Неточные совпадения
— Это —
не опасно. Они оба — люди нездоровые, им пришлось много страдать, они преждевременно
постарели…
—
Старый топор, — сказал о нем Варавка. Он
не скрывал, что недоволен присутствием Якова Самгина во флигеле. Ежедневно он грубовато говорил о нем что-нибудь насмешливое, это явно угнетало мать и даже действовало на горничную Феню, она смотрела на квартирантов флигеля и гостей их так боязливо и враждебно, как будто люди эти способны были поджечь дом.
И сам старался ударить ломом
не между кирпичей,
не по извести, связавшей их, а по целому. Десятник снова кричал привычно, но равнодушно, что
старый кирпич годен в дело, он крупней, плотней нового, — старичок согласно взвизгивал...
— Мне даже
не верится, что были святые женщины, наверно, это
старые девы — святые-то, а может, нетронутые девицы.
Клим удивлялся. Он
не подозревал, что эта женщина умеет говорить так просто и шутливо. Именно простоты он
не ожидал от нее; в Петербурге Спивак казалась замкнутой, связанной трудными думами. Было приятно, что она говорит, как со
старым и близким знакомым. Между прочим она спросила: с дровами сдается флигель или без дров, потом поставила еще несколько очень житейских вопросов, все это легко, мимоходом.
«Конечно, это она потому, что
стареет и ревнует», — думал он, хмурясь и глядя на часы. Мать просидела с ним
не более получаса, а казалось, что прошло часа два. Было неприятно чувствовать, что за эти полчаса она что-то потеряла в глазах его. И еще раз Клим Самгин подумал, что в каждом человеке можно обнаружить простенький стерженек, на котором человек поднимает флаг своей оригинальности.
Климу послышалось, что вопрос звучит иронически. Из вежливости он
не хотел расходиться с москвичом в его оценке
старого города, но, прежде чем собрался утешить дядю Хрисанфа, Диомидов,
не поднимая головы, сказал уверенно и громко...
— Странный,
не правда ли? — воскликнула Лидия, снова оживляясь. Оказалось, что Диомидов — сирота, подкидыш; до девяти лет он воспитывался
старой девой, сестрой учителя истории, потом она умерла, учитель спился и тоже через два года помер, а Диомидова взял в ученики себе резчик по дереву, работавший иконостасы. Проработав у него пять лет, Диомидов перешел к его брату, бутафору, холостяку и пьянице, с ним и живет.
—
Не надо лгать друг другу, — слышал Самгин. — Лгут для того, чтоб удобнее жить, а я
не ищу удобств, пойми это! Я
не знаю, чего хочу. Может быть — ты прав: во мне есть что-то
старое, от этого я и
не люблю ничего и все кажется мне неверным,
не таким, как надо.
Затем Самгин почувствовал, что никогда еще
не был он таким хорошим, умным и почти до слез несчастным, как в этот странный час, в рядах людей, до немоты очарованных
старой, милой ведьмой, явившейся из древних сказок в действительность, хвастливо построенную наскоро и напоказ.
— Корреспонденций моих —
не печатают. Редактор,
старый мерин, пишет мне, что я слишком подчеркиваю отрицательные стороны, а это
не нравится цензору. Учит: всякая критика должна исходить из некоторой общей идеи и опираться на нее. А черт ее найдет, эту общую идею!
А когда подняли ее тяжелое стекло,
старый китаец
не торопясь освободил из рукава руку, рукав как будто сам, своею силой, взъехал к локтю, тонкие, когтистые пальцы старческой, железной руки опустились в витрину, сковырнули с белой пластинки мрамора большой кристалл изумруда, гордость павильона, Ли Хунг-чанг поднял камень на уровень своего глаза, перенес его к другому и, чуть заметно кивнув головой, спрятал руку с камнем в рукав.
— Что? «
Старая любовь
не ржавеет»?
Это еще более рассмешило женщину, но Долганов, уже
не обращая на нее внимания, смотрел на Дмитрия, как на
старого друга, встреча с которым тихо радует его, смотрел и рассказывал...
Самгин, открыв окно, посмотрел, как он
не торопясь прошел двором, накрытый порыжевшей шляпой, серенький, похожий на
старого воробья. Рыжеволосый мальчик на крыльце кухни акушерки Гюнтер чистил столовые ножи пробкой и тертым кирпичом.
Клим был уверен, что он
не один раз убеждался: «
не было мальчика», и это внушало ему надежду, что все, враждебное ему, захлебнется словами, утонет в них, как Борис Варавка в реке, а поток жизни неуклонно потечет в
старом, глубоко прорытом русле.
Жизнь вовсе
не ошалелая тройка Гоголя, а —
старая лошадь-тяжеловоз; покачивая головою, она медленно плетется по избитой дороге к неизвестному, и прав тот, кто сказал, что все — разумно.
— Выпейте с нами, мудрец, — приставал Лютов к Самгину. Клим отказался и шагнул в зал, встречу аплодисментам. Дама в кокошнике отказалась петь, на ее место встала другая, украинка, с незначительным лицом, вся в цветах, в лентах, а рядом с нею — Кутузов. Он снял полумаску, и Самгин подумал, что она и
не нужна ему, фальшивая серая борода неузнаваемо
старила его лицо. Толстый маркиз впереди Самгина сказал...
Варвара
не очень крикливо обставила ее новой мебелью, Клим взял себе все
старое, накопленное дядей Хрисанфом, и устроил солидный кабинет.
Но
не верилось, чтоб человек мог так
постареть за десяток лет, и, желая проверить себя, Самгин спросил...
—
Не твое дело, — сказал один, похожий на Вараксина, а другой, с лицом
старого солдата, миролюбиво объяснил...
Не желая видеть этих людей, он прошел в кабинет свой, прилег там на диван, но дверь в столовую была
не плотно прикрыта, и он хорошо слышал беседу
старого народника с письмоводителем.
У кого-то из
старых французов, Феваля или Поль де-Кока, он вычитал, что в интимных отношениях супругов есть признаки, по которым муж, если он
не глуп, всегда узнает, была ли его жена в объятиях другого мужчины.
— Неубедительно. Наша задача — создание нового, а
не ремонт
старья.
«Жестоко вышколили ее», — думал Самгин, слушая анекдоты и понимая пристрастие к ним как выражение революционной вражды к
старому миру. Вражду эту он считал наивной, но
не оспаривал ее, чувствуя, что она довольно согласно отвечает его отношению к людям, особенно к тем, которые метят на роли вождей, «учителей жизни», «объясняющих господ».
Веселая горничная подала кофе. Лидия, взяв кофейник, тотчас шумно поставила его и начала дуть на пальцы.
Не пожалев ее, Самгин молчал, ожидая, что она скажет. Она спросила: давно ли он видел отца, здоров ли он? Клим сказал, что видит Варавку часто и что он летом будет жить в
Старой Руссе, лечиться от ожирения.
Ярким летним днем Самгин ехал в
Старую Руссу; скрипучий, гремящий поезд
не торопясь катился по полям Новгородской губернии; вдоль железнодорожной линии стояли в полусотне шагов друг от друга новенькие солдатики; в жарких лучах солнца блестели, изгибались штыки, блестели оловянные глаза на лицах, однообразных, как пятикопеечные монеты.
Наблюдая ее, Самгин опасался, что люди поймут, как смешна эта
старая женщина, искал в себе какого-нибудь доброго чувства к ней и
не находил ничего, кроме досады на нее.
«
Стареет и уже
не надеется на себя», — подумал Самгин, а она, разглядывая его, воскликнула тихо и с грустью, кажется, искренней...
—
Не кричи, Володя, — посоветовала Алина, величественно протянув руку со множеством сверкающих колец на пальцах, и вздохнула: — Ох,
постарели мы, Климуша!
— Что же —
старая любовь
не ржавеет? — спросил Клим.
—
Старое все, Варя,
старое, чиненое, —
не жалей! — сказала Анфимьевна, заглядывая в дверь.
Хотелось придумать свои, никем
не сказанные слова, но таких слов
не находилось, подвертывались на язык все
старые, давно знакомые.
—
Постарел, больше, чем надо, — говорила она, растягивая слова певуче, лениво; потом, крепко стиснув руку Самгина горячими пальцами в кольцах и отодвинув его от себя, осмотрев с головы до ног, сказала: — Ну — все же мужчина в порядке! Сколько лет
не видались? Ох, уж лучше
не считать!
— Я здесь с утра до вечера, а нередко и ночую; в доме у меня — пустовато, да и грусти много, — говорила Марина тоном
старого доверчивого друга, но Самгин, помня, какой грубой, напористой была она, —
не верил ей.
— А я собралась на панихиду по губернаторе. Но время еще есть. Сядем. Послушай, Клим, я ничего
не понимаю! Ведь дана конституция, что же еще надо? Ты
постарел немножко: белые виски и очень страдальческое лицо. Это понятно — какие дни! Конечно, он жестоко наказал рабочих, но — что ж делать, что?
Варвара встретила, как
старого знакомого, который мог бы и
не приезжать, но видеть его все-таки интересно.
Заря, быстро изменяя цвета свои, теперь окрасила небо в тон
старой, дешевенькой олеографии, снег как бы покрылся пеплом и уже
не блестел.
— Смешной. Выдумал, что голуби его — самые лучшие в городе; врет, что какие-то премии получил за них, а премии получил трактирщик Блинов.
Старые охотники говорят, что голубятник он плохой и птицу только портит. Считает себя свободным человеком. Оно, пожалуй, так и есть, если понимать свободу как бесцельность. Вообще же он —
не глуп. Но я думаю, что кончит плохо…
— «Армия спасения». Знаете: генерал Бутс и
старые девы поют псалмы, призывая каяться в грехах… Я говорю —
не так? — снова обратился он к Марине; она ответила оживленно и добродушно...
— Нам
старые знамена
не подходят, мы люди самодельные.
— Вы заметили, что мы вводим в
старый текст кое-что от современности? Это очень нравится публике. Я тоже начинаю немного сочинять, куплеты Калхаса — мои. — Говорил он стоя, прижимал перчатку к сердцу и почтительно кланялся кому-то в одну из лож. — Вообще — мы стремимся дать публике веселый отдых, но —
не отвлекая ее от злобы дня. Вот — высмеиваем Витте и других, это, я думаю, полезнее, чем бомбы, — тихонько сказал он.
Положение писателя — трудное: нужно сочинять новых героев, попроще, поделовитее, а это —
не очень ловко в те дни, когда
старые герои еще
не все отправлены на каторгу, перевешаны.
— Поругались с Бердниковым? — тоном
старого знакомого спросил он, усаживаясь в кресла, и,
не ожидая ответа, заговорил, как бы извиняясь: — Вышло так, как будто я вас подвел. Но у меня дурацкое положение было:
не познакомить вас с бандитом этим я —
не мог, да притом, оказывается, он уже был у вас, чертов кум…
— Здравствуйте! Ого,
постарели! А — я?
Не узнали бы? — покрикивал он звонким тенорком. Самгин видел лысый череп, красное, бритое лицо со щетиной на висках, заплывшие, свиные глазки и под широким носом темные щеточки коротко подстриженных усов.
— Следователь,
старый осел, вызывал вас, но я прекратил эту процедуру. Дельце это широкой огласке
не подлежит. Вы спросите — почему? А я —
не знаю. Вероятно — по глупости, возможно — по глупости, соединенной с подлостью. Ваше здоровье!
— Увезли? — спросил он, всматриваясь в лицо Самгина. — А я вот читаю отечественную прессу. Буйный бред и либерально-интеллигентские попытки заговорить зубы зверю. Существенное — столыпинские хутора и поспешность промышленников как можно скорее продать всё, что хочет купить иностранный капитал. А он —
не дремлет и прет даже в текстиль, крепкое московское дело. В общем — балаган. А вы —
постарели, Самгин.
И
не только жалкое, а, пожалуй, даже смешное; костлявые,
старые лошади ставили ноги в снег неуверенно, черные фигуры в цилиндрах покачивались на белизне снега, тяжело по снегу влачились их тени, на концах свечей дрожали ненужные бессильные язычки огней — и одинокий человек в очках, с непокрытой головой и растрепанными жидкими волосами на ней.
— Мой муж —
старый народник, — оживленно продолжала Елена. — Он любит все это: самородков, самоучек… Самоубийц, кажется,
не любит. Самодержавие тоже
не любит, это уж такая старинная будничная привычка, как чай пить. Я его понимаю: люди, отшлифованные гимназией, университетом, довольно однообразны, думают по книгам, а вот такие… храбрецы вламываются во все за свой страх. Варвары… Я — за варваров, с ними
не скучно!
Самгину казалось, что теперь Елена живет чистоплотно и хотя сохранила
старые знакомства, но уже
не принимает участия в кутежах и даже, как он заметил по отношению Лаптева к ней, пользуется дружелюбием кутил.