Неточные совпадения
Напевая, Алина ушла, а Клим встал и
открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал...
Клим никогда еще не был
на этой улице, он хотел сообщить об этом историку, но — устыдился.
Дверь крыльца
открыла высокая, седоволосая женщина в черном, густобровая, усатая, с неподвижным лицом.
В ее вопросе Климу послышалась насмешка, ему захотелось спорить с нею, даже сказать что-то дерзкое, и он очень не хотел остаться наедине с самим собою. Но она
открыла дверь и ушла, пожелав ему спокойной ночи. Он тоже пошел к себе, сел у окна
на улицу, потом
открыл окно; напротив дома стоял какой-то человек, безуспешно пытаясь закурить папиросу, ветер гасил спички. Четко звучали чьи-то шаги. Это — Иноков.
Тяжелую, дубовую
дверь крыльца
открыла юная горничная в белом переднике и кружевной наколке
на красиво причесанной голове.
В чистеньком городке,
на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против ресторана,
на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр,
дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита,
открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где
на широком диване у открытого, но заставленного окна полулежал Иван Акимович Самгин.
Только
на одиннадцатый день вахмистр, обильно декорированный медалями,
открыв дверь, уничтожающим взглядом измерил Самгина и, выправив из-под седой бороды большую золотую медаль, скомандовал...
Вечером он пошел к Гогиным, не нравилось ему бывать в этом доме, где, точно
на вокзале, всегда толпились разнообразные люди.
Дверь ему
открыл встрепанный Алексей с карандашом за ухом и какими-то бумагами в кармане.
Дверь в квартиру патрона обычно
открывала горничная, слащавая старая дева, а
на этот раз
открыл камердинер Зотов, бывший матрос, человек лет пятидесяти, досиня бритый, с пухлым лицом разъевшегося монаха и недоверчивым взглядом исподлобья.
За этим делом его и застала Никонова.
Открыв дверь и медленно притворяя ее, она стояла
на пороге, и
на побледневшем лице ее возмущенно и неестественно выделились потемневшие глаза. Прошло несколько неприятно длинных секунд, прежде, чем она тихо, с хрипотой в горле, спросила...
Самгин
открыл дверь и стал медленно спускаться по лестнице, ожидая, что его нагонят. Но шум шагов наверху он услыхал, когда был уже у
двери подъезда. Вышел
на улицу. У подъезда стояла хорошая лошадь.
Самгин вымылся, оделся и прошел в переднюю, намереваясь незаметно уйти домой, но его обогнал мальчик,
открыл дверь на улицу и впустил Алину.
Когда назойливый стук в
дверь разбудил Самгина, черные шарики все еще мелькали в глазах его, комнату наполнял холодный, невыносимо яркий свет зимнего дня, — света было так много, что он как будто расширил окно и раздвинул стены. Накинув одеяло
на плечи, Самгин
открыл дверь и, в ответ
на приветствие Дуняши, сказал...
Самгин, оглушенный, стоял
на дрожащих ногах, очень хотел уйти, но не мог, точно спина пальто примерзла к стене и не позволяла пошевелиться. Не мог он и закрыть глаз, — все еще падала взметенная взрывом белая пыль, клочья шерсти; раненый полицейский,
открыв лицо, тянул
на себя медвежью полость; мелькали люди, почему-то все маленькие, — они выскакивали из ворот, из
дверей домов и становились в полукруг; несколько человек стояло рядом с Самгиным, и один из них тихо сказал...
Дверь открыла пожилая горничная в белой наколке
на голове, в накрахмаленном переднике; лицо у нее было желтое, длинное, а губы такие тонкие, как будто рот зашит, но когда она спросила: «Кого вам?» — оказалось, что рот у нее огромный и полон крупными зубами.
Он задремал, затем его разбудил шум, — это Дуняша, надевая ботинки, двигала стулом. Сквозь веки он следил, как эта женщина, собрав свои вещи в кучу, зажала их под мышкой, погасила свечу и пошла к
двери.
На секунду остановилась, и Самгин догадался, что она смотрит
на него; вероятно, подойдет. Но она не подошла, а, бесшумно
открыв дверь, исчезла.
Устав стоять, он обернулся, — в комнате было темно; в углу у дивана горела маленькая лампа-ночник, постель
на одном диване была пуста, а
на белой подушке другой постели торчала черная борода Захария. Самгин почувствовал себя обиженным, — неужели для него не нашлось отдельной комнаты? Схватив ручку шпингалета, он шумно
открыл дверь на террасу, — там, в темноте, кто-то пошевелился, крякнув.
Самгин, мигая, вышел в густой, задушенный кустарником сад; в густоте зарослей, под липами, вытянулся длинный одноэтажный дом, с тремя колоннами по фасаду, с мезонином в три окна, облепленный маленькими пристройками, — они подпирали его с боков, влезали
на крышу. В этом доме кто-то жил, —
на подоконниках мезонина стояли цветы. Зашли за угол, и оказалось, что дом стоит
на пригорке и задний фасад его — в два этажа. Захарий
открыл маленькую
дверь и посоветовал...
Марина вышла не очень эффектно: сначала
на стене, за стулом, мелькнула ее рука, отбрасывая черный занавес, потом явилась вся фигура, но — боком; прическа ее зацепилась за что-то, и она так резко дернула рукою материю, что сорвала ее,
открыв угол
двери. Затем, шагнув вперед, она поклонилась, сказав...
Дуняша положила руку Лютова
на грудь его, но рука снова сползла и палец коснулся паркета. Упрямство мертвой руки не понравилось Самгину, даже заставило его вздрогнуть. Макаров молча оттеснил Алину в угол комнаты, ударом ноги
открыл там
дверь, сказал Дуняше: «Иди к ней!» — и обратился к Самгину...
Все четыре окна квартиры его были закрыты ставнями, и это очень усилило неприятное его настроение.
Дверь открыла сухая, темная старушка Фелицата, она показалась еще более сутулой, осевшей к земле, всегда молчаливая, она и теперь поклонилась ему безмолвно, но тусклые глаза ее смотрели
на него, как
на незнакомого, тряпичные губы шевелились, и она разводила руками так, как будто вот сейчас спросит...
Он указал рукой
на дверь в гостиную. Самгин приподнял тяжелую портьеру,
открыл дверь, в гостиной никого не было, в углу горела маленькая лампа под голубым абажуром. Самгин брезгливо стер платком со своей руки ощущение теплого, клейкого пота.
Неточные совпадения
Проснулся он, услыхав, что кто-то вошел к нему,
открыл глаза и увидал Разумихина, отворившего
дверь настежь и стоявшего
на пороге, недоумевая: входить или нет? Раскольников быстро привстал
на диване и смотрел
на него, как будто силясь что-то припомнить.
«Уж не несчастье ли какое у нас дома?» — подумал Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил
дверь. Вид Базарова тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно,
открыл бы в энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки внутреннего волнения. С пыльною шинелью
на плечах, с картузом
на голове, сидел он
на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с шумными восклицаниями к нему
на шею.
Но,
открыв на минуту заветную
дверь, она вдруг своенравно захлопнула ее и неожиданно исчезла, увезя с собой ключи от всех тайн: и от своего характера, и от своей любви, и от всей сферы своих понятий, чувств, от всей жизни, которою живет, — всё увезла! Перед ним опять одна замкнутая
дверь!
Но в
дверях, в темноте, схватывает меня Ламберт: «Духгак, духгак! — шепчет он, изо всех сил удерживая меня за руку, — она
на Васильевском острове благородный пансион для девчонок должна
открывать» (NB то есть чтоб прокормиться, если отец, узнав от меня про документ, лишит ее наследства и прогонит из дому.
Я
открыл глаза и увидел Калиныча: он сидел
на пороге полураскрытой
двери и ножом вырезывал ложку.