Неточные совпадения
— Я —
не старуха, и Павля — тоже
молодая еще, — спокойно возразила Лида. — Мы с Павлей очень любим его, а мама сердится, потому что он несправедливо наказал ее, и она говорит, что бог играет в люди, как Борис в свои солдатики.
— Боборыкин — болтун! — решительно заявил дядя, подняв руку. — Вы ему
не подражайте, вы —
молодой. Нельзя подражать Боборыкину.
— У них у всех неудачный роман с историей. История — это Мессалина, Клим, она любит связи с
молодыми людьми, но — краткие.
Не успеет
молодое поколение вволю поиграть, помечтать с нею, как уже на его место встают новые любовники.
На дачу он приехал вечером и пошел со станции обочиной соснового леса, чтоб
не идти песчаной дорогой: недавно по ней провезли в село колокола, глубоко измяв ее людями и лошадьми. В тишине идти было приятно, свечи
молодых сосен курились смолистым запахом, в просветах между могучими колоннами векового леса вытянулись по мреющему воздуху красные полосы солнечных лучей, кора сосен блестела, как бронза и парча.
Клим никогда еще
не видел ее такой оживленной и властной. Она подурнела, желтоватые пятна явились на лице ее, но в глазах было что-то самодовольное. Она будила смешанное чувство осторожности, любопытства и, конечно, те надежды, которые волнуют
молодого человека, когда красивая женщина смотрит на него ласково и ласково говорит с ним.
— Это —
не ваше дело,
молодой человек, — обиженно сказал писатель.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой,
не то пьяной,
не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась
молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим пришло еще человека четыре, они столпились у печи,
не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то...
— Иногда я жалею, что он старше меня на два года; мне хочется, чтоб он был
моложе на пять.
Не знаю, почему это.
Обиделись еще двое и,
не слушая объяснений, ловко и быстро маневрируя, вогнали Клима на двор, где сидели три полицейских солдата, а на земле, у крыльца, громко храпел неказисто одетый и, должно быть, пьяный человек. Через несколько минут втолкнули еще одного,
молодого, в светлом костюме, с рябым лицом; втолкнувший сказал солдатам...
Может быть, Диомидов прав:
молодой царь недюжинный человек,
не таков, каким был его отец.
Клим перестал слушать его ворчливую речь, думая о
молодом человеке, одетом в голубовато-серый мундир, о его смущенной улыбке. Что сказал бы этот человек, если б пред ним поставить Кутузова, Дьякона, Лютова? Да, какой силы слова он мог бы сказать этим людям? И Самгин вспомнил —
не насмешливо, как всегда вспоминал, а — с горечью...
— Тут уж есть эдакое… неприличное, вроде как о предках и родителях бесстыдный разговор в пьяном виде с чужими, да-с! А господин Томилин и совсем ужасает меня. Совершенно как дикий черемис, — говорит что-то, а понять невозможно. И на плечах у него как будто
не голова, а гнилая и горькая луковица. Робинзон — это, конечно, паяц, — бог с ним! А вот бродил тут
молодой человек, Иноков, даже у меня был раза два… невозможно вообразить, на какое дело он способен!
— Марксята плодятся понемногу, но связями с рабочими
не хвастаются и все больше — насчет теории рассуждают, к практике
не очень прилежны. Некоторые
молодые пистолеты жаловались: романтика, дескать, отсутствует в марксизме, а вот у народников — герои, бомбы и всякий балаган.
Но ехать домой он
не думал и
не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там было скучно, хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун, офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на
молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб
не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же серая женщина, но
моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
— Это потому, что вы еще
молодой и
не знаете, сколько нужно деньги.
— А, конечно, от неволи, — сказала
молодая, видимо,
не потому, что хотела пошутить, а потому, что плохо слышала. — Вот она, детей ради, и стала ездить в Нижний, на ярмарку, прирабатывать, женщина она видная, телесная, характера веселого…
—
Не надо. И относительно
молодого человека
не забудьте.
—
Не знаю, — сказала Гогина. — Но я много видела и вижу этих ветеранов революции. Романтизм у них выхолощен, и осталась на месте его мелкая, личная злость. Посмотрите, как они
не хотят понять
молодых марксистов, именно —
не хотят.
—
Не могу согласиться с вашим отношением к
молодым поэтам, — куда они зовут? Подсматривать, как женщины купаются. Тогда как наши лучшие писатели и поэты…
— «Лес рубят,
молодой, зеленый, стройный лес», — процитировал мрачным голосом кто-то за спиною Самгина, — он
не выносил эти стихи Галиной, находя их фальшивыми и пошленькими. Он видел, что возбуждение студентов все растет, а насмешливое отношение зрителей к полиции становится сердитым.
Варвара неприлично и до слез хохотала, Самгин, опасаясь, что квартирант обидится, посматривал на нее укоризненно. Но Митрофанов
не обижался, ему, видимо, нравилось смешить
молодую женщину, он вытаскивал из кармана руку и с улыбкой в бесцветных глазах разглаживал пальцем редковолосые усы.
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится на руки, как
молодой негодяй, ходит на руках и сам на себя в низок зеркала смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит, я вам объяснить
не могу, но такая у меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз головою».
— Семьдесят лет живу… Многие, бывшие студентами, достигли высоких должностей, — сам видел! Четыре года служил у родственников убиенного его превосходительства болярина Сипягина… видел
молодым человеком, — говорил он, истекая слезами и
не слыша советов Самгина...
Этого он
не мог представить, но подумал, что, наверное, многие рабочие
не пошли бы к памятнику царя, если б этот человек был с ними. Потом память воскресила и поставила рядом с Кутузовым
молодого человека с голубыми глазами и виноватой улыбкой; патрона, который демонстративно смахивает платком табак со стола; чудовищно разжиревшего Варавку и еще множество разных людей. Кутузов
не терялся в их толпе,
не потерялся он и в деревне, среди сурово настроенных мужиков, которые растащили хлеб из магазина.
Без рясы, ощипанный, Гапон был
не похож на того попа, который кричал и прыгал пред рабочими, точно
молодой петушок по двору, куда внезапно влетел вихрь, предвестник грозы и ливня.
— Ириней Лионский, Дионисий Галикарнасский, Фабр д’Оливе, Шюре, — слышал Самгин и слышал веские слова: любовь, смерть, мистика, анархизм. Было неловко, досадно, что люди
моложе его, незначительнее и какие-то богатые модницы знают то, чего он
не знает, и это дает им право относиться к нему снисходительно, как будто он — полудикарь.
Пошли
не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа
молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
— Я — приезжий, адвокат, — сказал он первое, что пришло в голову, видя, что его окружают нетрезвые люди, и
не столько с испугом, как с отвращением, ожидая, что они его изобьют. Но
молодой парень в синей, вышитой рубахе, в лаковых сапогах, оттолкнул пьяного в сторону и положил ладонь на плечо Клима. Самгин почувствовал себя тоже как будто охмелевшим от этого прикосновения.
Все это было
не страшно, но, когда крик и свист примолкли, стало страшней. Кто-то заговорил певуче, как бы читая псалтырь над покойником, и этот голос, укрощая шум, создал тишину, от которой и стало страшно. Десятки глаз разглядывали полицейского, сидевшего на лошади, как существо необыкновенное, невиданное.
Молодой парень, без шапки, черноволосый, сорвал шашку с городового, вытащил клинок из ножен и, деловито переломив его на колене, бросил под ноги лошади.
Сухо рассказывая ей, Самгин видел, что теперь, когда на ней простенькое темное платье, а ее лицо, обрызганное веснушками,
не накрашено и рыжие волосы заплетены в косу, — она кажется
моложе и милее, хотя очень напоминает горничную. Она убежала,
не дослушав его, унося с собою чашку чая и бутылку вина. Самгин подошел к окну; еще можно было различить, что в небе громоздятся синеватые облака, но на улице было уже темно.
Не устояв на ногах, Самгин спрыгнул в узкий коридор между вагонами и попал в толпу рабочих, — они тоже, прыгая с паровоза и тендера, толкали Самгина, а на той стороне паровоза кричал жандарм, кричали
молодые голоса...
— Вася! — ответил он, виновато разводя руками. — Он все раздает, что у него ни спроси. Третьего дня позволил лыко драть с
молодых лип, — а вовсе и
не время лыки-то драть, но ведь мужики —
не взирают…
запел он и, сунув палку под мышку, потряс свободной рукой ствол
молодой сосны. — Костерчик разведи, только — чтобы огонь
не убежал. Погорит сушняк — пепел будет, дунет ветер — нету пеплу! Все — дух. Везде. Ходи в духе…
Самгин пошел и дорогой подумал, что он утверждает в правах наследства
не Турчанинова,
молодого, наивного иностранца, а вдову купца первой гильдии Марину Петровну Зотову.
— Донат Ястребов, художник, бывший преподаватель рисования, а теперь — бездельник, рантье, но
не стыжусь! — весело сказал племянник; он казался немногим
моложе тетки, в руке его была толстая и, видимо, тяжелая палка с резиновой нашлепкой на конце, но ходил он легко.
— Вы
не имете права сдерживать меня, — кричал он,
не только
не заботясь о правильности языка, но даже как бы нарочно подчеркивая искажения слов; в двери купе стоял, точно врубленный,
молодой жандарм и говорил...
Самгин смотрел на плотную, празднично одетую массу обывателей, — она заполняла украшенную
молодыми березками улицу так же плотно, густо, как в Москве, идя под красными флагами, за гробом Баумана,
не видным под лентами и цветами.
Когда Самгин пришел знакомиться с делами, его встретил франтовато одетый
молодой человек, с длинными волосами и любезной улыбочкой на смуглом лице. Прищурив черные глаза, он сообщил, что патрон нездоров,
не выйдет, затем, указав на две стопы бумаг в синих обложках с надписью «Дело», сказал...
Среда, в которой он вращался, адвокаты с большим самолюбием и нищенской практикой, педагоги средней школы, замученные и раздраженные своей практикой, сытые, но угнетаемые скукой жизни эстеты типа Шемякина, женщины, которые читали историю Французской революции, записки m-me Роллан и восхитительно путали политику с кокетством,
молодые литераторы, еще
не облаянные и
не укушенные критикой, собакой славы, но уже с признаками бешенства в их отношении к вопросу о социальной ответственности искусства, представители так называемой «богемы», какие-то молчаливые депутаты Думы, причисленные к той или иной партии, но, видимо,
не уверенные, что программы способны удовлетворить все разнообразие их желаний.
Среди их оказались
молодые, и они затеяли веселую игру: останавливая прохожих, прижимали их к забору, краска на нем еще
не успела высохнуть, и прохожий пачкал одежду свою на боку или на спине.
Самгин стоял, защищая рукой в перчатке лицо от снега, ожидая какого-то
молодого человека, ему казалось, что время ползет необыкновенно медленно и даже
не ползет, а как бы кружится на одном месте.
Он знал, что его личный, житейский опыт формируется чужими словами, когда он был
моложе, это обижало, тревожило его, но постепенно он привык
не обращать внимания на это насилие слов, которые — казалось ему — опошляют подлинные его мысли, мешают им явиться в отличных формах, в оригинальной силе, своеобразном блеске.