Неточные совпадения
Когда герои были уничтожены, они — как это всегда бывает — оказались виновными в
том,
что, возбудив надежды,
не могли осуществить их. Люди, которые издали благосклонно следили за неравной борьбой, были угнетены поражением более тяжко,
чем друзья борцов, оставшиеся в живых. Многие немедля и благоразумно закрыли двери домов своих пред осколками группы героев, которые еще вчера вызывали восхищение, но сегодня могли только скомпрометировать.
— Каково? — победоносно осведомлялся Самгин у гостей и его смешное, круглое лицо ласково сияло. Гости, усмехаясь, хвалили Клима, но ему уже
не нравились такие демонстрации ума его, он сам находил ответы свои глупенькими. Первый раз он дал их года два
тому назад. Теперь он покорно и даже благосклонно подчинялся забаве, видя,
что она приятна отцу, но уже чувствовал в ней что-то обидное, как будто он — игрушка: пожмут ее — пищит.
Отец рассказывал лучше бабушки и всегда что-то такое,
чего мальчик
не замечал за собой,
не чувствовал в себе. Иногда Климу даже казалось,
что отец сам выдумал слова и поступки, о которых говорит, выдумал для
того, чтоб похвастаться сыном, как он хвастался изумительной точностью хода своих часов, своим умением играть в карты и многим другим.
Но чаще Клим, слушая отца, удивлялся: как он забыл о
том,
что помнит отец? Нет, отец
не выдумал, ведь и мама тоже говорит,
что в нем, Климе, много необыкновенного, она даже объясняет, отчего это явилось.
Клим довольно рано начал замечать,
что в правде взрослых есть что-то неверное, выдуманное. В своих беседах они особенно часто говорили о царе и народе. Коротенькое, царапающее словечко — царь —
не вызывало у него никаких представлений, до
той поры, пока Мария Романовна
не сказала другое слово...
Вместе с
тем он замечал,
что дети все откровеннее
не любят его.
Клим понимал,
что Лидия
не видит в нем замечательного мальчика, в ее глазах он
не растет, а остается все таким же, каким был два года
тому назад, когда Варавки сняли квартиру.
— Про аиста и капусту выдумано, — говорила она. — Это потому говорят,
что детей родить стыдятся, а все-таки родят их мамы, так же как кошки, я это видела, и мне рассказывала Павля. Когда у меня вырастут груди, как у мамы и Павли, я тоже буду родить — мальчика и девочку, таких, как я и ты. Родить — нужно, а
то будут все одни и
те же люди, а потом они умрут и уж никого
не будет. Тогда помрут и кошки и курицы, — кто же накормит их? Павля говорит,
что бог запрещает родить только монашенкам и гимназисткам.
Иногда Клим испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но
не решался на это, боясь,
что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился
тем,
что Лидия относится к нему лучше,
чем другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Старшая, Варя, отличалась от сестры своей только
тем,
что хворала постоянно и
не так часто, как Любовь, вертелась на глазах Клима.
Но добродушного, неуклюжего Дмитрия любили за
то,
что он позволял командовать собой, никогда
не спорил,
не обижался, терпеливо и неумело играл самые незаметные, невыгодные роли.
Туробоев, холодненький, чистенький и вежливый, тоже смотрел на Клима, прищуривая темные, неласковые глаза, — смотрел вызывающе. Его слишком красивое лицо особенно сердито морщилось, когда Клим подходил к Лидии, но девочка разговаривала с Климом небрежно, торопливо, притопывая ногами и глядя в
ту сторону, где Игорь. Она все более плотно срасталась с Туробоевым, ходили они взявшись за руки; Климу казалось,
что, даже увлекаясь игрою, они играют друг для друга,
не видя,
не чувствуя никого больше.
И быстреньким шепотом он поведал,
что тетка его, ведьма, околдовала его, вогнав в живот ему червя чревака, для
того чтобы он, Дронов, всю жизнь мучился неутолимым голодом. Он рассказал также,
что родился в год, когда отец его воевал с турками, попал в плен, принял турецкую веру и теперь живет богато;
что ведьма тетка, узнав об этом, выгнала из дома мать и бабушку и
что мать очень хотела уйти в Турцию, но бабушка
не пустила ее.
Клим нередко ощущал,
что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось,
что Дронов лжет только для
того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов
не любил едва ли
не больше,
чем взрослых, особенно после
того, как дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног так, чтоб ей было стыдно.
Споры с Марьей Романовной кончились
тем,
что однажды утром она ушла со двора вслед за возом своих вещей, ушла,
не простясь ни с кем, шагая величественно, как всегда, держа в одной руке саквояж с инструментами, а другой прижимая к плоской груди черного, зеленоглазого кота.
Привыкнув наблюдать за взрослыми, Клим видел,
что среди них началось что-то непонятное, тревожное, как будто все они садятся
не на
те стулья, на которых привыкли сидеть.
Как раньше, он смотрел на всех
теми же смешными глазами человека, которого только
что разбудили, но теперь он смотрел обиженно, угрюмо и так шевелил губами, точно хотел закричать, но
не решался.
Вытирая шарфом лицо свое, мать заговорила уже
не сердито, а
тем уверенным голосом, каким она объясняла непонятную путаницу в нотах, давая Климу уроки музыки. Она сказала,
что учитель снял с юбки ее гусеницу и только, а ног
не обнимал, это было бы неприлично.
Не желая, чтоб она увидала по глазам его,
что он ей
не верит, Клим закрыл глаза. Из книг, из разговоров взрослых он уже знал,
что мужчина становится на колени перед женщиной только тогда, когда влюблен в нее. Вовсе
не нужно вставать на колени для
того, чтоб снять с юбки гусеницу.
Клим думал, но
не о
том,
что такое деепричастие и куда течет река Аму-Дарья, а о
том, почему, за
что не любят этого человека. Почему умный Варавка говорит о нем всегда насмешливо и обидно? Отец, дедушка Аким, все знакомые, кроме Тани, обходили Томилина, как трубочиста. Только одна Таня изредка спрашивала...
— Ну, пусть
не так! — равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось,
что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно
не верит в
то,
что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал
не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.
Но уже весною Клим заметил,
что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после
того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями в окно кабинета инспектора, разбил стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и
не могли найти.
— Молодец! Но все-таки ты
не очень смущайся
тем,
что науки вязнут в зубах у тебя, — все талантливые люди учились плохо.
Вслушиваясь в беседы взрослых о мужьях, женах, о семейной жизни, Клим подмечал в тоне этих бесед что-то неясное, иногда виноватое, часто — насмешливое, как будто говорилось о печальных ошибках, о
том,
чего не следовало делать. И, глядя на мать, он спрашивал себя: будет ли и она говорить так же?
— Бориса исключили из военной школы за
то,
что он отказался выдать товарищей, сделавших какую-то шалость. Нет,
не за
то, — торопливо поправила она, оглядываясь. — За это его посадили в карцер, а один учитель все-таки сказал,
что Боря ябедник и донес; тогда, когда его выпустили из карцера, мальчики ночью высекли его, а он, на уроке, воткнул учителю циркуль в живот, и его исключили.
Эта сцена, испугав, внушила ему более осторожное отношение к Варавке, но все-таки он
не мог отказывать себе изредка посмотреть в глаза Бориса взглядом человека, знающего его постыдную тайну. Он хорошо видел,
что его усмешливые взгляды волнуют мальчика, и это было приятно видеть, хотя Борис все так же дерзко насмешничал, следил за ним все более подозрительно и кружился около него ястребом. И опасная эта игра быстро довела Клима до
того,
что он забыл осторожность.
В
тот год зима запоздала, лишь во второй половине ноября сухой, свирепый ветер сковал реку сизым льдом и расцарапал
не одетую снегом землю глубокими трещинами. В побледневшем, вымороженном небе белое солнце торопливо описывало короткую кривую, и казалось,
что именно от этого обесцвеченного солнца на землю льется безжалостный холод.
— Вот уж почти два года ни о
чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти
не могу, до этой степени еще
не дошел. Тянет к онанизму, хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о
том, какие у нее груди и
что вот поцеловать бы ее да и умереть.
Клим слушал с напряженным интересом, ему было приятно видеть,
что Макаров рисует себя бессильным и бесстыдным. Тревога Макарова была еще
не знакома Климу, хотя он, изредка, ночами, чувствуя смущающие запросы тела, задумывался о
том, как разыграется его первый роман, и уже знал,
что героиня романа — Лидия.
Досадно было слышать, как Дронов лжет, но, видя,
что эта ложь делает Лидию героиней гимназистов, Самгин
не мешал Ивану. Мальчики слушали серьезно, и глаза некоторых смотрели с
той странной печалью, которая была уже знакома Климу по фарфоровым глазам Томилина.
— Учиться — скучно, — говорила она. — И зачем знать
то,
чего я сама
не могу сделать или
чего никогда
не увижу?
Было несколько похоже на гимназию, с
той однако разницей,
что учителя
не раздражались,
не кричали на учеников, но преподавали истину с несомненной и горячей верой в ее силу.
— Заветы отцов! Мой отец завещал мне: учись хорошенько, негодяй, а
то выгоню, босяком будешь. Ну вот, я — учусь. Только
не думаю,
что здесь чему-то научишься.
— Вы обвиняете Маркса в
том,
что он вычеркнул личность из истории, но разве
не то же самое сделал в «Войне и мире» Лев Толстой, которого считают анархистом?
Она
не любила читать книги, — откуда она знает
то, о
чем говорит?
— Девицы любят кисло-сладкое, — сказал Макаров и сам, должно быть, сконфузясь неудачной выходки, стал усиленно сдувать пепел с папиросы. Лидия
не ответила ему. В
том,
что она говорила, Клим слышал ее желание задеть кого-то и неожиданно почувствовал задетым себя, когда она задорно сказала...
Он снова заговорил о гимназии. Клим послушал его и ушел,
не узнав
того,
что хотелось знать.
— Хотя астрономы издревле славятся домыслами своими о тайнах небес, но они внушают только ужас,
не говоря о
том,
что ими отрицается бытие духа, сотворившего все сущее…
Немая и мягонькая, точно кошка, жена писателя вечерами непрерывно разливала чай. Каждый год она была беременна, и раньше это отталкивало Клима от нее, возбуждая в нем чувство брезгливости; он был согласен с Лидией, которая резко сказала,
что в беременных женщинах есть что-то грязное. Но теперь, после
того как он увидел ее голые колени и лицо, пьяное от радости, эта женщина, однообразно ласково улыбавшаяся всем, будила любопытство, в котором уже
не было места брезгливости.
— Я
не виноват в
том,
что природа создает девиц, которые ничего
не умеют делать, даже грибы мариновать…
Клим понял,
что Варавка
не хочет говорить при нем, нашел это неделикатным, вопросительно взглянул на мать, но
не встретил ее глаз, она смотрела, как Варавка, усталый, встрепанный, сердито поглощает ветчину. Пришел Ржига, за ним — адвокат, почти до полуночи они и мать прекрасно играли, музыка опьянила Клима умилением, еще
не испытанным, настроила его так лирически,
что когда, прощаясь с матерью, он поцеловал руку ее,
то, повинуясь силе какого-то нового чувства к ней, прошептал...
— Квартирохозяин мой, почтальон, учится играть на скрипке, потому
что любит свою мамашу и
не хочет огорчать ее женитьбой. «Жена все-таки чужой человек, — говорит он. — Разумеется — я женюсь, но уже после
того, как мамаша скончается». Каждую субботу он посещает публичный дом и затем баню. Играет уже пятый год, но только одни упражнения и уверен,
что,
не переиграв всех упражнений, пьесы играть «вредно для слуха и руки».
— Рыжий напоминает мне тарантула. Я
не видал этого насекомого, но в старинной «Естественной истории» Горизонтова сказано: «Тарантулы
тем полезны,
что, будучи настояны в масле, служат лучшим лекарством от укусов, причиняемых ими же».
Клим утвердительно кивнул головой, а потом, взглянув в резкое лицо Макарова, в его красивые, дерзкие глаза, тотчас сообразил,
что «Триумфы женщин» нужны Макарову ради цинических вольностей Овидия и Бокаччио, а
не ради Данта и Петрарки. Несомненно,
что эта книжка нужна лишь для
того, чтоб настроить Лидию на определенный лад.
Не зная,
что делать с собою, Клим иногда шел во флигель, к писателю. Там явились какие-то новые люди: носатая фельдшерица Изаксон; маленький старичок, с глазами, спрятанными за темные очки,
то и дело потирал пухлые руки, восклицая...
Клим взглянул на нее почти с досадой; она сказала как раз
то,
что он чувствовал, но для
чего не нашел еще слов.
— Но, разумеется, это
не так, — сказал Клим, надеясь,
что она спросит: «Как же?» — и тогда он сумел бы блеснуть пред нею, он уже знал,
чем и как блеснет. Но девушка молчала, задумчиво шагая, крепко кутая грудь платком; Клим
не решился сказать ей
то,
что хотел.
Через несколько дней он снова почувствовал,
что Лидия обокрала его. В столовой после ужина мать, почему-то очень настойчиво, стала расспрашивать Лидию о
том,
что говорят во флигеле. Сидя у открытого окна в сад, боком к Вере Петровне, девушка отвечала неохотно и
не очень вежливо, но вдруг, круто повернувшись на стуле, она заговорила уже несколько раздраженно...
—
Не тому вас учат,
что вы должны знать. Отечествоведение — вот наука, которую следует преподавать с первых же классов, если мы хотим быть нацией. Русь все еще
не нация, и боюсь,
что ей придется взболтать себя еще раз так, как она была взболтана в начале семнадцатого столетия. Тогда мы будем нацией — вероятно.
Оживляясь, он говорил о
том,
что сословия относятся друг к другу иронически и враждебно, как племена различных культур, каждое из них убеждено,
что все другие
не могут понять его, и спокойно мирятся с этим, а все вместе полагают,
что население трех смежных губерний по всем навыкам, обычаям, даже по говору — другие люди и хуже,
чем они, жители вот этого города.