Неточные совпадения
Вступительный экзамен в гимназию Дронов сдал блестяще, Клим —
не выдержал. Это настолько
сильно задело его, что, придя домой, он ткнулся головой в колена матери и зарыдал. Мать ласково успокаивала его, сказала много милых слов и даже похвалила...
События в доме, отвлекая Клима от усвоения школьной науки,
не так
сильно волновали его, как тревожила гимназия, где он
не находил себе достойного места. Он различал в классе три группы: десяток мальчиков, которые и учились и вели себя образцово; затем злых и неугомонных шалунов, среди них некоторые, как Дронов, учились тоже отлично; третья группа слагалась из бедненьких, худосочных мальчиков, запуганных и робких, из неудачников, осмеянных всем классом. Дронов говорил Климу...
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал,
сильно ударив локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
И тотчас началось нечто, очень тягостно изумившее Клима: Макаров и Лидия заговорили так, как будто они
сильно поссорились друг с другом и рады случаю поссориться еще раз. Смотрели они друг на друга сердито, говорили,
не скрывая намерения задеть, обидеть.
Размахивая тонкими руками, прижимая их ко впалой груди, он держал голову так странно, точно его, когда-то,
сильно ударили в подбородок, с той поры он, невольно взмахнув головой, уже
не может опустить ее и навсегда принужден смотреть вверх.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала,
не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она
сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо, позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он
не ночевал дома.
— Я — знаю, ты
не очень…
не так уж
сильно любил меня, да! Знаю. Но я бесконечно, вся благодарю тебя за эти часы вдвоем…
На лице,
сильно похудевшем, сердито шевелился красный, распухший носик, раздраженно поблескивали глаза, они стали светлее, холодней и уже
не так судорожно бегали, как это помнил Клим.
Соскочив с подоконника, она разорвала кольцо его рук, толкнула коленями в грудь так
сильно, что он едва
не опрокинулся.
—
Не плохо, благодарю вас, — ответил Дронов,
сильно подчеркнув местоимение, и этим смутил Клима. Дальше оба говорили на «вы», а прощаясь, Дронов сообщил...
Сел на подоконник и затрясся, закашлялся так
сильно, что желтое лицо его вздулось, раскалилось докрасна, а тонкие ноги судорожно застучали пятками по стене; чесунчовый пиджак съезжал с его костлявых плеч, голова судорожно тряслась, на лицо осыпались пряди обесцвеченных и, должно быть, очень сухих волос. Откашлявшись, он вытер рот
не очень свежим платком и объявил Климу...
Маракуев был все так же размашист, оживлен, легко и
сильно горячился, умел говорить страстно и гневно; было
не заметно, чтоб пережитое им в день ходынской катастрофы отразилось на его характере, бросило на него тень, как на Пояркова.
«К Прейсу это
не идет, но в нем
сильно чувствуется чужой человек», — подумал Самгин, слушая тяжеловатые, книжные фразы. Прейс говорил о ницшеанстве, как реакции против марксизма, — говорил вполголоса, как бы сообщая тайны, известные только ему.
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он лежал на столе, на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его,
не решаясь взять в руки, стоя в двух шагах от стола. Потом,
не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва
не упал,
сильно ударив ладонью по конверту.
Сильно разгневанный, Диомидов ушел, ни с кем
не простясь, а Любаша, тоже очень сердитая, спросила Кумова: почему он молчал в ответ Диомидову?
Француз
не сказал, каковы эти признаки, но в минуты ожидания другой женщины Самгин решил, что они уже замечены им в поведении Варвары, — в ее движениях явилась томная ленца и набалованность, раньше
не свойственная ей, так набалованно и требовательно должна вести себя только женщина, которую
сильно и нежно любят.
«Замужем?» — недоверчиво размышлял Самгин, пытаясь представить себе ее мужа. Это
не удавалось. Ресторан был полон неестественно возбужденными людями; размахивая газетами, они пили, чокались, оглушительно кричали; синещекий, дородный человек, которому только толстые усы мешали быть похожим на актера, стоя с бокалом шампанского в руке, выпевал сиплым баритоном,
сильно подчеркивая «а...
Самгин понимал: она говорит, чтоб
не думать о своем одиночестве, прикрыть свою тоску, но жалости к матери он
не чувствовал. От нее
сильно пахло туберозами, любимым цветком усопших.
Она почти
не изменилась внешне, только
сильно похудела, но — ни одной морщины на ее круглом лице и все тот же спокойный взгляд голубоватых глаз.
Кочегар остановился, но расстояние между ним и рабочими увеличивалось, он стоял в позе кулачного бойца, ожидающего противника, левую руку прижимая ко груди, правую, с шапкой, вытянув вперед. Но рука упала, он покачнулся, шагнул вперед и тоже упал грудью на снег, упал
не сгибаясь, как доска, и тут, приподняв голову, ударяя шапкой по снегу, нечеловечески
сильно заревел, посунулся вперед, вытянул ноги и зарыл лицо в снег.
— Я
не хочу, — сказал Самгин, но она,
сильно дернув его руку, скомандовала...
В дверь
сильно застучали; он подождал,
не прибежит ли Дуняша, но, когда постучали еще раз, открыл сам. Первым ввалился Лютов, за ним Макаров и еще кто-то третий. Лютов тотчас спросил...
— Если б
сильно, я бы
не стоял на ногах.
— Левой рукой
сильно не ударишь! А — уж вы как хотите — а ударить следует! Я
не хочу, чтоб мне какой-нибудь сапожник брюхо вспорол. И чтоб дом подожгли —
не желаю! Вон вчера слободская мастеровщина какого-то будто бы агента охраны укокала и домишко его сожгла. Это
не значит, что я — за черную сотню, самодержавие и вообще за чепуху. Но если вы взялись управлять государством, так управляйте, черт вас возьми! Я имею право требовать покоя…
Он пережил слишком много, и хотя его разум
сильно устал «регистрировать факты», «системы фраз», но
не утратил эту уже механическую, назойливую и бесплодную привычку.
Он читал о казнях,
не возмущаясь, казни стали так же привычны, как ничтожные события городской хроники или как, в свое время, привычны были еврейские погромы:
сильно возмутил первый, а затем уже
не хватало сил возмущаться.
Самгин отвечал междометиями, улыбками, пожиманием плеч, — трудно было найти удобные слова. Мать говорила
не своим голосом, более густо, тише и
не так самоуверенно, как прежде. Ее лицо
сильно напудрено, однако сквозь пудру все-таки просвечивает какая-то фиолетовая кожа. Он
не мог рассмотреть выражения ее подкрашенных глаз, прикрытых искусно удлиненными ресницами. Из ярких губ торопливо сыпались мелкие, ненужные слова.
Мужчины пожали руку Самгина очень крепко, но Лиз еще более
сильно стиснула его пальцы и,
не выпуская их, говорила...
«Да, он
сильно изменился. Конечно — он хитрит со мной. Должен хитрить. Но в нем явилось как будто новое нечто… Порядочное. Это
не устраняет осторожности в отношении к нему. Толстый. Толстые говорят высокими голосами. Юлий Цезарь — у Шекспира — считает толстых неопасными…»
— Это — очень верно, — согласился Клим Самгин, опасаясь, что диалог превратится в спор. — Вы, Антон Никифорович,
сильно изменились, — ласково, как только мог, заговорил он, намереваясь сказать гостю что-то лестное. Но в этом
не оказалось надобности, — горничная позвала к столу.
Но, выпив сразу два стакана вина, он заговорил менее хрипло и деловито. Цены на землю в Москве
сильно растут, в центре города квадратная сажень доходит до трех тысяч. Потомок славянофилов, один из «отцов города» Хомяков, за ничтожный кусок незастроенной земли, необходимой городу для расширения панели, потребовал 120 или даже 200 тысяч, а когда ему
не дали этих денег, загородил кусок железной решеткой, еще более стеснив движение.
— Ого, вы кусаетесь? Нет, право же, он недюжинный, — примирительно заговорила она. — Я познакомилась с ним года два тому назад, в Нижнем, он там
не привился. Город меркантильный и ежегодно полтора месяца сходит с ума: все купцы, купцы, эдакие огромные, ярмарка, женщины, потрясающие кутежи. Он там
сильно пил, нажил какую-то болезнь. Я научила его как можно больше кушать сладостей, это совершенно излечивает от пьянства. А то он, знаете, в ресторанах философствовал за угощение…
Газеты большевиков раздражали его еще более
сильно, раздражали и враждебно тревожили. В этих газетах он чувствовал явное намерение поссорить его с самим собою, ‹убедить его в безвыходности положения страны,› неправильности всех его оценок, всех навыков мысли. Они действовали иронией, насмешкой, возмущали грубостью языка, прямолинейностью мысли. Их материал освещался социальной философией, и это была «система фраз», которую он
не в силах был оспорить.
Он был
сильно пьян, покачивался, руки его действовали неверно, ветка
не отрывалась, — тогда он стал вытаскивать саблю из ножен. Самгин встал со стула, сообразив, что, если воин начнет пилить или рубить лавр… Самгин поспешно шагнул прочь, остановился у окна.
— Ночевал у меня, Тося прислала.
Сильно постарел, очень! Вы —
не переписывались?
Клим Иванович был
сильно расстроен: накануне, вечером, он крепко поссорился с Еленой; человек, которого указал Дронов, продал ей золотые монеты эпохи Римской империи, монеты оказались современной имитацией, а удостоверение о подлинности и древности их — фальшивым; какой-то старинный бокал был
не золотым, а только позолоченным. Елена топала ногами, истерически кричала, утверждая, что Дронов действовал заодно с продавцом.
Самгин вставлял свечу в подсвечник, но это ему
не удавалось, подсвечник был
сильно нагрет, свеча обтаивала, падала. Дронов стал помогать ему, мешая друг другу, они долго и молча укрепляли свечу, потом Дронов сказал...
— Уйдем, уйдем, — торопливо сказала дама, спрыгнув на землю, она
сильно толкнула Самгина и,
не извиняясь, дергая усатенького за рукав, потащила его прочь ко входу во дворец.