Васса. А ты не сердись, не обижайся, ты — понимай.
Вот я тебе расскажу: когда у нас в затоне забастовка была и пришли солдаты, так слесарь Везломцев и сказал подпоручику: «Вы, говорит, ваше благородие, сорок целковых получаете, а я зарабатываю семьдесят пять, могу догнать и до ста. Так как вы, говорит, служите богатым, а я богаче вас, так кричать на меня, богатого, вам будто не следует».
Неточные совпадения
Железнов.
Тебя убить следовало,
вот что! Убить, жестокое сердце твое вырвать, собакам бросить. Замотала
ты меня, запутала.
Ты…
Людмила. Это
ты шутишь!
Я ведь знаю, что такое распутный!
Вот — дядя Прохор.
Прохор(следит за ней).
Ты говоришь, зря деньги трачу, а
я вот за этот амбарный замок семь целковых дал, так
мне за него уже двадцать пять дают. Соберу тысячу замков — продам в музей… тысяч за двадцать.
Прохор. Верно.
Мне сейчас
вот Лизавета сказала — порошок
ты ему…
Васса.
Вот,
вот. Именно — так.
Ты попробуй, Натка, испытай. Выходи замуж за Онегина и поживи. Он будет подпоручиком в пехоте,
ты — полковой дамой, есть такие. Приданого
я тебе не дам, и жить будете вы на сорок целковых в месяц. На эти деньги: одеться, обуться, попить, поесть и гостей принять да покормить. Детей заведете на эти же деньги, да…
Васса. Опять звериное. А
я тебе скажу: люди-то хуже зверей! Ху-же!
Я это знаю! Люди такие живут, что против их — неистовства хочется… Дома ихние разрушать, жечь все, догола раздеть всех, голодом морить, вымораживать, как тараканов…
Вот как!
Васса. А вдруг — жалею? А? Эх
ты… Когда муженек мой все пароходы, пристани, дома, все хозяйство — в одну ночь проиграл в карты, —
я обрадовалась! Да, верь не верь, — обрадовалась. Он, поставив на карту последний перстень, — воротил весь проигрыш, да еще с лишком… А потом,
ты знаешь, начал он безобразно кутить, и
вот я полтора десятка лет везу этот воз, огромное хозяйство наше, детей ради, — везу. Какую силу истратила
я! А дети… вся моя надежда, и оправдание мое — внук.
Васса. Премудро. Но едва ли верно!
Я тебе скажу, чего
я хотела,
вот при дочерях скажу. Хотела, чтоб губернатор за
мной урыльники выносил, чтобы поп служил молебны не угодникам святым, а
вот мне, черной грешнице, злой моей душе.
Прохор.
Вот что, — давайте-ка пошлем к чертовой матери все это: семейность, прошлое и — все вообще. Сочиним маленький кавардак, покуда хозяйки нет!
Я тебе, Рахиль, плясуна покажу, эх
ты! Ахнешь! Ну-ка, Люда, зови Пятеркина…
Чего не понимаю
я в
тебе — так это
вот чего: как это выходит, что смелый твой умишко и слеп и хром, когда
ты о жизни говоришь?
Васса.
Ты пойми —
мне, Вассе Храповой, дела нет до класса этого. Издыхает, говоришь?
Меня это не касается,
я — здорова. Мое дело — в моих руках. И никто
мне помешать не может, и застращать
меня ничем нельзя. На мой век всего хватит, и внуку очень много
я накоплю.
Вот и весь мой разговор, вся премудрость. А Колю
я тебе не отдам. Давай — кончим! Ужинать пора. Устала
я.
— Когда же я задремал? — оправдывался Обломов, принимая Андрюшу в объятия. — Разве я не слыхал, как он ручонками карабкался ко мне? Я все слышу! Ах, шалун этакой: за нос поймал!
Вот я тебя! Вот постой, постой! — говорил он, нежа и лаская ребенка. Потом спустил его на пол и вздохнул на всю комнату.
Неточные совпадения
Аммос Федорович.
Вот тебе на! (Вслух).Господа,
я думаю, что письмо длинно. Да и черт ли в нем: дрянь этакую читать.
Анна Андреевна. После?
Вот новости — после!
Я не хочу после…
Мне только одно слово: что он, полковник? А? (С пренебрежением.)Уехал!
Я тебе вспомню это! А все эта: «Маменька, маменька, погодите, зашпилю сзади косынку;
я сейчас».
Вот тебе и сейчас!
Вот тебе ничего и не узнали! А все проклятое кокетство; услышала, что почтмейстер здесь, и давай пред зеркалом жеманиться: и с той стороны, и с этой стороны подойдет. Воображает, что он за ней волочится, а он просто
тебе делает гримасу, когда
ты отвернешься.
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к
тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть двери. «
Я тебя, — говорит, — не буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а
вот ты у
меня, любезный, поешь селедки!»
Хлестаков. Да что?
мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)
Я не знаю, однако ж, зачем вы говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а
меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко…
Вот еще! смотри
ты какой!..
Я заплачу, заплачу деньги, но у
меня теперь нет.
Я потому и сижу здесь, что у
меня нет ни копейки.
Хлестаков.
Ты растолкуй ему сурьезно, что
мне нужно есть. Деньги сами собою… Он думает, что, как ему, мужику, ничего, если не поесть день, так и другим тоже.
Вот новости!