Неточные совпадения
Когда он считал нужным умерять свои потребности и носил
старую шинель и
не пил вина, все считали это странностью и какой-то хвастливой оригинальностью, когда же он тратил большие деньги на охоту или на устройство необыкновенного роскошного кабинета, то все хвалили его вкус и дарили ему дорогие вещи.
Нехлюдову хотелось спросить Тихона про Катюшу: что она? как живет?
не выходит ли замуж? Но Тихон был так почтителен и вместе строг, так твердо настаивал на том, чтобы самому поливать из рукомойника на руки воду, что Нехлюдов
не решился спрашивать его о Катюше и только спросил про его внуков, про
старого братцева жеребца, про дворняжку Полкана. Все были живы, здоровы, кроме Полкана, который взбесился в прошлом году.
Нехлюдов с тетушками и прислугой,
не переставая поглядывать на Катюшу, которая стояла у двери и приносила кадила, отстоял эту заутреню, похристосовался с священником и тетушками и хотел уже итти спать, как услыхал в коридоре сборы Матрены Павловны,
старой горничной Марьи Ивановны, вместе с Катюшей в церковь, чтобы святить куличи и пасхи. «Поеду и я», подумал он.
Дороги до церкви
не было ни на колесах ни на санях, и потому Нехлюдов, распоряжавшийся как дома у тетушек, велел оседлать себе верхового, так называемого «братцева» жеребца и, вместо того чтобы лечь спать, оделся в блестящий мундир с обтянутыми рейтузами, надел сверху шинель и поехал на разъевшемся, отяжелевшем и
не перестававшем ржать
старом жеребце, в темноте, по лужам и снегу, к церкви.
На этот вопрос ответили очень скоро. Все согласились ответить: «да, виновен», признав его участником и отравления и похищения.
Не согласился признать виновным Картинкина только один
старый артельщик, который на все вопросы отвечал в смысле оправдания.
Хотя Нехлюдов хорошо знал и много paз и за обедом видал
старого Корчагина, нынче как-то особенно неприятно поразило его это красное лицо с чувственными смакующими губами над заложенной за жилет салфеткой и жирная шея, главное — вся эта упитанная генеральская фигура. Нехлюдов невольно вспомнил то, что знал о жестокости этого человека, который, Бог знает для чего, — так как он был богат и знатен, и ему
не нужно было выслуживаться, — сек и даже вешал людей, когда был начальником края.
В то время как он подходил к этой комнате, присяжные уж выходили из нее, чтобы итти в залу заседания. Купец был так же весел и так же закусил и выпил, как и вчера, и, как
старого друга, встретил Нехлюдова. И Петр Герасимович
не вызывал нынче в Нехлюдове никакого неприятного чувства своей фамильярностью и хохотом.
От прокурора Нехлюдов поехал прямо в дом предварительного заключения. Но оказалось, что никакой Масловой там
не было, и смотритель объяснил Нехлюдову, что она должна быть в
старой пересыльной тюрьме. Нехлюдов поехал туда.
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что
не может, потому что должен быть в Петербурге к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила пойти на станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила спать барышень и, подговорив с собою девочку, кухаркину дочь Машку, надела
старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала на станцию.
Нехлюдов слушал и почти
не понимал того, что говорил
старый благообразный человек, потому что всё внимание его было поглощено большой темно-серой многоногой вошью, которая ползла между волос по щеке благообразного каменщика.
Она остановилась,
не найдя слов, которые могли бы выразить bonté того ее мужа, по распоряжению которого секли людей, и тотчас же, улыбаясь, обратилась к входившей
старой сморщенной старухе в лиловых бантах.
— Я-то думаю: кто пришел? А это сам барин, золотой ты мой, красавчик ненаглядный! — говорила старуха. — Куда зашел,
не побрезговал. Ах ты, брильянтовый! Сюда садись, ваше сиятельство, вот сюда на коник, — говорила она, вытирая коник занавеской. — А я думаю, какой чорт лезет, ан это сам ваше сиятельство, барин хороший, благодетель, кормилец наш. Прости ты меня,
старую дуру, — слепа стала.
Человек, от которого зависело смягчение участи заключенных в Петербурге, был увешанный орденами, которые он
не носил, за исключением белого креста в петличке, заслуженный, но выживший из ума, как говорили про него,
старый генерал из немецких баронов.
Старый генерал знал всё это, всё это происходило на его глазах, но все такие случаи
не трогали его совести, так же как
не трогали его совести несчастья, случавшиеся от грозы, наводнений и т. п.
Старый генерал и
не позволял себе думать о таких делах, считая своим патриотическим, солдатским долгом
не думать для того, чтобы
не ослабеть в исполнении этих, по его мнению, очень важных своих обязанностей.
Paз в неделю
старый генерал по долгу службы обходил все казематы и спрашивал заключенных,
не имеют ли они каких-либо просьб. Заключенные обращались к нему с различными просьбами. Он выслушивал их спокойно, непроницаемо молча и никогда ничего
не исполнял, потому что все просьбы были
не согласны с законоположениями.
— Когда получим, в тот же день отправляем. Мы их
не держим,
не дорожим особенно их посещениями, — сказал генерал, опять с попыткой игривой улыбки, кривившей только его
старое лицо.
И от этого у него всегда были грустные глаза. И от этого, увидав Нехлюдова, которого он знал тогда, когда все эти лжи еще
не установились в нем, он вспомнил себя таким, каким он был тогда; и в особенности после того как он поторопился намекнуть ему на свое религиозное воззрение, он больше чем когда-нибудь почувствовал всё это «
не то», и ему стало мучительно грустно. Это же самое — после первого впечатления радости увидать
старого приятеля — почувствовал и Нехлюдов.
Когда графиня вернулась, они разговаривали как
не только
старые, но исключительные друзья, одни понимавшие друг друга среди толпы,
не понимавшей их.
И как
не было успокаивающей, дающей отдых темноты на земле в эту ночь, а был неясный, невеселый, неестественный свет без своего источника, так и в душе Нехлюдова
не было больше дающей отдых темноты незнания. Всё было ясно. Ясно было, что всё то, что считается важным и хорошим, всё это ничтожно или гадко, и что весь этот блеск, вся эта роскошь прикрывают преступления
старые, всем привычные,
не только
не наказуемые, но торжествующие и изукрашенные всею тою прелестью, которую только могут придумать люди.
Рагожинские приехали одни, без детей, — детей у них было двое: мальчик и девочка, — и остановились в лучшем номере лучшей гостиницы. Наталья Ивановна тотчас же поехала на
старую квартиру матери, но,
не найдя там брата и узнав от Аграфены Петровны, что он переехал в меблированные комнаты, поехала туда. Грязный служитель, встретив ее в темном, с тяжелым запахом, днем освещавшемся коридоре, объявил ей, что князя нет дома.
— Да, мы
не имеем ни малейшего понятия о том, что делается с этими несчастными, а надо это знать, — прибавил Нехлюдов, глядя на
старого князя, который, завязавшись салфеткой, сидел у стола за крюшоном и в это самое время оглянулся на Нехлюдова.
Но сейчас же ему стало совестно за свою холодность к сестре. «Отчего
не сказать ей всего, что я думаю? — подумал он. — И пускай и Аграфена Петровна услышит», сказал он себе, взглянув на
старую горничную. Присутствие Аграфены Петровны еще более поощряло его повторить сестре свое решение.
Нехлюдов,
не желая встречаться с тем, чтоб опять прощаться, остановился,
не доходя до двери станции, ожидая прохождения всего шествия. Княгиня с сыном, Мисси, доктор и горничная проследовали вперед,
старый же князь остановился позади с свояченицей, и Нехлюдов,
не подходя близко, слышал только отрывочные французские фразы их разговора. Одна из этих фраз, произнесенная князем, запала, как это часто бывает, почему-то в память Нехлюдову, со всеми интонациями и звуками голоса.
Он хотел дать денег, но
старый работник сказал, что
не нужно: он свои отдаст.
После двух месяцев похода по этапу происшедшая в ней перемена проявилась и в ее наружности. Она похудела, загорела, как будто
постарела; на висках и около рта обозначились морщинки, волосы она
не распускала на лоб, а повязывала голову платком, и ни в одежде, ни в прическе, ни в обращеньи
не было уже прежних признаков кокетства. И эта происшедшая и происходившая в ней перемена
не переставая вызывала в Нехлюдове особенно радостное чувство.
Революция, в его представлении,
не должна была изменить основные формы жизни народа — в этом он
не сходился с Новодворовым и последователем Новодворова Маркелом Кондратьевым, — революция, по его мнению,
не должна была ломать всего здания, а должна была только иначе распределить внутренние помещения этого прекрасного, прочного, огромного, горячо-любимого им
старого здания.
Он же никого
не любил и ко всем выдающимся людям относился как к соперникам и охотно поступил бы с ними, как
старые самцы-обезьяны поступают с молодыми, если бы мог.
— Ты что же,
старый,
не молишься? — сказал нехлюдовский ямщик, надев и оправив шапку. — Аль некрещеный?
Все были
не только ласковы и любезны с Нехлюдовым, но, очевидно, были рады ему, как новому и интересному лицу. Генерал, вышедший к обеду в военном сюртуке, с белым крестом на шее, как с
старым знакомым, поздоровался с Нехлюдовым и тотчас же пригласил гостей к закуске и водке. На вопрос генерала у Нехлюдова о том, что он делал после того, как был у него, Нехлюдов рассказал, что был на почте и узнал о помиловании того лица, о котором говорил утром, и теперь вновь просит разрешения посетить тюрьму.