Неточные совпадения
Когда мимо его проходил лакей, кучер или шмыгала девка, он махал хвостом и тщательно обнюхивал проходящего,
а сам глазами, кажется, спрашивал: «Скажут ли мне, наконец,
что у нас сегодня за суматоха?»
А суматоха была оттого,
что Анна Павловна отпускала сына в Петербург на службу, или, как она говорила, людей посмотреть и себя показать.
—
А кто мне запретит? ты,
что ли, образина этакая?
— Матушка, Аграфена Ивановна! — повторил он, — будет ли Прошка любить вас так, как я? Поглядите, какой он озорник: ни одной женщине проходу не даст.
А я-то! э-эх! Вы у меня,
что синь-порох в глазу! Если б не барская воля, так… эх!..
— Вот еще выдумал! — накинулась на него Аграфена, —
что ты меня всякому навязываешь, разве я какая-нибудь… Пошел вон отсюда! Много вашего брата, всякому стану вешаться на шею: не таковская! С тобой только, этаким лешим, попутал, видно, лукавый за грехи мои связаться, да и то каюсь…
а то выдумал!
— Я не столько для себя самой, сколько для тебя же отговариваю. Зачем ты едешь? Искать счастья? Да разве тебе здесь нехорошо? разве мать день-деньской не думает о том, как бы угодить всем твоим прихотям? Конечно, ты в таких летах,
что одни материнские угождения не составляют счастья; да я и не требую этого. Ну, погляди вокруг себя: все смотрят тебе в глаза.
А дочка Марьи Карповны, Сонюшка?
Что… покраснел? Как она, моя голубушка — дай бог ей здоровья — любит тебя: слышь, третью ночь не спит!
А почет —
что в деревне,
что в столице — все тот же почет.
Вон с тех полей одной ржи до пятисот четвертей сберем;
а вон и пшеничка есть, и гречиха; только гречиха нынче не то,
что прошлый год: кажется, плоха будет.
А дичи, дичи
что! и ведь все это твое, милый сынок: я только твоя приказчица.
Погляди-ка, озеро:
что за великолепие! истинно небесное! рыба так и ходит; одну осетрину покупаем,
а то ерши, окуни, караси кишмя-кишат: и на себя и на людей идет.
Как назвать Александра бесчувственным за то,
что он решился на разлуку? Ему было двадцать лет. Жизнь от пелен ему улыбалась; мать лелеяла и баловала его, как балуют единственное чадо; нянька все пела ему над колыбелью,
что он будет ходить в золоте и не знать горя; профессоры твердили,
что он пойдет далеко,
а по возвращении его домой ему улыбнулась дочь соседки. И старый кот, Васька, был к нему, кажется, ласковее, нежели к кому-нибудь в доме.
А там, как надо
что достать в дороге, и пойдешь все перерывать вверх дном!
Надеюсь, он, отец мой небесный, подкрепит тебя;
а ты, мой друг, пуще всего не забывай его, помни,
что без веры нет спасения нигде и ни в
чем.
Александр молчал. Он вспомнил,
что, учась в университете и живучи в губернском городе, он не очень усердно посещал церковь;
а в деревне, только из угождения матери, сопровождал ее к обедне. Ему совестно было солгать. Он молчал. Мать поняла его молчание и опять вздохнула.
Все кланяются ему и в глаза-то бог знает
что наговорят,
а за глаза крестятся, как поминают его, словно шайтана какого.
— Ну, ну, друг мой, успокойся! ведь я так только. Послужи, воротись сюда, и тогда
что бог даст; невесты не уйдут! Коли не забудешь, так и того… Ну,
а…
Но зато ему поручают, например, завезти мимоездом поклон от такой-то к такому-то, и он непременно завезет и тут же кстати позавтракает, — уведомить такого-то,
что известная-де бумага получена,
а какая именно, этого ему не говорят, — передать туда-то кадочку с медом или горсточку семян, с наказом не разлить и не рассыпать, — напомнить, когда кто именинник.
—
А где же Антон Иваныч? — спросил бы всякий непременно с изумлением. —
Что с ним? да почему его нет?
—
А мостик-то у ворот! видно, только
что сколотили?
что, слышу, не пляшут доски под колесами? смотрю, ан новый!
—
Что за старый! он годом только постарше моего покойника. Ну, царство ему небесное! — сказала, крестясь, Анна Павловна. — Жаль бедной Федосьи Петровны: осталась с деточками на руках. Шутка ли: пятеро, и все почти девочки!
А когда похороны?
— Эх, матушка Анна Павловна! да кого же мне и любить-то, как не вас? Много ли у нас таких, как вы? Вы цены себе не знаете. Хлопот полон рот: тут и своя стройка вертится на уме. Вчера еще бился целое утро с подрядчиком, да все как-то не сходимся…
а как, думаю, не поехать?..
что она там, думаю, одна-то, без меня станет делать? человек не молодой: чай, голову растеряет.
Прежде всего отслужили молебен, причем Антон Иваныч созвал дворню, зажег свечу и принял от священника книгу, когда тот перестал читать, и передал ее дьячку,
а потом отлил в скляночку святой воды, спрятал в карман и сказал: «Это Агафье Никитишне». Сели за стол. Кроме Антона Иваныча и священника, никто по обыкновению не дотронулся ни до
чего, но зато Антон Иваныч сделал полную честь этому гомерическому завтраку. Анна Павловна все плакала и украдкой утирала слезы.
—
А мы-то на
что?
что я вам, чужой,
что ли? Да куда еще торопитесь умирать? того гляди, замуж бы не вышли! вот бы поплясал на свадьбе! Да полноте плакать-то!
—
А ты
что? мне, видишь, некогда!
— Нет, Аграфена Ивановна,
что хотите делайте,
а не отдам: вы с ним станете играть. Прощайте!
Ямщик посмотрел на седелку и, увидев,
что она на своем месте, не тронулся с козел,
а только кнутом поправил немного шлею.
— Уж теперь должен быть в Неплюеве. Нет,
что я вру? еще не в Неплюеве,
а подъезжает; там чай будет пить, — отвечает Антон Иваныч.
Однажды утром, когда он проснулся и позвонил, человек, вместе с чаем, принес ему три письма и доложил,
что приходил какой-то молодой барин, который называл себя Александром Федорычем Адуевым,
а его — Петра Иваныча — дядей, и обещался зайти часу в двенадцатом.
— Племянник из провинции — вот сюрприз! — ворчал он, —
а я надеялся,
что меня забыли в том краю! Впрочем,
что с ними церемониться! отделаюсь…
— Слушаю-с, — отвечал слуга, —
а с гостинцами
что прикажете делать?
—
Что бишь это такое? что-то знакомое… ба, вот прекрасно — ведь брат женат был на Горбатовой; это ее сестра, это та…
а! помню…
«
А, старая девка! — подумал Петр Иваныч. — Немудрено,
что у ней еще желтые цветы на уме!
Что там еще?»
Вот на какие посылки разложил он весь этот случай. Племянника своего он не знает, следовательно и не любит,
а поэтому сердце его не возлагает на него никаких обязанностей: надо решать дело по законам рассудка и справедливости. Брат его женился, наслаждался супружеской жизнию, — за
что же он, Петр Иваныч, обременит себя заботливостию о братнем сыне, он, не наслаждавшийся выгодами супружества? Конечно, не за
что.
— Василий! — сказал он, — когда придет мой племянник, то не отказывай. Да поди узнай, занята ли здесь вверху комната,
что отдавалась недавно, и если не занята, так скажи,
что я оставляю ее за собой.
А! это гостинцы! Ну
что мы станем с ними делать?
Только
что Петр Иваныч расположился бриться, как явился Александр Федорыч. Он было бросился на шею к дяде, но тот, пожимая мощной рукой его нежную, юношескую руку, держал его в некотором отдалении от себя, как будто для того, чтобы наглядеться на него,
а более, кажется, затем, чтобы остановить этот порыв и ограничиться пожатием.
— Извините,
что я не приехал прямо к вам,
а остановился в конторе дилижансов… Я не знал вашей квартиры…
— В
чем тут извиняться? Ты очень хорошо сделал. Матушка твоя бот знает
что выдумала. Как бы ты ко мне приехал, не знавши, можно ли у меня остановиться, или нет? Квартира у меня, как видишь, холостая, для одного: зала, гостиная, столовая, кабинет, еще рабочий кабинет, гардеробная да туалетная — лишней комнаты нет. Я бы стеснил тебя,
а ты меня…
А я нашел для тебя здесь же в доме квартиру…
«
Что это за житье здесь, — ворчал он, — у Петра Иваныча кухня-то, слышь, раз в месяц топится, люди-то у чужих обедают… Эко, господи! ну, народец! нечего сказать,
а еще петербургские называются! У нас и собака каждая из своей плошки лакает».
—
А! вот
что!
Что ж, ты наймешь бельэтаж на Невском проспекте, заведешь карету, составишь большой круг знакомства, откроешь у себя дни?
— Мать пишет,
что она дала тебе тысячу рублей: этого мало, — сказал Петр Иваныч. — Вот один мой знакомый недавно приехал сюда, ему тоже надоело в деревне; он хочет пользоваться жизнию, так тот привез пятьдесят тысяч и ежегодно будет получать по стольку же. Он точно будет пользоваться жизнию в Петербурге,
а ты — нет! ты не за тем приехал.
— Попроще, как все,
а не как профессор эстетики. Впрочем, этого вдруг растолковать нельзя; ты после сам увидишь. Ты, кажется, хочешь сказать, сколько я могу припомнить университетские лекции и перевести твои слова,
что ты приехал сюда делать карьеру и фортуну, — так ли?
— Не в том дело; ты, может быть, вдесятеро умнее и лучше меня… да у тебя, кажется, натура не такая, чтоб поддалась новому порядку;
а тамошний порядок — ой, ой! Ты, вон, изнежен и избалован матерью; где тебе выдержать все,
что я выдержал? Ты, должно быть, мечтатель,
а мечтать здесь некогда; подобные нам ездят сюда дело делать.
— Советовать — боюсь. Я не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на меня;
а мнение свое сказать, изволь — не отказываюсь, ты слушай или не слушай, как хочешь. Да нет! я не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают,
что жизнь только в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают,
а дела не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
— Дело, кажется, простое, — сказал дядя, —
а они бог знает
что заберут в голову… «разумно-деятельная толпа»!! Право, лучше бы тебе остаться там. Прожил бы ты век свой славно: был бы там умнее всех, прослыл бы сочинителем и красноречивым человеком, верил бы в вечную и неизменную дружбу и любовь, в родство, счастье, женился бы и незаметно дожил бы до старости и в самом деле был бы по-своему счастлив;
а по-здешнему ты счастлив не будешь: здесь все эти понятия надо перевернуть вверх дном.
Я предупрежу тебя,
что хорошо, по моему мнению,
что дурно,
а там, как хочешь…
«Нехорошо говорю! — думал он, — любовь и дружба не вечны? не смеется ли надо мною дядюшка? Неужели здесь такой порядок?
Что же Софье и нравилось во мне особенно, как не дар слова?
А любовь ее неужели не вечна?.. И неужели здесь в самом деле не ужинают?»
—
Что ж! если есть способности, так он пойдет здесь… ведь и вы не с большего начали,
а вот, слава богу…
— Спрячь, спрячь свой секрет, — сказал Петр Иваныч, — я отвернусь. Ну, спрятал?
А это
что выпало?
что это такое?
—
А ты думал
что? — половина твоего сердца… Я пришел к нему за делом,
а он вон
чем занимается — сидит да думает над дрянью!
— Очень. Время проходит,
а ты до сих пор мне еще и не помянул о своих намерениях: хочешь ли ты служить, избрал ли другое занятие — ни слова!
а все оттого,
что у тебя Софья да знаки на уме. Вот ты, кажется, к ней письмо пишешь? Так?