Неточные совпадения
Я сказал уже, что он остался в мечтах моих в каком-то сиянии, а потому я
не мог вообразить, как можно было так
постареть и истереться всего только в девять каких-нибудь лет с тех пор: мне тотчас же стало грустно, жалко, стыдно.
Тем
не менее
старый князь очень ими интересовался и особенно любил одного из этих князей, так сказать их старшего в роде — одного молодого офицера.
Распорядился же
старый князь в отсутствие своей дочери, вдовы-генеральши, которая наверно бы ему
не позволила этого шагу.
— Помилосердуйте, да ведь это — дрянной
старый альбом, кому он нужен? Футляр в сущности ведь ничего
не стоит, ведь вы же
не продадите никому?
Приданого у ней
не было; надеялись, по обыкновению, на
старого князя.
Утверждали тоже, что Версилов
не только сам желал, но даже и настаивал на браке с девушкой и что соглашение этих двух неоднородных существ,
старого с малым, было обоюдное.
И вот, ввиду всего этого, Катерина Николавна,
не отходившая от отца во время его болезни, и послала Андроникову, как юристу и «
старому другу», запрос: «Возможно ли будет, по законам, объявить князя в опеке или вроде неправоспособного; а если так, то как удобнее это сделать без скандала, чтоб никто
не мог обвинить и чтобы пощадить при этом чувства отца и т. д., и т. д.».
И вот он умирает; Катерина Николавна тотчас вспомнила про письмо: если бы оно обнаружилось в бумагах покойного и попало в руки
старого князя, то тот несомненно прогнал бы ее навсегда, лишил наследства и
не дал бы ей ни копейки при жизни.
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас пойдет с письмом к
старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть,
не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно с этою же целью и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех бумагах, которые сохранялись у ней.
Вы удивительно успели
постареть и подурнеть в эти девять лет, уж простите эту откровенность; впрочем, вам и тогда было уже лет тридцать семь, но я на вас даже загляделся: какие у вас были удивительные волосы, почти совсем черные, с глянцевитым блеском, без малейшей сединки; усы и бакены ювелирской отделки — иначе
не умею выразиться; лицо матово-бледное,
не такое болезненно бледное, как теперь, а вот как теперь у дочери вашей, Анны Андреевны, которую я имел честь давеча видеть; горящие и темные глаза и сверкающие зубы, особенно когда вы смеялись.
Короче, я объяснил ему кратко и ясно, что, кроме него, у меня в Петербурге нет решительно никого, кого бы я мог послать, ввиду чрезвычайного дела чести, вместо секунданта; что он
старый товарищ и отказаться поэтому даже
не имеет и права, а что вызвать я желаю гвардии поручика князя Сокольского за то, что, год с лишком назад, он, в Эмсе, дал отцу моему, Версилову, пощечину.
Это была злобная и курносая чухонка и, кажется, ненавидевшая свою хозяйку, Татьяну Павловну, а та, напротив, расстаться с ней
не могла по какому-то пристрастию, вроде как у
старых дев к
старым мокроносым моськам или вечно спящим кошкам.
Татьяна Павловна, по характеру своему, упрямому и повелительному, и вследствие
старых помещичьих пристрастий
не могла бы ужиться в меблированной комнате от жильцов и нанимала эту пародию на квартиру, чтоб только быть особняком и сама себе госпожой.
Одета она была ужасно жидко: на темном платьишке болтался сверху лоскуточек чего-то, долженствовавший изображать плащ или мантилью; на голове у ней была
старая, облупленная шляпка-матроска, очень ее
не красившая.
Мать же была еще
не очень
старая женщина, лет под пятьдесят всего, такая же белокурая, но с ввалившимися глазами и щеками и с желтыми, большими и неровными зубами.
Да,
старье наше старится чуть
не раньше, чем созреет.
— Об этой идее я, конечно, слышал, и знаю все; но я никогда
не говорил с князем об этой идее. Я знаю только, что эта идея родилась в уме
старого князя Сокольского, который и теперь болен; но я никогда ничего
не говорил и в том
не участвовал. Объявляя вам об этом единственно для объяснения, позволю вас спросить, во-первых: для чего вы-то со мной об этом заговорили? А во-вторых, неужели князь с вами о таких вещах говорит?
Она жила у Фанариотовой, своей бабушки, конечно как ее воспитанница (Версилов ничего
не давал на их содержание), — но далеко
не в той роли, в какой обыкновенно описывают воспитанниц в домах знатных барынь, как у Пушкина, например, в «Пиковой даме» воспитанница у
старой графини.
Все эти психологические капризы
старых дев и барынь, на мои глаза, в высшей степени достойны презрения, а отнюдь
не внимания, и если я решаюсь упомянуть здесь об этой истории, то единственно потому, что этой кухарке потом, в дальнейшем течении моего рассказа, суждено сыграть некоторую немалую и роковую роль.
Во-вторых, составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (
старого князя, ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблен и грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее: узнал, что существует такой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показать полусумасшедшему старику князю, то он, прочтя его и узнав, что собственная дочь считает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы его засадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишит наследства, или женится на одной mademoiselle Версиловой, на которой уже хочет жениться и чего ему
не позволяют.
А может быть и то, что Ламберт совсем
не хитрил с этою девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или оставайтесь
старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
«Уж
не свадьбу ли
старого князя? на него целая облава.
Он был одет очень скверно: в
старую шинель на вате, с вылезшим маленьким енотовым воротником, и
не по росту короткую — очевидно, с чужого плеча, в скверных, почти мужицких сапогах и в ужасно смятом, порыжевшем цилиндре на голове.
У крыльца ждал его лихач-рысак. Мы сели; но даже и во весь путь он все-таки
не мог прийти в себя от какой-то ярости на этих молодых людей и успокоиться. Я дивился, что это так серьезно, и тому еще, что они так к Ламберту непочтительны, а он чуть ли даже
не трусит перед ними. Мне, по въевшемуся в меня
старому впечатлению с детства, все казалось, что все должны бояться Ламберта, так что, несмотря на всю мою независимость, я, наверно, в ту минуту и сам трусил Ламберта.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы по
старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все
не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Ты знаешь, этот
старый князь к тебе совсем расположен; ты чрез его покровительство знаешь какие связи можешь завязать; а что до того, что у тебя нет фамилии, так нынче этого ничего
не надо: раз ты тяпнешь деньги — и пойдешь, и пойдешь, и чрез десять лет будешь таким миллионером, что вся Россия затрещит, так какое тебе тогда надо имя?
Я
не про войну лишь одну говорю и
не про Тюильри; я и без того знал, что все прейдет, весь лик европейского
старого мира — рано ли, поздно ли; но я, как русский европеец,
не мог допустить того.
Он убежал к себе по лестнице. Конечно, все это могло навести на размышления. Я нарочно
не опускаю ни малейшей черты из всей этой тогдашней мелкой бессмыслицы, потому что каждая черточка вошла потом в окончательный букет, где и нашла свое место, в чем и уверится читатель. А что тогда они действительно сбивали меня с толку, то это — правда. Если я был так взволнован и раздражен, то именно заслышав опять в их словах этот столь надоевший мне тон интриг и загадок и напомнивший мне
старое. Но продолжаю.
В первый раз молодой Версилов приезжал с сестрой, с Анной Андреевной, когда я был болен; про это я слишком хорошо помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может быть,
старый князь остановится на моей квартире… но все это было так сбито и так уродливо, что я почти ничего
не мог на этот счет придумать.
«Она — в Царское и, уж разумеется, к
старому князю, а брат ее осматривает мою квартиру! Нет, этого
не будет! — проскрежетал я, — а если тут и в самом деле какая-нибудь мертвая петля, то я защищу „бедную женщину“!»
Хотя
старый князь, под предлогом здоровья, и был тогда своевременно конфискован в Царское Село, так что известие о его браке с Анной Андреевной
не могло распространиться в свете и было на время потушено, так сказать, в самом зародыше, но, однако же, слабый старичок, с которым все можно было сделать, ни за что на свете
не согласился бы отстать от своей идеи и изменить Анне Андреевне, сделавшей ему предложение.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак
не мог угадать, что завтра или послезавтра найду
старого князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и
не мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На словах можно было говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам скажу, — характер!
В самом деле он был в дрянном,
старом и
не по росту длинном пальто. Он стоял передо мной какой-то сумрачный и грустный, руки в карманах и
не снимая шляпы.
— Придет, Софья, придет!
Не беспокойся! — вся дрожа в ужасном припадке злобы, злобы зверской, прокричала Татьяна. — Ведь слышала, сам обещал воротиться! дай ему, блажнику, еще раз, последний, погулять-то. Состарится — кто ж его тогда, в самом деле, безногого-то нянчить будет, кроме тебя,
старой няньки? Так ведь прямо сам и объявляет,
не стыдится…
Было, я думаю, около половины одиннадцатого, когда я, возбужденный и, сколько помню, как-то странно рассеянный, но с окончательным решением в сердце, добрел до своей квартиры. Я
не торопился, я знал уже, как поступлю. И вдруг, едва только я вступил в наш коридор, как точас же понял, что стряслась новая беда и произошло необыкновенное усложнение дела:
старый князь, только что привезенный из Царского Села, находился в нашей квартире, а при нем была Анна Андреевна!
— Оно в моем кармане зашито; сама Марья Ивановна зашивала; а здесь, как сшили новый сюртук, я вынул из
старого и сам перешил в этот новый сюртук; вот оно здесь, пощупайте,
не лгу-с!
Но хоть я и часто бываю у Анны Андреевны, но
не скажу, чтоб мы пускались в большие интимности; о
старом не упоминаем вовсе; она принимает меня к себе очень охотно, но говорит со мной как-то отвлеченно.