Неточные совпадения
—
Нет, тысяч семь дохода; это ее карманные деньги. А то все от теток. Но пора! — сказал Райский. — Мне хочется до обеда
еще по Невскому пройтись.
«
Нет,
нет, не этот! — думал он, глядя на портрет, — это тоже предок, не успевший
еще полинять; не ему, а принципу своему покорна ты…»
—
Нет, не отжил
еще Олимп! — сказал он. — Вы, кузина, просто олимпийская богиня — вот и конец объяснению, — прибавил как будто с отчаянием, что не удается ему всколебать это море. — Пойдемте в гостиную!
— Ах, только не у всех,
нет,
нет! И если вы не любили и
еще полюбите когда-нибудь, тогда что будет с вами, с этой скучной комнатой? Цветы не будут стоять так симметрично в вазах, и все здесь заговорит о любви.
—
Нет, — сказал он, — нужно
еще одно, я не упомянул: это… талант.
Нравственное лицо его было
еще неуловимее. Бывали какие-то периоды, когда он «обнимал, по его выражению, весь мир», когда чарующею мягкостью открывал доступ к сердцу, и те, кому случалось попадать на эти минуты, говорили, что добрее, любезнее его
нет.
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается в свете, кто с кем воюет, за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отвсюду за границу. Знал он
еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или
нет.
«
Нет, молод,
еще дитя: не разумеет дела, — думала бабушка, провожая его глазами. — Вон как подрал! что-то выйдет из него?»
Она
еще неодушевлена, в глазах
нет жизни, огня. Но вот он посадит в них две магические точки, проведет два каких-то резких штриха, и вдруг голова ожила, заговорила, она смотрит так открыто, в ней горят мысль, чувство, красота…
Он хотел показать картину товарищам, но они сами красками
еще не писали, а всё копировали с бюстов, нужды
нет, что у самих бороды поросли.
— И будете
еще жалеть, — все шептал он, — что нечего больше отдать, что
нет жертвы! Тогда пойдете и на улицу, в темную ночь, одни… если…
А вам недостает мужества, силы
нет, и недостает
еще бедности.
«Переделать портрет, — думал он. — Прав ли Кирилов? Вся цель моя, задача, идея — красота! Я охвачен ею и хочу воплотить этот, овладевший мною, сияющий образ: если я поймал эту „правду“ красоты — чего
еще?
Нет, Кирилов ищет красоту в небе, он аскет: я — на земле… Покажу портрет Софье: что она скажет? А потом уже переделаю… только не в блудницу!»
«Что ж это? Ужели я, не шутя, влюблен? — думал он. —
Нет,
нет! И что мне за дело? ведь я не для себя хлопотал, а для нее же… для развития… „для общества“.
Еще последнее усилие!..»
— Не бойтесь! Я сказал, что надежды могли бы разыграться от взаимности, а ее ведь…
нет? — робко спросил он и пытливо взглянул на нее, чувствуя, что, при всей безнадежности, надежда
еще не совсем испарилась из него, и тут же мысленно назвал себя дураком.
— Есть больные, — строго заметила Марфенька, — а безобразных
нет! Ребенок не может быть безобразен. Он
еще не испорчен ничем.
«
Нет, это все надо переделать! — сказал он про себя… — Не дают свободы — любить. Какая грубость! А ведь добрые, нежные люди! Какой
еще туман, какое затмение в их головах!»
Но где Уленьке было заметить такую красоту? Она заметила только, что у него то на вицмундире пуговицы
нет, то панталоны разорваны или худые сапоги. Да
еще странно казалось ей, что он ни разу не посмотрел на нее пристально, а глядел как на стену, на скатерть.
—
Нет, я люблю кашу, особенно ячменную или из полбы! — сказал Райский, — люблю
еще деревенский студень. Велите приготовить: я давно не ел…
Бабушка добыла себе, как будто купила на вес, жизненной мудрости, пробавляется ею и знать не хочет того, чего с ней не было, чего она не видала своими глазами, и не заботится, есть ли там
еще что-нибудь или
нет.
—
Нет, погоди: я тебя
еще вздую… — отозвался голос, должно быть, Мотьки.
—
Нет, — сказала она, удивляясь этим вопросам, — чего же мне
еще нужно?
— Викентьев: их усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них в Казани
еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой гостить, да бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын у нее — больше детей
нет. Он учился в Казани, в университете, служит здесь у губернатора, по особым поручениям.
—
Нет, уже это напрасно: не впустить меня
еще можно, а когда я войду, так уж не выгонишь!
— Теперь ничего
нет: вот, впрочем — безделка:
еще не совсем кончено…
— Вы тоже, может быть, умны… — говорил Марк, не то серьезно, не то иронически и бесцеремонно глядя на Райского, — я
еще не знаю, а может быть, и
нет, а что способны, даже талантливы, — это я вижу, — следовательно, больше вас имею права спросить, отчего же вы ничего не делаете?
— Как не верить: ими, говорят, вымощен ад.
Нет, вы ничего не сделаете, и не выйдет из вас ничего, кроме того, что вышло, то есть очень мало. Много этаких у нас было и есть: все пропали или спились с кругу. Я
еще удивляюсь, что вы не пьете: наши художники обыкновенно кончают этим. Это всё неудачники!
— Ты, сударыня, что, — крикнула бабушка сердито, — молода шутить над бабушкой! Я тебя и за ухо, да в лапти: нужды
нет, что большая! Он от рук отбился, вышел из повиновения: с Маркушкой связался — последнее дело! Я на него рукой махнула, а ты
еще погоди, я тебя уйму! А ты, Борис Павлыч, женись, не женись — мне все равно, только отстань и вздору не мели. Я вот Тита Никоныча принимать не велю…
—
Нет,
нет: бабушка и так недовольна моею ленью. Когда она ворчит, так я кое-как
еще переношу, а когда она молчит, косо поглядывает на меня и жалко вздыхает, — это выше сил… Да вот и Наташа. До свидания, cousin. Давай сюда, Наташа, клади на стол: все ли тут?
—
Нет, ты скажи, — настаивал он, все
еще озадаченный и совершенно покоренный этими новыми и неожиданными сторонами ума и характера, бросившими страшный блеск на всю ее и без того сияющую красоту.
—
Нет,
нет, не уходи: мне так хорошо с тобой! — говорил он, удерживая ее, — мы
еще не объяснились. Скажи, что тебе не нравится, что нравится — я все сделаю, чтоб заслужить твою дружбу…
— Начинается-то не с мужиков, — говорил Нил Андреич, косясь на Райского, — а потом зло, как эпидемия, разольется повсюду. Сначала молодец ко всенощной перестанет ходить: «скучно, дескать», а потом найдет, что по начальству в праздник ездить лишнее; это, говорит, «холопство», а после в неприличной одежде на службу явится, да
еще бороду отрастит (он опять покосился на Райского) — и дальше, и дальше, — и дай волю, он тебе втихомолку доложит потом, что и Бога-то в небе
нет, что и молиться-то некому!..
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да
еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь к священнику. — Смирно так шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «Бога, говорит,
нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его к допросу: «Как Бога
нет: как так?» Отец к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Дружба ее не дошла
еще до того, чтоб она поверила ему если не тайны свои, так хоть обратилась бы к его мнению, к авторитету его опытности в чем-нибудь, к его дружбе, наконец сказала бы ему, что ее занимает, кто ей нравится, кто
нет.
—
Еще ничего. Я хотел только рассказать вам, что я сделал, и спросить, хотите взять на себя или
нет?
— Ах, как
еще далеко до него! — прошептала она про себя. —
Нет, ничего особенного не случилось! — прибавила она вслух, рассеянно, стараясь казаться беззаботной, и смотрела на него ласково, дружески.
— Да полноте, чего бояться — здесь никого
нет. Вот сюда,
еще; смотрите, здесь канава, обопритесь на меня — вот так!
— Ах,
нет —
еще минуту, ради Бога… — умолял он.
— Ты, Верочка, будешь
еще счастливее меня! — отвечала Марфенька, краснея. — Посмотри, какая ты красавица, какая умная — мы с тобой — как будто не сестры! здесь
нет тебе жениха. Правда, Николай Андреевич?
— Хорошо, пойдемте! — согласилась она, подумавши, — теперь
еще рано,
нет десяти часов.
— Ах, Вера! — сказал он с досадой, — вы все
еще, как цыпленок, прячетесь под юбки вашей наседки-бабушки: у вас ее понятия о нравственности. Страсть одеваете в какой-то фантастический наряд, как Райский… Чем бы прямо от опыта допроситься истины… и тогда поверили бы… — говорил он, глядя в сторону. — Оставим все прочие вопросы — я не трогаю их. Дело у нас прямое и простое, мы любим друг друга… Так или
нет?
«А я все надеялась… и надеюсь
еще… безумная! Боже мой! — ломая руки, думала она. — Попробую бежать на неделю, на две, избавиться этой горячки, хоть на время… вздохнуть! сил
нет!»
—
Нет,
нет, — у меня теперь есть деньги… — сказал он, глядя загадочно на Райского. — Да я
еще в баню до ужина пойду. Я весь выпачкался, не одевался и не раздевался почти. Я, видите ли, живу теперь не у огородника на квартире, а у одной духовной особы. Сегодня там баню топят, я схожу в баню, потом поужинаю и лягу уж на всю ночь.
Райский воротился домой, отдал отчет бабушке о Леонтье, сказавши, что опасности
нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили послать на ночь Якова смотреть за Козловым, причем бабушка отправила целый ужин, чаю, рому, вина — и бог знает чего
еще.
— Дайте мне силу не ходить туда! — почти крикнула она… — Вот вы то же самое теперь испытываете, что я: да? Ну, попробуйте завтра усидеть в комнате, когда я буду гулять в саду одна… Да
нет, вы усидите! Вы сочинили себе страсть, вы только умеете красноречиво говорить о ней, завлекать, играть с женщиной! Лиса, лиса! вот я вас за это, постойте,
еще не то будет! — с принужденным смехом и будто шутя, но горячо говорила она, впуская опять ему в плечо свои тонкие пальцы.
Она засмеялась, потом поглядела кругом, поцеловала записку, покраснела до ушей и, спрыгнув с постели, спрятала ее в свой шкафчик, где у нее хранились лакомства. И опять подбежала к туалету, посмотреть,
нет ли чего-нибудь
еще, и нашла
еще футлярчик.
«
Нет, не могу выносить! Узнаю, что у него на уме… Иначе я упаду здесь, среди всех, если он
еще… взглянет на меня не так, как всегда…»
—
Нет, Вера Васильевна, люблю
еще — как женщину…
— Я не знаю, что я сделаю, — сказал он все
еще гордо, — и не могу дать ответа на ваше дипломатическое поручение. В беседку, конечно, не приду, потому что ее
нет…
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И ко всему этому нужно было
еще дать ответ! А ответ один: другого ответа и
нет и нельзя дать, кроме того, какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на все его задиранья. Марк как ни ускользал, а дал ответ!