Неточные совпадения
—
Послушай, Саша, — сказала она в волнении, положив ему руку на плечо, по-видимому с намерением сделать последнюю попытку, — еще время
не ушло: подумай, останься!
— Да ты
не слушаешь, — сказала она. — Куда это ты так пристально загляделся?
— Советовать — боюсь. Я
не ручаюсь за твою деревенскую натуру: выйдет вздор — станешь пенять на меня; а мнение свое сказать, изволь —
не отказываюсь, ты
слушай или
не слушай, как хочешь. Да нет! я
не надеюсь на удачу. У вас там свой взгляд на жизнь: как переработаешь его? Вы помешались на любви, на дружбе, да на прелестях жизни, на счастье; думают, что жизнь только в этом и состоит: ах да ох! Плачут, хнычут да любезничают, а дела
не делают… как я отучу тебя от всего этого? — мудрено!
—
Послушай,
не хочешь ли ты поужинать? — сказал Петр Иваныч ему вслед.
— Нашел-таки случай! — сказал дядя, вытирая щеку, — как это я
не остерегся! Ну, так
слушай же. Скажи, что ты знаешь, к чему чувствуешь себя способным.
Но все еще, к немалому горю Петра Иваныча, он далеко был от холодного разложения на простые начала всего, что волнует и потрясает душу человека. О приведении же в ясность всех тайн и загадок сердца он
не хотел и
слушать.
Ни слова больше, Александр; уходи… и
слушать не стану; завтра обедай у меня, кое-кто будет.
Александр, несмотря на приглашение Марьи Михайловны — сесть поближе, сел в угол и стал смотреть в книгу, что было очень
не светски, неловко, неуместно. Наденька стала за креслом матери, с любопытством смотрела на графа и
слушала, что и как он говорит: он был для нее новостью.
— Я
не могу
слушать вас! — сказала она и пошла было прочь, — в последний раз вы были…
— Марфа, а Марфа! — закричал он, подошедши к своей засаленной двери, — подь-ка сюда,
послушай, как тут кто-то ревет, словно зверь. Я думал,
не арапка ли наша сорвалась с цепи, да нет, это
не арапка.
— Дядюшка! вы
не в таком расположении духа, чтоб
слушать печальную повесть моего горя, — сказал Александр, взявши шляпу, — я лучше приду завтра…
—
Послушай, Александр! — начал Петр Иваныч, отирая салфеткой рот и подвигая к племяннику кресло, — я вижу, что с тобой точно надо поговорить
не шутя.
На Востоке бы тебе жить: там еще приказывают женщинам, кого любить; а
не слушают, так их топят.
Лизавета Александровна
слушала снисходительно его иеремиады и утешала, как могла. Ей это было вовсе
не противно, может быть, и потому, что в племяннике она все-таки находила сочувствие собственному сердцу, слышала в его жалобах на любовь голос
не чуждых и ей страданий.
Она жадно прислушивалась к стонам его сердца и отвечала на них неприметными вздохами и никем
не видимыми слезами. Она, даже и на притворные и приторные излияния тоски племянника, находила утешительные слова в таком же тоне и духе; но Александр и
слушать не хотел.
— у Грибоедова: «Но что теперь во мне кипит, волнует, бесит („Горе от ума“, действие третье, явление 1)]
Слушайте же: вы знаете, я имел друга, которого
не видал несколько лет, но для которого у меня всегда оставался уголок в сердце.
— Да хорошего ничего
не скажешь. Сонин всегда даст хороший совет, когда пройдет беда, а попробуйте обратиться в нужде… так он и отпустит без ужина домой, как лисица волка. Помните, как он юлил перед вами, когда искал места чрез ваше посредство? А теперь
послушайте, что говорит про вас…
— Верю, верю, Александр! — отвечала она, — вы
не слушайте Петра Иваныча: он из мухи делает слона: рад случаю поумничать. Перестань, ради бога, Петр Иваныч.
—
Не слушайте Петра Иваныча: рассуждайте с ним о политике, об агрономии, о чем хотите, только
не о поэзии. Он вам никогда об этом правды
не скажет. Вас оценит публика — вы увидите… Так будете писать?
Стали читать. Петр Иваныч ни разу
не вздремнул,
слушал,
не сводя глаз с Александра, даже редко мигал, а два раза так одобрительно кивнул головой.
—
Послушай: ведь ты мне
не веришь, нечего и спорить; изберем лучше посредника. Я даже вот что сделаю, чтоб кончить это между нами однажды навсегда: я назовусь автором этой повести и отошлю ее к моему приятелю, сотруднику журнала: посмотрим, что он скажет. Ты его знаешь и, вероятно, положишься на его суд. Он человек опытный.
— Экой какой! Ну,
слушай: Сурков мне раза два проговорился, что ему скоро понадобятся деньги. Я сейчас догадался, что это значит, только с какой стороны ветер дует —
не мог угадать. Я допытываться, зачем деньги? Он мялся, мялся, наконец сказал, что хочет отделать себе квартиру на Литейной. Я припоминать, что бы такое было на Литейной, — и вспомнил, что Тафаева живет там же и прямехонько против того места, которое он выбрал. Уж и задаток дал. Беда грозит неминучая, если…
не поможешь ты. Теперь догадался?
— Напротив, тут-то и будет. Если б ты влюбился, ты
не мог бы притворяться, она сейчас бы заметила и пошла бы играть с вами с обоими в дураки. А теперь… да ты мне взбеси только Суркова: уж я знаю его, как свои пять пальцев. Он, как увидит, что ему
не везет,
не станет тратить деньги даром, а мне это только и нужно…
Слушай, Александр, это очень важно для меня: если ты это сделаешь — помнишь две вазы, что понравились тебе на заводе? они — твои: только пьедестал ты сам купи.
Заговорил что-то о балете и получил в ответ да, когда надо было сказать нет, и наоборот: ясно, что его
не слушали.
А
послушать этих дам, так чего они
не скажут! слова: судьба, симпатия, безотчетное влечение, неведомая грусть, смутные желания — так и толкают одно другое, а кончится все-таки вздохом, словом «нервы» и флакончиком со спиртом.
— Да, да,
слушай его: он сам
не умеет.
Он
слушать ничего
не хочет.
Юлия зевнула, только что немец перевел ей первую страницу из Вейссе, и потом вовсе
не слушала. Так от немца у ней в памяти и осталось только, что частица zu ставится иногда на концу.
Однажды приехал какой-то гость из ее стороны, где жили ее родные. Гость был пожилой, некрасивый человек, говорил все об урожае да о своем сенатском деле, так что Александр, соскучившись
слушать его, ушел в соседнюю комнату. Ревновать было
не к чему. Наконец гость стал прощаться.
Она села за фортепиано и сыграла несколько любимых его пьес. Он
не слушал и все думал свою думу.
— Рада, довольна! — говорил, ходя взад и вперед, Александр, и
не слушая дяди. — А! так она
не любила меня! ни тоски, ни слез. Нет, я увижу ее.
—
Послушай, Александр, шутки в сторону. Это все мелочи; можешь кланяться или
не кланяться, посещать общество или нет — дело
не в том. Но вспомни, что тебе, как и всякому, надо сделать какую-нибудь карьеру. Думаешь ли ты иногда об этом?
— Дико, дико говорите, дядюшка.
Не прикажете ли сигару? закурим: вы будете продолжать говорить, а я
послушаю.
Отчаяние выдавило у него слезы из глаз — слезы досады, зависти, недоброжелательства ко всем, самые мучительные слезы. Он горько каялся, что
не послушал матери и бежал из глуши.
Он искал беседы людей с желчным, озлобленным умом, с ожесточенным сердцем и отводил душу,
слушая злые насмешки над судьбой; или проводил время с людьми,
не равными ему ни по уму, ни по воспитанию, всего чаще со стариком Костяковым, с которым Заезжалов хотел познакомить Петра Иваныча.
—
Послушайте! — вдруг заговорила она, робко оглядываясь во все стороны, —
не уезжайте, ради бога,
не уезжайте! я вам скажу тайну… Здесь нас увидит папенька из окошек: пойдемте к нам в сад, в беседку… она выходит в поле, я вас проведу.
—
Послушай! — отвечал отец, трепля ее по щеке и указывая на то место, где удили приятели, — они
не воротятся…
— Пятнадцать! — закричал Костяков, всплеснув руками, — вот мошенники! анафемы! ездят сюда надувать нас, обирать деньги. Дармоеды проклятые!
Не ездите, Александр Федорыч, плюньте! Добро бы вещь какая-нибудь: взял бы домой, на стол поставил или съел; а то
послушал только, да и на: плати пятнадцать рублев! За пятнадцать рублев можно жеребенка купить.
— «Провинция…» говорят… и пойдут, и пойдут… так бранятся, что иной раз
не слушал бы.
— Бог их ведает, сударыня. Петр Иваныч изволили говорить им что-то об этом; я было
послушал, да мудрено:
не разобрал.
—
Послушай, друг мой, Сашенька, — сказала она однажды, — вот уж с месяц, как ты живешь здесь, а я еще
не видала, чтоб ты улыбнулся хоть раз: ходишь словно туча, смотришь в землю. Или тебе ничто
не мило на родной стороне? Видно, на чужой милее; тоскуешь по ней, что ли? Сердце мое надрывается, глядя на тебя. Что с тобой сталось? Расскажи ты мне: чего тебе недостает? я ничего
не пожалею. Обидел ли кто тебя: я доберусь и до того.
Напрасно Анна Павловна пустилась уговаривать его
не писать, чтобы
не надсадил грудку: он и
слушать не хотел.
Александр
не послушал и его и все писал.
—
Послушай, Лиза! — сказал Петр Иваныч после краткого молчания, — ты хочешь переделать свою натуру, осилить волю… это нехорошо. Я никогда
не принуждал тебя: ты
не уверишь меня, чтоб эти дрязги (он указал на тетрадь) могли занимать тебя. Зачем ты хочешь стеснять себя? Я предоставляю тебе полную свободу…
Неточные совпадения
Осип (выходит и говорит за сценой).Эй,
послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону, скажи, барин
не плотит: прогон, мол, скажи, казенный. Да чтоб все живее, а
не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо
не готово.
Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать:
не содержится ли нем какого-нибудь донесения или просто переписки.
Артемий Филиппович. Смотрите, чтоб он вас по почте
не отправил куды-нибудь подальше.
Слушайте: эти дела
не так делаются в благоустроенном государстве. Зачем нас здесь целый эскадрон? Представиться нужно поодиночке, да между четырех глаз и того… как там следует — чтобы и уши
не слыхали. Вот как в обществе благоустроенном делается! Ну, вот вы, Аммос Федорович, первый и начните.
Хлестаков.
Послушай, любезный, там мне до сих пор обеда
не приносят, так, пожалуйста, поторопи, чтоб поскорее, — видишь, мне сейчас после обеда нужно кое-чем заняться.
Я раз
слушал его: ну, покамест говорил об ассириянах и вавилонянах — еще ничего, а как добрался до Александра Македонского, то я
не могу вам сказать, что с ним сделалось.