Неточные совпадения
«Я понял бы ваши слезы, если б это были слезы зависти, — сказал я, — если б вам было жаль, что на мою, а не на вашу долю выпадает быть там, где из нас почти никто не бывает, видеть чудеса, о которых здесь
и мечтать трудно, что мне открывается вся великая
книга, из которой едва кое-кому удается прочесть первую страницу…» Я говорил ей хорошим слогом.
Зевота за делом, за
книгой, зевота в спектакле,
и та же зевота в шумном собрании
и в приятельской беседе!
Офицеры бросили
книги, карты (географические: других там нет), разговоры
и стремительно побежали туда же.
Такой ловкости
и цепкости, какою обладает матрос вообще, а Фаддеев в особенности, встретишь разве в кошке. Через полчаса все было на своем месте, между прочим
и книги, которые он расположил на комоде в углу полукружием
и перевязал, на случай качки, веревками так, что нельзя было вынуть ни одной без его же чудовищной силы
и ловкости,
и я до Англии пользовался
книгами из чужих библиотек.
Изредка нарушалось однообразие неожиданным развлечением. Вбежит иногда в капитанскую каюту вахтенный
и тревожно скажет: «Купец наваливается, ваше высокоблагородие!»
Книги, обед — все бросается, бегут наверх; я туда же. В самом деле, купеческое судно, называемое в море коротко купец, для отличия от военного, сбитое течением или от неуменья править, так
и ломит, или на нос, или на корму, того
и гляди стукнется, повредит как-нибудь утлегарь, поломает реи —
и не перечтешь, сколько наделает вреда себе
и другим.
Это вглядыванье, вдумыванье в чужую жизнь, в жизнь ли целого народа или одного человека, отдельно, дает наблюдателю такой общечеловеческий
и частный урок, какого ни в
книгах, ни в каких школах не отыщешь.
Тут целые страны из гипса, с выпуклыми изображениями гор, морей,
и потом все пособия к изучению всеобщей географии: карты,
книги, начиная с младенческих времен географии, с аравитян, римлян, греков, карты от Марко Паоло до наших времен.
Купишь
книгу, которой не прочтешь, пару пистолетов, без надежды стрелять из них, фарфору, который на море
и не нужен,
и неудобен в употреблении, сигарочницу, палку с кинжалом
и т. п. Но прошу защититься от этого соблазна на каждом шагу при этой дешевизне!
Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не прочел ни одной
книги по этой части; не заговаривайте с ним
и о естественных науках, ни о чем, кроме инженерной части, — он покажется так жалко ограничен… а между тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант
и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику.
Если еще при попутном ветре, так это значит мчаться во весь дух на лихой тройке, не переменяя лошадей!» Внизу, за обедом, потом за чашкой кофе
и сигарой, а там за
книгой,
и забыли про океан… да не то что про океан, а забыли
и о фрегате.
Он один приделал полки, устроил кровать, вбил гвоздей, сделал вешалку
и потом принялся разбирать вещи по порядку, с тою только разницею, что сапоги положил уже не с
книгами, как прежде, а выстроил их длинным рядом на комоде
и бюро, а ваксу, мыло, щетки, чай
и сахар разложил на книжной полке.
С
книгами поступил он так же, как
и прежде: поставил их на верхние полки, куда рукой достать было нельзя,
и так плотно уставил, что вынуть
книгу не было никакой возможности.
У него было то же враждебное чувство к
книгам, как
и у берегового моего слуги: оба они не любили предмета, за которым надо было ухаживать с особенным тщанием, а чуть неосторожно поступишь, так, того
и гляди, разорвешь.
Я ахнул: платье, белье,
книги, часы, сапоги, все мои письменные принадлежности, которые я было расположил так аккуратно по ящикам бюро, — все это в кучке валялось на полу
и при каждом толчке металось то направо, то налево.
Какие бы, однако, ни были взяты предосторожности против падения разных вещей, но почти при всяком толчке что-нибудь да найдет случай вырваться: или
книга свалится с полки, или куча бумаг, карта поползет по столу
и тут же захватит по дороге чернильницу или подсвечник.
Покойно, правда, было плавать в этом безмятежном царстве тепла
и безмолвия: оставленная на столе
книга, чернильница, стакан не трогались; вы ложились без опасения умереть под тяжестью комода или полки
книг; но сорок с лишком дней в море! Берег сделался господствующею нашею мыслью,
и мы немало обрадовались, вышедши, 16-го февраля утром, из Южного тропика.
Мы пошли по улицам, зашли в контору нашего банкира, потом в лавки. Кто покупал
книги, кто заказывал себе платье, обувь, разные вещи. Книжная торговля здесь довольно значительна; лавок много; главная из них, Робертсона, помещается на большой улице. Здесь есть своя самостоятельная литература. Я видел много периодических изданий, альманахов, стихи
и прозу, карты
и гравюры
и купил некоторые изданные здесь сочинения собственно о Капской колонии. В книжных лавках продаются
и все письменные принадлежности.
На столе лежала Библия
и другие
книги, рукоделья, тетради
и т. п., у стены стояло фортепиано.
Возьмет
книгу, все равно какую,
и оставит ее без сожаления; ляжет
и уснет где ни попало
и когда угодно; ест все без разбора, особенно фрукты.
И та
книга ему нравится,
и другая нужна; там увидит издание, которого у него нет,
и купит
книгу.
Не нужно шевелить
книг, справляться
и преважно уверять вас, что город, государство основаны тогда-то, заняты тем-то
и т. п.
Начиная с Зондского пролива, мы все наслаждались такими ночами. Небо как
книга здесь, которую не устанешь читать: она здесь открытее
и яснее, как будто само небо ближе к земле. Мы с бароном Крюднером подолгу стояли на вахтенной скамье, любуясь по ночам звездами, ярко игравшей зарницей
и особенно метеорами, которые, блестя бенгальскими огнями, нередко бороздили небо во всех направлениях.
Но едва мы сделали несколько шагов, нас остановил индиец, читавший нараспев
книгу,
и молча указал нам на сапоги, предлагая или снять их, или не ходить дальше.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по
книге, а другие два уселись на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз на блюде. Мы заглянули по соседству
и в малайскую мечеть. «Это я
и в Казани видел», — сказал один из моих товарищей, посмотрев на голые стены.
Книги валились на пол
и на постель; щетки, фуражки сыпались сверху; стаканы
и сткляночки звенели
и разбивались.
Тут развешено платье
и белье, там ковры,
книги, матросская амуниция, подмокшие сухари — все это разложено, развешено, в пятнах, в грязи, сыростью несет, как из гнилого подвала; на юте чинят разорванные паруса.
Вообще мы старались быть любезны с гостями, показывали им, после завтрака, картинки
и, между прочим, в
книге Зибольда изображение японских видов: людей, зданий, пейзажей
и прочего.
За этой
книгой я отдыхал от подробных
и подчас утомительных описаний почтенного Кемпфера
и других авторитетов.
И этим языком
и тоном написана вся эта любопытная
книга, вероятно современница «Телемахиды»!
Он сказал, что у него много
книг, большею частию голландских; есть
и французские.
Адмирал не может видеть праздного человека; чуть увидит кого-нибудь без дела, сейчас что-нибудь
и предложит: то бумагу написать, а казалось, можно бы morgen, morgen, nur nicht heute, кому посоветует прочесть какую-нибудь
книгу; сам даже возьмет на себя труд выбрать ее в своей библиотеке
и укажет, что прочесть или перевести из нее.
21-го приехали Ойе-Саброски с Кичибе
и Эйноске. Последний решительно отказался от
книг, которые предлагали ему
и адмирал,
и я: боится. Гокейнсы сказали, что желали бы говорить с полномочным. Их повели в каюту. Они объявили, что наконец получен ответ из Едо! Grande nouvelle! Мы обрадовались. «Что такое? как? в чем дело?» — посыпались вопросы. Мы с нетерпением ожидали, что позовут нас в Едо или скажут то, другое…
Они переводят
и печатают
книги в Лондоне — страшно сказать, в каком числе экземпляров: в миллионах, привозят в Китай
и раздают даром.
Медгорст — один из самых деятельных миссионеров: он живет тридцать лет в Китае
и беспрерывно подвизается в пользу распространения христианства; переводит европейские
книги на китайский язык, ездит из места на место.
Наши синологи были у него
и приобрели много изданных им
книг, довольно редких в Европе.
Одно заставляет бояться за успех христианства: это соперничество между распространителями; оно, к сожалению, отчасти уже существует. Католические миссионеры запрещают своим ученикам иметь
книги, издаваемые протестантами, которые привезли
и роздали, между прочим в Шанхае, несколько десятков тысяч своих изданий. Издания эти достались большею частью китайцам-католикам,
и они принесли их своим наставникам, а те сожгли.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались
и просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках у него была
книга. Отец Аввакум взял у него
книгу, снял с его носа очки, надел на свой
и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец
и рот разинул.
Книга была — Конфуций.
Накамура, собеседники его
и два переводчика стали заглядывать в
книгу, чтоб узнать, как попало туда имя губернатора.
Возьмите путешествие Базиля Галля (в 1816 г.): он в числе первых посетил Ликейские острова,
и взгляните на приложенную к
книге картинку, вид острова: это именно тот, где мы пристали.
Книг, пороху
и другого подобного разврата нет.
Он восемь лет живет на Лю-чу
и в мае отправляется в Англию печатать
книги Св‹ященного› Писания на ликейском
и японском языках.
Я видел их
книги: письмена не такие кудрявые
и сложные, как у китайцев.
Еще в тропиках, когда мелькало в уме предположение о возможности возвратиться домой через Сибирь, бывшие в Сибири спутники говорили, что в Аяне надо бросить все вещи
и взять только самое необходимое; а здесь теперь говорят, что бросать ничего не надобно, что можно увязать на вьючных лошадей все, что ни захочешь, даже
книги.
Сплетни, о которых тоже говорит автор
книги, до меня не доходили, конечно, потому, что я проезжий
и не мог интересоваться ими.
Вам известен он как автор
книги «Записки об уналашкинском отделе Алеутских островов», изд‹ание› 1840 г. протоиерея (ныне камчатского, алеутского
и курильского архиепископа Иннокентия) Вениаминова.
Книга эта еще замечательна тем, что написана прекрасным, легким
и живым языком.
В этой
книге формы якутского языка изложены сравнительно с монгольским
и другими азиатскими наречиями.
Сам г-н Бетлинк в
книге своей не берет на себя основательного знания этого языка
и ссылается на другие авторитеты.
Вы знаете, что были
и есть люди, которые подходили близко к полюсам, обошли берега Ледовитого моря
и Северной Америки, проникали в безлюдные места, питаясь иногда бульоном из голенища своих сапог, дрались с зверями, с стихиями, — все это герои, которых имена мы знаем наизусть
и будет знать потомство, печатаем
книги о них, рисуем с них портреты
и делаем бюсты.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в
книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим, говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние
и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять лет назад!