Неточные совпадения
Что это такое,
как не мучительное и ежеминутное умирание, которому, по горькой насмешке судьбы,
нет конца?
Я не имею сведений,
как идет дело в глубине Финляндии, проникли ли и туда обрусители, но, начиная от Териок и Выборга, верст на двадцать по побережью Финского залива,
нет того ничтожного озера, кругом которого не засели бы русские землевладельцы.
Есть у финнов и способность к пьянству, хотя вина здесь совсем
нет, за редким исключением корчемства, строго преследуемого. Но, дорвавшись до Петербурга, финн напивается до самозабвения, теряет деньги, лошадь, сбрую и возвращается домой гол
как сокол.
И находятся еще антики, которые уверяют, что весь этот хлам история запишет на свои скрижали… Хороши будут скрижали!
Нет, время такой истории уж прошло. Я уверен, что даже современные болгары скоро забудут о Баттенберговых проказах и вспомнят о них лишь тогда, когда его во второй раз увезут: «Ба! — скажут они, — да ведь это уж, кажется, во второй раз!
Как бы опять его к нам не привезли!»
Но так
как выражение «свои средства» есть не что иное,
как вольный перевод выражения «произвол», то для подкрепления его явилось к услугам и еще выражение: «в законах
нет».
Говорят, будто Баттенберг прослезился, когда ему доложили: «Карета готова!» Еще бы! Все лучше быть
каким ни на есть державцем, нежели играть на бильярде в берлинских кофейнях. Притом же, на первых порах, его беспокоит вопрос: что скажут свои? папенька с маменькой, тетеньки, дяденьки, братцы и сестрицы? как-то встретят его прочие Баттенберги и Орлеаны? Наконец, ему ведь придется отвыкать говорить: «Болгария — любезное отечество наше!»
Нет у него теперь отечества,
нет и не будет!
Как видит читатель, никаких дум у хозяйственного мужика
нет, кроме думы о жизнестроительстве.
Ежели
нет такого старика, то и эта забота падает на долю священника, мешая его полевым работам, потому что пчела капризна:
как раз не усмотришь — и новый рой на глазах улетел.
"Я ни разу болен не был с тех пор,
как поселился в деревне! — говорил он, с гордостью вытягивая мускулистые руки, — да и не скучал никогда: времени
нет!"
— Воды только на один постав и хватает, да и для одного-то помольцев
нет, — говорит мельник. —
Какая это мельница! Только горе с ней!
— Ах, боюсь я — особенно этот бухгалтер… Придется опять просить, кланяться, хлопотать, а время между тем летит. Один день пройдет —
нет работы, другой —
нет работы, и каждый день урезывай себя, рассчитывай,
как прожить дольше… Устанешь хуже, чем на работе. Ах, боюсь!
Доказывать эту истину
нет ни малейшей надобности; она стоит столь же твердо,
как и та, которая гласит, что для человеческого питания потребен хлеб, а не камень.
Ошибочно, впрочем, было бы думать, что современный простец принадлежит исключительно к числу посетителей мелочных лавочек и полпивных;
нет, в численном смысле он занимает довольно заметное место и в культурной среде. Это не выходец из недр черни, а только человек, не видящий перед собой особенных перспектив. И ненавистники и солидные ожидают впереди почестей, мест, орденов, а простец ожидает одного:
как бы за день его не искалечили.
Как бы то ни было, но удовольствию живчика
нет пределов. Диффамационный период уже считает за собой не один десяток лет (отчего бы и по этому случаю не отпраздновать юбилея?), а живчик в подробности помнит всякий малейший казус, ознаменовавший его существование. Тогда-то изобличили Марью Петровну, тогда-то — Ивана Семеныча; тогда-то к диффаматору ворвались в квартиру, и он, в виду домашних пенатов, подвергнут был исправительному наказанию; тогда-то диффаматора огорошили на улице палкой.
—
Нет, я все-таки пришлю. Может быть, и получше ему будет. И с доктором о нем поговорю. Посмотрит, что-нибудь присоветует, скажет,
какая у него болезнь.
Каким образом эта жизнь так сложилась, что кругом ничего, кроме мрака,
нет? неужели у судьбы есть жребии, которые она раздает по произволу, с завязанными глазами?
Так ведь у него уж и сил для жизни
нет, он естественным процессам подчинился, тогда
как она здорова, сильна, а ее преследует та же нравственная немочь, та же оброшенность.
—
Нет, он не знает… тебя, такого,
как ты теперь… не знает! Пойдем.
— И даже очень. Главное, в церковь прилежно ходите. Я и
как пастырь вас увещеваю, и
как человек предостерегаю.
Как пастырь говорю: только церковь может утешить нас в жизненных треволнениях;
как человек предваряю, что
нет легче и опаснее обвинения,
как обвинение в недостатке религиозности. А впрочем, загадывать вперед бесполезно. Приехали — стало быть, дело кончено. Бог да благословит вас.
Она никогда не думала о том, красива она или
нет. В действительности, она не могла назваться красивою, но молодость и свежесть восполняли то, чего не давали черты лица. Сам волостной писарь заглядывался на нее; но так
как он был женат, то открыто объявлять о своем пламени не решался и от времени до времени присылал стихи, в которых довольно недвусмысленно излагал свои вожделения. Дрозд тоже однажды мимоходом намекнул...
—
Нет, уж позвольте мне, господин адвокат, по порядку, потому что я собьюсь. И вот муж мой выдал Аггею Семенычу вексель, потому что хоть мы люди свои, а деньги все-таки счет любят. И вот, накануне самого Покрова, приходит срок. Является Аггей Семеныч и говорит:"Деньги!"А у мужа на ту пору не случилось. И вот он говорит:"Покажите, братец, вексель"… Ну, Аггей Семеныч, по-родственному:"Извольте, братец!"И уж
как это у них случилось, только муж мой этот самый вексель проглотил…
— Мало ли что я сама… Может быть, я не в своем разуме? Может быть, я всё солгала…
Нет, это еще
как суд посудит! Можно всякую напраслину взвести…
—
Нет, я не хозяин, а вы, многоуважаемый Полиевкт Семеныч! — еще скромнее возразил Краснов, — вы всегда были излюбленным человеком нашей губернии, вы остаетесь им и теперь. Вы, так сказать, прирожденный председатель земского собрания; от вашей просвещенной опытности будет зависеть направление его решений; я же — ничего больше,
как скромный исполнитель указаний собрания и ваших.
— Да ни то ни се… Кажется,
как будто… Вчера с вечера,
как почивать ложились, наказывали мне:"Смотри, Семен, ежели ночью от князя курьер — сейчас же меня разбуди!"И нынче,
как встали, первым делом:"Приезжал курьер?"–"Никак
нет, ваше-ство!"–"Ах, чтоб вас!.."
— Я и сам думал, что
нет. Прислали бы, кабы была. А
как бы я живо! Да что, сударь, я пожаловаться вам хочу…
— Стало быть, и с причиной бить нельзя? Ну, ладно, это я у себя в трубе помелом запишу. А то, призывает меня намеднись:"Ты, говорит, у купца Бархатникова жилетку украл?" —
Нет, говорю, я отроду не воровал."Ах! так ты еще запираться!"И начал он меня чесать. Причесывал-причесывал, инда слезы у меня градом полились. Только, на мое счастье, в это самое время старший городовой человека привел:"Вот он — вор, говорит, и жилетку в кабаке сбыть хотел…"Так вот
каким нашего брата судом судят!
— И добро бы я не знал, на
какие деньги они пьют! — продолжал волноваться Гришка, — есть у старика деньги, есть! Еще когда мы крепостными были, он припрятывал. Бывало, нарвет фруктов, да ночью и снесет к соседям, у кого ранжерей своих
нет. Кто гривенничек, кто двугривенничек пожертвует… Разве я не помню! Помню я, даже очень помню,
как он гривенники обирал, и когда-нибудь все на свежую воду выведу! Ах, сделай милость! Сами пьют, а мне не только не поднесут, даже в собственную мою квартиру не пущают!
—
Нет, я не «вон» и не «мерзавец», а вы вот при господине объясните,
какое такое право имели вы меня высечь?
— Да с
какою еще радостью! Только и спросила:"Ситцевые платья будете дарить?"С превеликим, говорит, моим удовольствием!"Ну, хорошо, а то папаша меня все в затрапезе водит — перед товарками стыдно!" — Ах, да и горевое же, сударь, ихнее житье! Отец — старик, работать не может, да и зашибается; матери
нет. Одна она и заработает что-нибудь. Да вот мы за квартиру три рубля в месяц отдадим —
как тут разживешься! с хлеба на квас — только и всего.
Известно, потом буду жить,
как и прочие, да теперь — мочи моей
нет.
Он не изменит данному слову, потому что он — джентльмен; он не позволит себе сомнительного поступка, потому что он — джентльмен; он не ударит в лицо своего слугу, не заставит повара съесть попавшего в суп таракана, не возьмет в наложницы крепостную девицу, потому что он — джентльмен; он приветливо примет бедного помещика-соседа, который явится с просьбой по делу, потому что он — джентльмен. Вообще он не «замарает» себя…
нет, никогда! Даже наедине сам с собой он будет мыслить и чувствовать
как джентльмен.
Нет, сам по себе, он безупречно верен своим убеждениям и, конечно, в"своем месте"докажет на деле,
какое его знамя и
как нужно держать его.
Жизнь течет обычным порядком; обстановка кругом или изменяется, или остается неизменною — все равно «принципы» остаются нетронутыми, так что ни с
какой стороны
нет места для тревог…
— Ну, да, и пресса недурна. Что же! пускай бюрократы побеспокоятся. Вообще любопытное время. Немножко,
как будто, сумбуром отзывается, но… ничего! Я, по крайней мере, не разделяю тех опасений, которые высказываются некоторыми из людей одного со мною лагеря. Нигде в Европе
нет такой свободы,
как в Англии, и между тем нигде не существует такого правильного течения жизни. Стало быть, и мы можем ждать, что когда-нибудь внезапно смешавшиеся элементы жизни разместятся по своим местам.