Неточные совпадения
Я думал, судя по прежним слухам, что слово «чай» у моряков
есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда офицеры соберутся к
столу, то начнется авральная работа
за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
«Вам что
за дело?» — «Может
быть, что-нибудь насчет
стола, находите, что это нехорошо, дорого, так снимите с меня эту обязанность: я ценю ваше доверие, но если я мог возбудить подозрения, недостойные вас и меня, то я готов отказаться…» Он даже встанет, положит салфетку, но общий хохот опять усадит его на место.
Я в разное время, начиная от пяти до восьми часов, обедал в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек
за столом не
было.
Он просыпается по будильнику. Умывшись посредством машинки и надев вымытое паром белье, он садится к
столу, кладет ноги в назначенный для того ящик, обитый мехом, и готовит себе, с помощью пара же, в три секунды бифштекс или котлету и запивает чаем, потом принимается
за газету. Это тоже удобство — одолеть лист «Times» или «Herald»: иначе он
будет глух и нем целый день.
Мимоходом съел высиженного паром цыпленка, внес фунт стерлингов в пользу бедных. После того, покойный сознанием, что он прожил день по всем удобствам, что видел много замечательного, что у него
есть дюк и паровые цыплята, что он выгодно продал на бирже партию бумажных одеял, а в парламенте свой голос, он садится обедать и, встав из-за
стола не совсем твердо, вешает к шкафу и бюро неотпираемые замки, снимает с себя машинкой сапоги, заводит будильник и ложится спать. Вся машина засыпает.
За столом дед сидел подле меня и
был очень весел; он даже предложил мне
выпить вместе рюмку вина по случаю вступления в океан.
Да и самим неловко
было сидеть
за столом: сосед наваливался на соседа.
За столом было новое лицо: пожилой, полный человек с румяным, добрым, смеющимся лицом.
Шумной и многочисленной толпой сели мы
за стол. Одних русских
было человек двенадцать да несколько семейств англичан. Я успел заметить только белокурого полного пастора с женой и с детьми. Нельзя не заметить: крик, шум, везде дети, в сенях, по ступеням лестницы, в нумерах, на крыльце, — и все пастора. Настоящий Авраам — после божественного посещения!
Но отец Аввакум имел, что французы называют, du guignon [неудачу — фр.]. К вечеру стал подувать порывистый ветерок, горы закутались в облака. Вскоре облака заволокли все небо. А я подготовлял
было его увидеть Столовую гору, назначил пункт, с которого ее видно, но перед нами стояли горы темных туч, как будто стены,
за которыми прятались и
Стол и Лев. «Ну, завтра увижу, — сказал он, — торопиться нечего». Ветер дул сильнее и сильнее и наносил дождь, когда мы вечером, часов в семь, подъехали к отелю.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел
за стол писать, как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «Нет ли здесь воды, нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не
было, я стал вслушиваться внимательнее.
Под покровом черной, но прекрасной, успокоительной ночи, как под шатром, хорошо
было и спать мертвым сном уставшему матросу, и разговаривать
за чайным
столом офицерам.
Хозяин пригласил нас в гостиную
за большой круглый
стол, уставленный множеством тарелок и блюд с свежими фруктами и вареньями. Потом слуги принесли графины с хересом, портвейном и бутылки с элем. Мы попробовали последнего и не могли опомниться от удовольствия: пиво
было холодно как лед, так что у меня заныл зуб. Подали воды, тоже прехолодной. Хозяин объяснил, что у него
есть глубокие подвалы; сверх того, он нарочно велел нахолодить пиво и воду селитрой.
Я пошел проведать Фаддеева. Что
за картина! в нижней палубе сидело, в самом деле, человек сорок: иные покрыты
были простыней с головы до ног, а другие и без этого. Особенно один уже пожилой матрос возбудил мое сострадание. Он морщился и сидел голый, опершись руками и головой на бочонок, служивший ему
столом.
Вдруг из дверей явились, один
за другим, двенадцать слуг, по числу гостей; каждый нес обеими руками чашку с чаем, но без блюдечка. Подойдя к гостю, слуга ловко падал на колени, кланялся, ставил чашку на пол,
за неимением
столов и никакой мебели в комнатах, вставал, кланялся и уходил. Ужасно неловко
было тянуться со стула к полу в нашем платье. Я протягивал то одну, то другую руку и насилу достал. Чай отличный, как желтый китайский. Он густ, крепок и ароматен, только без сахару.
Кто начинает только завтракать, кто
пьет чай; а этот, ожидая, когда удастся,
за толпой, подойти к
столу и взять чего-нибудь посущественнее, сосет пока попавшийся под руку апельсин; а кто-нибудь обогнал всех и эгоистически курит сигару.
— Мне очень нравятся английские обычаи, — сказал я, — по окончании обеда остаются
за столом,
едят фрукты,
пьют вино, курят и разговаривают…
Чрез час каюты наши завалены
были ящиками: в большом рыба, что подавали
за столом, старая знакомая, в другом сладкий и очень вкусный хлеб, в третьем конфекты. «Вынеси рыбу вон», — сказал я Фаддееву. Вечером я спросил, куда он ее дел? «Съел с товарищами», — говорит. «Что ж, хороша?» «
Есть душок, а хороша», — отвечал он.
В адмиральской каюте, роскошно и без того убранной, устроены
были такие же седалища, для них же,
за особым
столом.
Накрыли
столы. Для полномочных и церемониймейстера в гостиной адмиральской каюты.
За другим
столом сидел адмирал и трое нас. В столовой посадили одиннадцать человек свиты полномочных и еще десять человек в кают-компании. Для караула отведено
было место в батарейной палубе.
Я и Посьет беспрестанно выходили из-за
стола то подлить им шампанского, то показать, как надо
есть какое-нибудь блюдо, или растолковать, из чего оно приготовлено. Они смущались нашею вежливостью и внимательностью и не знали, как благодарить.
Потом сели
за стол, уже не по-прежнему, а все вместе, на европейский лад, то
есть все четверо полномочных, потом Тамея да нас семь человек.
Адмирал предложил тост: «
За успешный ход наших дел!» Кавадзи, после бокала шампанского и трех рюмок наливки, положил голову на
стол, пробыл так с минуту, потом отряхнул хмель, как сон от глаз, и быстро спросил: «Когда он
будет иметь удовольствие угощать адмирала и нас в последний раз у себя?» — «Когда угодно, лишь бы это не сделало ему много хлопот», — отвечено ему.
Он объявил, что
за полтора пиастра в сутки дает комнату со
столом, то
есть с завтраком, обедом, ужином; что он содержит также и экипажи; что коляска и пара лошадей стоят в день два пиастра с половиной, а
за полдня пиастр с четвертью; что завтракают у него в десять часов, обедают в четыре, а чай
пьют и ужинают в восемь.
В длинной-предлинной зале нижнего этажа с каменным полом,
за длинным
столом и маленькими круглыми столиками, сидели наши и не наши, англичане, испанцы, американцы, метисы и
ели мороженое,
пили лимонад.
Вечером, идучи к адмиралу
пить чай, я остановился над люком общей каюты посмотреть, с чем это большая сковорода стоит на
столе. «Не хотите ли попробовать жареной акулы?» — спросили сидевшие
за столом. «Нет». — «Ну так ухи из нее?» — «Вы шутите, — сказал я, — разве она годится?» — «Отлично!» — отвечали некоторые. Но я после узнал, что те именно и не дотрогивались до «отличного» блюда, которые хвалили его.
Гостей посадили
за стол и стали потчевать чаем, хлебом, сухарями и ромом. Потом завязалась с ними живая письменная беседа на китайском языке. Они так проворно писали, что глаза не
поспевали следить
за кистью.
Мы их позвали сесть с собой
за стол, а мужчин оставили, где они
были, в углу.