Неточные совпадения
Но смеяться на море безнаказанно нельзя: кто-нибудь тут же пойдет по каюте,
его повлечет наклонно по полу;
он не успеет наклониться — и, смотришь, приобрел шишку на голове; другого плечом ударило о косяк двери, и
он начинает бранить бог
знает кого.
Энергические и умные меры Смита водворили в колонии мир и оказали благодетельное влияние на самих кафров.
Они, казалось, убедились в физическом и нравственном превосходстве белых и в невозможности противиться
им, смирились и отдались под
их опеку. Советы, или, лучше сказать, приказания, Смита исполнялись — но долго ли, вот вопрос! Была ли эта война последнею? К сожалению, нет. Это была только вторая по счету: в 1851 году открылась третья. И
кто знает, где остановится эта нумерация?
Правительство
знает это, но, по крайней памяти, боится, что христианская вера вредна для
их законов и властей. Пусть бы
оно решило теперь, что это вздор и что необходимо опять сдружиться с чужестранцами. Да как?
Кто начнет и предложит? Члены верховного совета? — Сиогун велит
им распороть себе брюхо. Сиогун? — Верховный совет предложит
ему уступить место другому. Микадо не предложит, а если бы и вздумал, так сиогун не сошьет
ему нового халата и даст два дня сряду обедать на одной и той же посуде.
А
кто знает: если б у
него были акции на это предприятие, так, может быть, сам брал бы вдвое.
Не
знаю,
кто из
них кого мог бы цивилизовать: не китайцы ли англичан своею вежливостью, кротостью да и уменьем торговать тоже.
Стол был заставлен блюдами. «
Кому есть всю эту массу мяс, птиц, рыб?» — вот вопрос, который представится каждому неангличанину и неамериканцу. Но надо
знать, что в Англии и в Соединенных Штатах для слуг особенного стола не готовится;
они едят то же самое, что и господа, оттого нечего удивляться, что чуть не целые быки и бараны подаются на стол.
Кто учил этих детей природы строить? невольно спросишь себя: здесь никто не был; каких-нибудь сорок лет назад
узнали о
их существовании и в первый раз заглянули к
ним люди, умеющие строить такие мосты; сами
они нигде не были.
Жители, не
зная их звания, обходились с
ними очень дружелюбно, всем
их снабжали; но
узнав,
кто они, стали чуждаться
их.
Я выше сказал, что
они моральную сторону заняли у китайцев; не
знаю,
кто дал
им вещественную.
Опять скандал! Капитана наверху не было — и вахтенный офицер смотрел на архимандрита — как будто хотел
его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно,
знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие,
кто тут был, улыбались — и тоже ничего не говорили. А сам
он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «
Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Вор ворует, зато уж он про себя и знает, что он подлец; а вот я слышал про одного благородного человека, что почту разбил; так
кто его знает, может, он и в самом деле думал, что порядочное дело сделал!
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он такое…
кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как и чем ему жить с такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, —
кто его знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
О! я шутить не люблю. Я
им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из
них все то, что переведено по-русски.
Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.