Неточные совпадения
Бабушку никто не любил. Клим, видя это, догадался, что он неплохо сделает, показывая, что только он любит одинокую старуху. Он охотно слушал ее рассказы о таинственном доме. Но в день своего рождения бабушка повела Клима гулять и в одной из улиц города, в глубине большого двора, указала ему неуклюжее,
серое, ветхое здание в пять
окон, разделенных тремя колоннами, с развалившимся крыльцом, с мезонином в два
окна.
Из полукруглого
окна были видны вершины деревьев сада, украшенные инеем или снегом, похожим на куски ваты; за деревьями возвышалась
серая пожарная каланча, на ней медленно и скучно кружился человек в
сером тулупе, за каланчою — пустота небес.
Из
окна своей комнаты он видел: Варавка, ожесточенно встряхивая бородою, увел Игоря за руку на улицу, затем вернулся вместе с маленьким, сухоньким отцом Игоря, лысым, в
серой тужурке и
серых брюках с красными лампасами.
Иногда эти голые мысли Клим представлял себе в форме клочьев едкого дыма, обрывков облаков; они расползаются в теплом воздухе тесной комнаты и
серой, грязноватой пылью покрывают книги, стены, стекла
окна и самого мыслителя.
Нехаева жила в меблированных комнатах, последняя дверь в конце длинного коридора, его слабо освещало
окно, полузакрытое каким-то шкафом,
окно упиралось в бурую, гладкую стену, между стеклами
окна и стеною тяжело падал снег,
серый, как пепел.
— Закройте
окно, а то налетит
серая дрянь, — сказала она. Потом, прислушиваясь к спору девиц на диване, посмотрев прищуренно в широкую спину Инокова, вздохнула...
Две лампы освещали комнату; одна стояла на подзеркальнике, в простенке между запотевших
серым потом
окон, другая спускалась на цепи с потолка, под нею, в позе удавленника, стоял Диомидов, опустив руки вдоль тела, склонив голову к плечу; стоял и пристально, смущающим взглядом смотрел на Клима, оглушаемого поющей, восторженной речью дяди Хрисанфа...
За
окном шелестел дождь, гладя стекла. Вспыхнул газовый фонарь, бескровный огонь его осветил мелкий,
серый бисер дождевых капель, Лидия замолчала, скрестив руки на груди, рассеянно глядя в
окно. Клим спросил: что такое дядя Хрисанф?
— Пусти, — сказала она и начала оправлять измятые подушки. Тогда он снова встал у
окна, глядя сквозь густую завесу дождя, как трясутся листья деревьев, а по железу крыши флигеля прыгают
серые шарики.
По ночам, волнуемый привычкой к женщине, сердито и обиженно думал о Лидии, а как-то вечером поднялся наверх в ее комнату и был неприятно удивлен: на пружинной сетке кровати лежал свернутый матрац, подушки и белье убраны, зеркало закрыто газетной бумагой, кресло у
окна — в
сером чехле, все мелкие вещи спрятаны, цветов на подоконниках нет.
В чистеньком городке, на тихой, широкой улице с красивым бульваром посредине, против ресторана, на веранде которого, среди цветов, играл струнный оркестр, дверь солидного, но небольшого дома, сложенного из гранита, открыла Самгину плоскогрудая, коренастая женщина в
сером платье и, молча выслушав его объяснения, провела в полутемную комнату, где на широком диване у открытого, но заставленного
окна полулежал Иван Акимович Самгин.
«Что же я тут буду делать с этой?» — спрашивал он себя и, чтоб не слышать отца, вслушивался в шум ресторана за
окном. Оркестр перестал играть и начал снова как раз в ту минуту, когда в комнате явилась еще такая же
серая женщина, но моложе, очень стройная, с четкими формами, в пенсне на вздернутом носу. Удивленно посмотрев на Клима, она спросила, тихонько и мягко произнося слова...
Музыкант полулежал в кровати, поставленной так, что изголовье ее приходилось против открытого
окна, по грудь он был прикрыт пледом в черно-белую клетку, а на груди рубаха расстегнута, и солнце неприятно подробно освещало
серую кожу и черненькие, развившиеся колечки волос на ней.
Уже светало; стекла
окон посерели, шум дождя заглушало журчание воды, стекавшей откуда-то в лужу. Утром Самгин узнал, что Никонова на рассвете уехала, и похвалил ее за это.
Его разбудили дергающие звуки выстрелов где-то до того близко, что на каждый выстрел стекла
окон отзывались противненькой, ноющей дрожью, и эта дрожь отдавалась в коже спины, в ногах Самгина. Он вскочил, схватил брюки, подбежал к ледяному
окну, — на улице в косых лучах утреннего солнца прыгали какие-то
серые фигуры.
Прошел в кабинет к себе, там тоже долго стоял у
окна, бездумно глядя, как горит костер, а вокруг него и над ним сгущается вечерний сумрак, сливаясь с тяжелым,
серым дымом, как из-под огня по мостовой плывут черные, точно деготь, ручьи.
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая зеленая крыша церкви с тремя главами над нею. К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство с людьми в шубах, а
окна и двери домов похожи на карманы. Толстый слой
серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
Потом, закуривая, вышел в соседнюю, неосвещенную комнату и, расхаживая в сумраке мимо двух мутно-серых
окон, стал обдумывать. Несомненно, что в речах Безбедова есть нечто от Марины. Она — тоже вне «суматохи» даже и тогда, когда физически находится среди людей, охваченных вихрем этой «суматохи». Самгин воспроизвел в памяти картину собрания кружка людей, «взыскующих града», — его пригласила на собрание этого кружка Лидия Варавка.
Толпа прошла, но на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек, бежали мальчишки. Но скоро исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла в тень. И почти тотчас мимо
окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная в плетеную бричку, — на козлах сидел Захарий в
сером измятом пыльнике.
Забыв поблагодарить, Самгин поднял свои чемоданы, вступил в дождь и через час, взяв ванну, выпив кофе, сидел у
окна маленькой комнатки, восстановляя в памяти сцену своего знакомства с хозяйкой пансиона. Толстая, почти шарообразная, в темно-рыжем платье и
сером переднике, в очках на носу, стиснутом подушечками красных щек, она прежде всего спросила...
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту за
окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Самгин, протирая очки, осматривался: маленькая, без
окон, комната, похожая на приемную дантиста, обставленная мягкой мебелью в чехлах
серой парусины, посредине — круглый стол, на столе — альбомы, на стенах —
серые квадраты гравюр. Сквозь драпри цвета бордо на дверях в соседнее помещение в комнату втекает красноватый сумрак и запах духов, и где-то далеко, в тишине звучит приглушенный голос Бердникова...
Воздух на улице как будто наполнился
серой пылью, стекла
окон запотели, в комнате образовался дымный сумрак, — Самгин хотел зажечь лампу.
Говорил он глядя в
окно, в густо-серый сумрак за ним, на желтое, масляное пятно огня в сумраке. И говорил, как бы напоминая самому себе...
Сидели в большой полутемной комнате, против ее трех
окон возвышалась
серая стена, тоже изрезанная
окнами. По грязным стеклам, по балконам и железной лестнице, которая изломанной линией поднималась на крышу, ясно было, что это
окна кухонь. В одном углу комнаты рояль, над ним черная картина с двумя желтыми пятнами, одно изображало щеку и солидный, толстый нос, другое — открытую ладонь. Другой угол занят был тяжелым, черным буфетом с инкрустацией перламутром, буфет похож на соединение пяти гробов.
«Предусмотрительно», — подумал Самгин, осматриваясь в светлой комнате, с двумя
окнами на двор и на улицу, с огромным фикусом в углу, с картиной Якобия, премией «Нивы», изображавшей царицу Екатерину Вторую и шведского принца. Картина висела над широким зеленым диваном, на
окнах — клетки с птицами, в одной хлопотал важный красногрудый снегирь, в другой грустно сидела на жердочке аккуратненькая
серая птичка.
Клим Иванович Самгин был утомлен впечатлениями бессонной ночи. Равнодушно слушая пониженный говор людей, смотрел в
окно, за стеклами пенился густой снег, мелькали в нем бесформенные
серые фигуры, и казалось, что вот сейчас к стеклам прильнут, безмолвно смеясь, бородатые, зубастые рожи.
Неточные совпадения
«Там видно будет», сказал себе Степан Аркадьич и, встав, надел
серый халат на голубой шелковой подкладке, закинул кисти узлом и, вдоволь забрав воздуха в свой широкий грудной ящик, привычным бодрым шагом вывернутых ног, так легко носивших его полное тело, подошел к
окну, поднял стору и громко позвонил. На звонок тотчас же вошел старый друг, камердинер Матвей, неся платье, сапоги и телеграмму. Вслед за Матвеем вошел и цирюльник с припасами для бритья.
Вот уже полтора месяца, как я в крепости N; Максим Максимыч ушел на охоту… я один; сижу у
окна;
серые тучи закрыли горы до подошвы; солнце сквозь туман кажется желтым пятном. Холодно; ветер свищет и колеблет ставни… Скучно! Стану продолжать свой журнал, прерванный столькими странными событиями.
Каменный ли казенный дом, известной архитектуры с половиною фальшивых
окон, один-одинешенек торчавший среди бревенчатой тесаной кучи одноэтажных мещанских обывательских домиков, круглый ли правильный купол, весь обитый листовым белым железом, вознесенный над выбеленною, как снег, новою церковью, рынок ли, франт ли уездный, попавшийся среди города, — ничто не ускользало от свежего тонкого вниманья, и, высунувши нос из походной телеги своей, я глядел и на невиданный дотоле покрой какого-нибудь сюртука, и на деревянные ящики с гвоздями, с
серой, желтевшей вдали, с изюмом и мылом, мелькавшие из дверей овощной лавки вместе с банками высохших московских конфект, глядел и на шедшего в стороне пехотного офицера, занесенного бог знает из какой губернии на уездную скуку, и на купца, мелькнувшего в сибирке [Сибирка — кафтан с перехватом и сборками.] на беговых дрожках, и уносился мысленно за ними в бедную жизнь их.
Коляска остановилась перед деревянным же одноэтажным домом темно-серого цвета, с белыми барельефчиками над
окнами, с высокою деревянною решеткою перед самыми
окнами и узеньким палисадником, за решеткою которого находившиеся тоненькие деревца побелели от никогда не сходившей с них городской пыли.
«Сообразно инструкции. После пяти часов ходил по улице. Дом с
серой крышей, по два
окна сбоку; при нем огород. Означенная особа приходила два раза: за водой раз, за щепками для плиты два. По наступлении темноты проник взглядом в
окно, но ничего не увидел по причине занавески».