Неточные совпадения
О многом
нужно было
думать Климу, и эта обязанность становилась все более трудной.
Он долго
думал — что
нужно сделать для этого, и решил, что он всего сильнее поразит их, если начнет носить очки.
— Ну, да! Ты
подумай: вот он влюбится в какую-нибудь девочку, и ему
нужно будет рассказать все о себе, а — как же расскажешь, что высекли?
—
Нужно забыть о себе. Этого хотят многие, я
думаю. Не такие, конечно, как Яков Акимович. Он… я не знаю, как это сказать… он бросил себя в жертву идее сразу и навсегда…
— Ты все такая же… нервная, — сказала Вера Петровна; по паузе Клим догадался, что она хотела сказать что-то другое. Он видел, что Лидия стала совсем взрослой девушкой, взгляд ее был неподвижен, можно было
подумать, что она чего-то напряженно ожидает. Говорила она несвойственно ей торопливо, как бы желая скорее выговорить все, что
нужно.
«Большинство людей обязано покорно подчиняться своему назначению — быть сырым материалом истории. Им, как, например, пеньке, не
нужно думать о том, какой толщины и прочности совьют из них веревку и для какой цели она необходима».
Все чаще Клим
думал, что Нехаева образованнее и умнее всех в этой компании, но это, не сближая его с девушкой, возбуждало в нем опасение, что Нехаева поймет в нем то, чего ей не
нужно понимать, и станет говорить с ним так же снисходительно, небрежно или досадливо, как она говорит с Дмитрием.
— Смешно спросил? Ну — ничего! Мне, разумеется, ее не
нужно, а — любопытно мне: как она жить будет? С такой красотой — трудно. И, потом, я все
думаю, что у нас какая-нибудь Лола Монтес должна явиться при новом царе.
Чтоб не
думать, он пошел к Варавке, спросил, не
нужно ли помочь ему? Оказалось —
нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой о постройке нового театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Ее ласковый тон не удивил, не обрадовал его — она должна была сказать что-нибудь такое, могла бы сказать и более милое.
Думая о ней, Клим уверенно чувствовал, что теперь, если он будет настойчив, Лидия уступит ему. Но — торопиться не следует.
Нужно подождать, когда она почувствует и достойно оценит то необыкновенное, что возникло в нем.
«
Нужно иметь какие-то особенные головы и сердца, чтоб признавать необходимость приношения человека в жертву неведомому богу будущего», —
думал он, чутко вслушиваясь в спокойную речь, неторопливые слова Туробоева...
Клим изорвал письмо, разделся и лег,
думая, что в конце концов люди только утомляют. Каждый из них, бросая в память тяжелую тень свою, вынуждает
думать о нем, оценивать его, искать для него место в душе. Зачем это
нужно, какой смысл в этом?
—
Подумаю, — тихо ответил Клим. Все уже было не интересно и не
нужно — Варавка, редактор, дождь и гром. Некая сила, поднимая, влекла наверх. Когда он вышел в прихожую, зеркало показало ему побледневшее лицо, сухое и сердитое. Он снял очки, крепко растерев ладонями щеки, нашел, что лицо стало мягче, лиричнее.
«Конечно, — старик прав. Так должны
думать миллионы трудолюбивых и скромных людей, все те камни, из которых сложен фундамент государства», — размышлял Самгин и чувствовал, что мысль его ловит не то, что ему
нужно оформить.
— Нет, — сказала она. — Это — неприятно и
нужно кончить сразу, чтоб не мешало. Я скажу коротко: есть духовно завещание — так? Вы можете читать его и увидеть: дом и все это, — она широко развела руками, — и еще много, это — мне, потому что есть дети, две мальчики. Немного Димитри, и вам ничего нет. Это — несправедливо, так я
думаю.
Нужно сделать справедливо, когда приедет брат.
«Мне
нужно переместиться, переменить среду,
нужно встать ближе к простым, нормальным людям», —
думал Клим Самгин, сидя в вагоне, по дороге в Москву, и ему показалось, что он принял твердое решение.
«Да, это мои мысли», —
подумал Самгин. Он тоже чувствовал, что обогащается; дни и ночи награждали его невиданным, неизведанным, многое удивляло, и все вместе требовало порядка, все
нужно было прибрать и уложить в «систему фраз», так, чтоб оно не беспокоило. Казалось, что Варвара удачно помогает ему в этом.
— Нет, этого не
нужно. Я…
подумаю, как…
Она закрыла глаза, как бы вспоминая давно прошедшее, а Самгин
подумал: зачем
нужно было ей толкаться среди рабочих, ей, щеголихе, влюбленной в книги Пьера Луиса, поклоннице эротической литературы, восхищавшейся холодной чувственностью стихов Брюсова.
Самгину было трудно с ним, но он хотел смягчить отношение матери к себе и
думал, что достигнет этого, играя с сыном, а мальчик видел в нем человека, которому
нужно рассказать обо всем, что есть на свете.
«В провинции
думают всегда более упрощенно; это нередко может быть смешно для нас, но для провинциалов
нужно писать именно так, — отметил Самгин, затем спросил: — Для кого — для нас?» — и заглушил этот вопрос шелестом бумаги.
— Мне рассказала Китаева, а не он, он — отказался, — голова болит. Но дело не в этом. Я
думаю — так: вам
нужно вступить в историю, основание: Михаил работает у вас, вы — адвокат, вы приглашаете к себе двух-трех членов этого кружка и объясняете им, прохвостам, социальное и физиологическое значение их дурацких забав. Так! Я — не могу этого сделать, недостаточно авторитетен для них, и у меня — надзор полиции; если они придут ко мне — это может скомпрометировать их. Вообще я не принимаю молодежь у себя.
«Он совершенно уверен, что мне
нужно знать систему его фраз. Так рассуждают, наверное, десятки тысяч людей, подобных ему. Он удобно одет, обут, у него удивительно удобные чемоданы, и вообще он чувствует себя вполне удобно на земле», —
думал Самгин со смешанным чувством досады и снисхождения.
«Как это все не
нужно: Лютов, Дуняша, Макаров… —
думал Самгин, отмахиваясь от агента. — До смешного тесно на земле. И однообразны пути людей».
«Да, с ним
нужно держаться очень осторожно», —
думал Самгин о соседе, а тот бормотал почему-то о Сологубе...
«Идиоты», — ругался он и
думал, что, пожалуй,
нужно уехать из этого города.
— Я
подумаю, — сказал Самгин и
подумал: «Кому-то
нужно, чтоб я уехал отсюда».
«Видимо — ему что-то
нужно от меня, иначе — зачем бы он откровенничал?» —
подумал Самгин, подавая ему спички.
Он сел, открыл на коленях у себя небольшой ручной чемодан, очень изящный, с уголками оксидированного серебра. В нем — несессер, в сумке верхней его крышки — дорогой портфель, в портфеле какие-то бумаги, а в одном из его отделений девять сторублевок, он сунул сторублевки во внутренний карман пиджака, а на их место положил 73 рубля. Все это он делал машинально, не оценивая:
нужно или не
нужно делать так? Делал и
думал...
Самгин вздохнул. Он согрелся, настроение его становилось более мягким, хмельной Дронов казался ему симпатичнее Ногайцева и Ореховой, но было неприятно
думать, что снова
нужно шагать по снегу, среди могил и памятников, куда-то далеко, слушать заунывное пение панихиды. Вот открылась дверь и кто-то сказал...
— Для серьезной оценки этой книги
нужно, разумеется, прочитать всю ее, — медленно начал он, следя за узорами дыма папиросы и с трудом
думая о том, что говорит. — Мне кажется — она более полемична, чем следовало бы. Ее идеи требуют… философского спокойствия. И не таких острых формулировок… Автор…
Самгин лежал на диване, ему очень хотелось подробно расспросить Агафью о Таисье, но он
подумал, что это надобно делать осторожно, и стал расспрашивать Агафью о ее жизни. Она сказала, что ее отец держал пивную, и, вспомнив, что ей
нужно что-то делать в кухне, — быстро ушла, а Самгин почувствовал в ее бегстве нечто подозрительное.
Не только Тагильский ждал этого момента — публика очень единодушно двинулась в столовую. Самгин ушел домой,
думая о прогрессивном блоке, пытаясь представить себе место в нем,
думая о Тагильском и обо всем, что слышал в этот вечер. Все это
нужно было примирить, уложить плотно одно к другому, извлечь крупицы полезного, забыть о том, что бесполезно.