Неточные совпадения
«
Нет, не в Париж хочу, — помните, твердил я вам, — не в Лондон, даже не в Италию,
как звучно бы о ней ни пели [А. Н. Майков — примеч.
Нет науки о путешествиях: авторитеты, начиная от Аристотеля до Ломоносова включительно, молчат; путешествия не попали под ферулу риторики, и писатель свободен пробираться в недра гор, или опускаться в глубину океанов, с ученою пытливостью, или, пожалуй, на крыльях вдохновения скользить по ним быстро и ловить мимоходом на бумагу их образы; описывать страны и народы исторически, статистически или только посмотреть, каковы трактиры, — словом, никому не отведено столько простора и никому от этого так не тесно писать,
как путешественнику.
Оно, пожалуй, красиво смотреть со стороны, когда на бесконечной глади вод плывет корабль, окрыленный белыми парусами,
как подобие лебедя, а когда попадешь в эту паутину снастей, от которых проходу
нет, то увидишь в этом не доказательство силы, а скорее безнадежность на совершенную победу.
Теперь еще у меня пока
нет ни ключа, ни догадок, ни даже воображения: все это подавлено рядом опытов, более или менее трудных, новых, иногда не совсем занимательных, вероятно, потому, что для многих из них нужен запас свежести взгляда и большей впечатлительности: в известные лета жизнь начинает отказывать человеку во многих приманках, на том основании, на
каком скупая мать отказывает в деньгах выделенному сыну.
Разве я не вечный путешественник,
как и всякий, у кого
нет семьи и постоянного угла, «домашнего очага»,
как говорили в старых романах?
Как будто их
нет или меньше на берегу?
Как я обрадовался вашим письмам — и обрадовался бескорыстно! в них
нет ни одной новости, и не могло быть: в какие-нибудь два месяца не могло ничего случиться; даже никто из знакомых не успел выехать из города или приехать туда.
Нужды
нет, что декабрь, а в полях работают, собирают овощи — нельзя рассмотреть с дороги —
какие.
Я бы, вдобавок к этому, посоветовал еще узнать до покупки цену вещи в двух-трех магазинах, потому что нигде
нет такого произвола,
какой царствует здесь в назначении цены вещам.
Но если много зрителей умных и любознательных, то и
нет нигде столько простых зевак,
как в Англии.
Торговля видна, а жизни
нет: или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь,
как оно и есть в самом деле.
Про природу Англии я ничего не говорю:
какая там природа! ее
нет, она возделана до того, что все растет и живет по программе.
Но Боже мой!
каким презрением обдал он английского купца, нужды
нет, что тот смотрел совершенным джентльменом!
Он берет календарь, справляется,
какого святого в тот день:
нет ли именинников, не надо ли послать поздравить.
За этим некуда уже тратить денег, только вот остался иностранец, который приехал учить гимнастике, да ему не повезло, а в числе гимнастических упражнений у него
нет такой штуки,
как выбираться из чужого города без денег, и он не знает, что делать.
Скучное дело качка; все недовольны; нельзя
как следует читать, писать, спать; видны также бледные, страдальческие лица. Порядок дня и ночи нарушен, кроме собственно морского порядка, который, напротив, усугублен. Но зато обед, ужин и чай становятся
как будто посторонним делом. Занятия, беседы
нет… Просто
нет житья!
«
Нет, этого мы еще не испытали!» — думал я, покачиваясь на диване и глядя,
как дверь кланялась окну, а зеркало шкапу.
Португальцы поставили носилки на траву. «Bella vischta, signor!» — сказали они. В самом деле, прекрасный вид! Описывать его смешно. Уж лучше снять фотографию: та, по крайней мере, передаст все подробности. Мы были на одном из уступов горы, на половине ее высоты… и того
нет: под ногами нашими целое море зелени, внизу город, точно игрушка; там чуть-чуть видно,
как ползают люди и животные, а дальше вовсе не игрушка — океан; на рейде опять игрушки — корабли, в том числе и наш.
Переход от качки и холода к покою и теплу был так ощутителен, что я с радости не читал и не писал, позволял себе только мечтать — о чем? о Петербурге, о Москве, о вас?
Нет, сознаюсь, мечты опережали корабль. Индия, Манила, Сандвичевы острова — все это вертелось у меня в голове,
как у пьяного неясные лица его собеседников.
Здесь также
нет пристани,
как и на Мадере, шлюпка не подходит к берегу, а остается на песчаной мели, шагов за пятнадцать до сухого места.
Смотрите вы на все эти чудеса, миры и огни, и, ослепленные, уничтоженные величием, но богатые и счастливые небывалыми грезами, стоите,
как статуя, и шепчете задумчиво: «
Нет, этого не сказали мне ни карты, ни англичане, ни американцы, ни мои учители; говорило, но бледно и смутно, только одно чуткое поэтическое чувство; оно таинственно манило меня еще ребенком сюда и шептало...
Одета,
как наши бабы: на голове платок, около поясницы что-то вроде юбки,
как у сарафана, и сверху рубашка; и иногда платок на шее, иногда
нет.
Вершины
нет: она
как будто срезана, и гора оканчивается кверху площадью, почти равною основанию.
Broom значит метла; дерево названо так потому, что у него
нет листьев, а есть только тонкие и чрезвычайно длинные зеленые прутья, которые висят,
как кудри, почти до земли.
Экипажи
как будто сейчас из мастерской: ни одного
нет даже старого фасона, все выкрашены и содержатся чрезвычайно чисто.
Да
нет, все в нем не английское: не смотрит он, вытараща глаза; не сжата у него,
как у англичан, и самая мысль, суждение в какие-то тиски; не цедит он ее неуклюже, сквозь зубы, по слову.
Природных черных жителей
нет в колонии
как граждан своей страны.
И хотя между двумя нациями
нет открытой вражды, но
нет и единодушия, стало быть, и успеха в той мере, в
какой бы можно было ожидать его при совокупных действиях.
Девицы вошли в гостиную, открыли жалюзи, сели у окна и просили нас тоже садиться,
как хозяйки не отеля, а частного дома. Больше никого не было видно. «А кто это занимается у вас охотой?» — спросил я. «Па», — отвечала старшая. — «Вы одни с ним живете?» — «
Нет; у нас есть ма», — сказала другая.
Мы заглянули в длинный деревянный сарай, где живут 20 преступники. Он содержится чисто. Окон
нет. У стен идут постели рядом, на широких досках, устроенных,
как у нас полати в избах, только ниже. Там мы нашли большое общество сидевших и лежавших арестантов. Я спросил, можно ли,
как это у нас водится, дать денег арестантам, но мне отвечали, что это строго запрещено.
Здесь
нет золота, и толпа не хлынет сюда,
как в Калифорнию и Австралию.
Получив желаемое, я ушел к себе, и только сел за стол писать,
как вдруг слышу голос отца Аввакума, который, чистейшим русским языком, кричит: «
Нет ли здесь воды,
нет ли здесь воды?» Сначала я не обратил внимания на этот крик, но, вспомнив, что, кроме меня и натуралиста, в городе русских никого не было, я стал вслушиваться внимательнее.
Земли
нет: все леса и сады, густые,
как щетка. Деревья сошли с берега и теснятся в воду. За садами вдали видны высокие горы, но не обожженные и угрюмые,
как в Африке, а все заросшие лесом. Направо явайский берег, налево, среди пролива, зеленый островок, а сзади, на дальнем плане, синеет Суматра.
Мы шутя делали предположения: не пираты ли это, которые подосланы своею шайкою выведать,
какого рода судно идет, сколько на нем людей и оружия, чтоб потом решить, напасть на него или
нет.
Для кучера места
нет: он что есть мочи бежит рядом, держа лошадь за узду, тогда
как, по этой нестерпимой жаре, европеец едва сидит в карете.
В Сингапуре
нет мостовой, а есть убитые песком и укатанные аллеи,
как у нас где-нибудь в Елагинском парке.
Или не безумие ли обедать на таком сервизе,
какого нет ни у кого, хоть бы пришлось отдать за него половину имения?
При входе сидел претолстый китаец, одетый,
как все они, в коленкоровую кофту, в синие шаровары, в туфлях с чрезвычайно высокой замшевой подошвой, так что на ней едва можно ходить, а побежать
нет возможности. Голова, разумеется, полуобрита спереди, а сзади коса. Тут был приказчик-англичанин и несколько китайцев. Толстяк и был хозяин. Лавка похожа на магазины целого мира, с прибавлением китайских изделий, лакированных ларчиков, вееров, разных мелочей из слоновой кости, из пальмового дерева, с резьбой и т. п.
Мы ехали около часа,
как вдруг наши кучера, в одном месте, с дороги бросились и потащили лошадей и экипаж в кусты. «Куда это? уж не тигр ли встретился?» — «
Нет, это аллея, ведущая к даче Вампоа».
Все комнаты оживлены чьим-то таинственным присутствием: много цветов, китайская библиотека, вазы, ларчики. Мы приездом своим
как будто спугнули кого-то. Но в доме не слыхать ни шороха, ни шелеста. А вон два-три туалета:
нет сомнения, у Вампоа есть жена, может быть, две-три. Где ж они?
В начале июня мы оставили Сингапур. Недели было чересчур много, чтоб познакомиться с этим местом. Если б мы еще остались день, то не знали бы, что делать от скуки и жара.
Нет, Индия не по нас! И англичане бегут из нее, при первом удобном случае, спасаться от климата на мыс Доброй Надежды, в порт Джаксон — словом, дальше от экватора, от этих палящих дней, от беспрохладных ночей, от мест, где нельзя безнаказанно есть и пить,
как едят и пьют англичане.
Все это сделано. Город Виктория состоит из одной, правда, улицы, но на ней почти
нет ни одного дома; я ошибкой сказал выше домы: это все дворцы, которые основаниями своими купаются в заливе. На море обращены балконы этих дворцов, осененные теми тощими бананами и пальмами, которые видны с рейда и которые придают такой же эффект пейзажу,
как принужденная улыбка грустному лицу.
Правильного волнения почти
нет: вода бурлит,
как кипяток; волны потеряли очертания.
Этим фактом некоторые из моих товарищей хотели доказать ту теорию, что будто бы растительные семена или пыль разносятся на огромное расстояние ветром, оттого-де такие маленькие острова,
как Бонин-Cима, и притом волканического происхождения, не имевшие первобытной растительности, и заросли, а змей-де и разных гадин занести ветром не могло, оттого их и
нет.
Японское правительство —
как мы знали из книг и потом убедились, и при этом случае, и впоследствии сами, — требует безусловного исполнения предписанной меры, и, в случае неисполнения, зависело ли оно от исполнителя или
нет, последний остается в ответе.
От японцев нам отбоя
нет: каждый день, с утра до вечера, по нескольку раз.
Каких тут
нет: оппер-баниосы, ондер-баниосы, оппер-толки, ондер-толки, и потом еще куча сволочи, их свита. Но лучше рассказать по порядку, что позамечательнее.
Этот Нарабайоси 2-й очень скромен, задумчив; у него
нет столбняка в лице и манерах,
какой заметен у некоторых из японцев,
нет также самоуверенности многих, которые совершенно довольны своею участью и ни о чем больше не думают.
Стоят на ногах они неуклюже, опустившись корпусом на коленки, и большею частью смотрят сонно, вяло: видно, что их ничто не волнует, что
нет в этой массе людей постоянной идеи и цели,
какая должна быть в мыслящей толпе, что они едят, спят и больше ничего не делают, что привыкли к этой жизни и любят ее.
«А что, если б у японцев взять Нагасаки?» — сказал я вслух, увлеченный мечтами. Некоторые засмеялись. «Они пользоваться не умеют, — продолжал я, — что бы было здесь, если б этим портом владели другие? Посмотрите,
какие места! Весь Восточный океан оживился бы торговлей…» Я хотел развивать свою мысль о том,
как Япония связалась бы торговыми путями, через Китай и Корею, с Европой и Сибирью; но мы подъезжали к берегу. «Где же город?» — «Да вот он», — говорят. «Весь тут? за мысом ничего
нет? так только-то?»
Они общежительны, охотно увлекаются новизной; и не преследуй у них шпионы,
как контрабанду, каждое прошептанное с иностранцами слово, обмененный взгляд, наши суда сейчас же, без всяких трактатов, завалены бы были всевозможными товарами, без помощи сиогуна, который все барыши берет себе, нужды
нет, что Япония, по словам властей, страна бедная и торговать будто бы ей нечем.