Неточные совпадения
Клим сидел с другого бока ее, слышал этот шепот и
видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и молочно-белой кафельной печкой в углу.
В субботу он поехал на дачу и, подъезжая к ней, еще издали
увидел на террасе мать, сидевшую в кресле, а у колонки террасы Лидию в
белом платье, в малиновом шарфе на плечах. Он невольно вздрогнул, подтянулся и, хотя лошадь бежала не торопясь, сказал извозчику...
— Петербург — многоликий город.
Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В
белые ночи он очаровательно воздушен. Это — живой, глубоко чувствующий город.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим
видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в
белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
— Возмущенных — мало! — сказал он, встряхнув головой. — Возмущенных я не
видел. Нет. А какой-то… странный человек в
белой шляпе собирал добровольцев могилы копать. И меня приглашал. Очень… деловитый. Приглашал так, как будто он давно ждал случая выкопать могилу. И — большую, для многих.
За ним, в некотором расстоянии, рысью мчалась тройка
белых лошадей. От серебряной сбруи ее летели
белые искры. Лошади топали беззвучно, широкий экипаж катился неслышно; было странно
видеть, что лошади перебирают двенадцатью ногами, потому что казалось — экипаж царя скользил по воздуху, оторванный от земли могучим криком восторга.
«Каждый из них так или иначе подчеркивает себя», — сердито подумал Самгин, хотя и
видел, что в данном случае человек подчеркнут самой природой. В столовую вкатилась Любаша, вся в
белом, точно одетая к причастью, но в ночных туфлях на босую ногу.
Жена, нагнувшись, подкладывала к ногам его бутылки с горячей водой. Самгин
видел на
белом фоне подушки черноволосую, растрепанную голову, потный лоб, изумленные глаза, щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие, желтые зубы.
Самгин
видел, как разломились двери на балконе дворца, блеснул лед стекол, и из них явилась знакомая фигурка царя под руку с высокой,
белой дамой.
В полусотне шагов от себя он
видел солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с
белыми полосками на лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди штыков.
Самгин, оглядываясь,
видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица мужчин, возбужденных счастьем жить,
видел разрумяненные мордочки женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом, и в нем летали, подобно ангелам,
белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
Обычно он, даже пьяный, почтительно кланялся,
видя Самгина, но на этот раз — не пошевелился, только уставил на него
белые, кошмарно вытаращенные глаза.
— Понимаете: небеса! Глубина, голубая чистота, ясность! И — солнце! И вот я, — ну, что такое я? Ничтожество, болван! И вот — выпускаю голубей. Летят, кругами, все выше, выше,
белые в голубом. И жалкая душа моя летит за ними — понимаете? Душа! А они — там, едва
вижу. Тут — напряжение… Вроде обморока. И — страх: а вдруг не воротятся? Но — понимаете — хочется, чтоб не возвратились, понимаете?
Самгин
видел, что пальцы Таисьи
побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно все уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой женщины, хотя слушать ее рассказ было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
— Ой, — сказала она, запахивая капот, — тут Самгин
увидел до колена ее ногу, в
белом чулке. Это осталось в памяти, не волнуя, даже заставило подумать неприязненно...
Вошел Безбедов, весь в
белом — точно санитар, в сандалиях на босых ногах; он сел в конце стола, так, чтоб Марина не
видела его из-за самовара. Но она все
видела.
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф.
Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку,
увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается в холод какой-то пустоты, в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно встала Алина, вся в
белом, точно мраморная. Несколько секунд она стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин
видел, как ее картинное лицо
побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно низким голосом она сказала...
Неточные совпадения
В то время когда он шел по коридору, мальчик отворил дверь во второй денник налево, и Вронский
увидел рыжую крупную лошадь и
белые ноги.
Вронский чувствовал эти направленные на него со всех сторон глаза, но он ничего не
видел, кроме ушей и шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и
белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и том же расстоянии.
― Вот ты всё сейчас хочешь
видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [
белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты
увидишь ее.
Анна взяла своими красивыми,
белыми, покрытыми кольцами руками ножик и вилку и стала показывать. Она, очевидно,
видела, что из ее объяснения ничего не поймется; но, зная, что она говорит приятно и что руки ее красивы, она продолжала объяснение.
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно
видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие
белые руки с напухшими жилами.