Неточные совпадения
В то время когда он шел по коридору, мальчик отворил дверь во второй денник налево, и Вронский
увидел рыжую крупную лошадь и
белые ноги.
Вронский чувствовал эти направленные на него со всех сторон глаза, но он ничего не
видел, кроме ушей и шеи своей лошади, бежавшей ему навстречу земли и крупа и
белых ног Гладиатора, быстро отбивавших такт впереди его и остававшихся всё в одном и том же расстоянии.
― Вот ты всё сейчас хочешь
видеть дурное. Не филантропическое, а сердечное. У них, то есть у Вронского, был тренер Англичанин, мастер своего дела, но пьяница. Он совсем запил, delirium tremens, [
белая горячка,] и семейство брошено. Она увидала их, помогла, втянулась, и теперь всё семейство на ее руках; да не так, свысока, деньгами, а она сама готовит мальчиков по-русски в гимназию, а девочку взяла к себе. Да вот ты
увидишь ее.
Анна взяла своими красивыми,
белыми, покрытыми кольцами руками ножик и вилку и стала показывать. Она, очевидно,
видела, что из ее объяснения ничего не поймется; но, зная, что она говорит приятно и что руки ее красивы, она продолжала объяснение.
Анализуя свое чувство и сравнивая его с прежними, она ясно
видела, что не была бы влюблена в Комисарова, если б он не спас жизни Государя, не была бы влюблена в Ристич-Куджицкого, если бы не было Славянского вопроса, но что Каренина она любила за него самого, за его высокую непонятую душу, за милый для нее тонкий звук его голоса с его протяжными интонациями, за его усталый взгляд, за его характер и мягкие
белые руки с напухшими жилами.
Выражение его лица и всей фигуры в мундире, крестах и
белых с галунами панталонах, как он торопливо шел, напомнило Левину травимого зверя, который
видит, что дело его плохо.
Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в
белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилег в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо
видеть с утеса все, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку.
Дамы на водах еще верят нападениям черкесов среди
белого дня; вероятно, поэтому Грушницкий сверх солдатской шинели повесил шашку и пару пистолетов: он был довольно смешон в этом геройском облачении. Высокий куст закрывал меня от них, но сквозь листья его я мог
видеть все и отгадать по выражениям их лиц, что разговор был сентиментальный. Наконец они приблизились к спуску; Грушницкий взял за повод лошадь княжны, и тогда я услышал конец их разговора...
Герои наши
видели много бумаги, и черновой и
белой, наклонившиеся головы, широкие затылки, фраки, сертуки губернского покроя и даже просто какую-то светло-серую куртку, отделившуюся весьма резко, которая, своротив голову набок и положив ее почти на самую бумагу, выписывала бойко и замашисто какой-нибудь протокол об оттяганье земли или описке имения, захваченного каким-нибудь мирным помещиком, покойно доживающим век свой под судом, нажившим себе и детей и внуков под его покровом, да слышались урывками короткие выражения, произносимые хриплым голосом: «Одолжите, Федосей Федосеевич, дельце за № 368!» — «Вы всегда куда-нибудь затаскаете пробку с казенной чернильницы!» Иногда голос более величавый, без сомнения одного из начальников, раздавался повелительно: «На, перепиши! а не то снимут сапоги и просидишь ты у меня шесть суток не евши».
— Оттого, что тело у него, изволите
видеть,
побелей, чем у других, и дородство почтительное, как у барина.
Сначала он не чувствовал ничего и поглядывал только назад, желая увериться, точно ли выехал из города; но когда
увидел, что город уже давно скрылся, ни кузниц, ни мельниц, ни всего того, что находится вокруг городов, не было видно и даже
белые верхушки каменных церквей давно ушли в землю, он занялся только одной дорогою, посматривал только направо и налево, и город N. как будто не бывал в его памяти, как будто проезжал он его давно, в детстве.
Да не покажется читателю странным, что обе дамы были не согласны между собою в том, что
видели почти в одно и то же время. Есть, точно, на свете много таких вещей, которые имеют уже такое свойство: если на них взглянет одна дама, они выйдут совершенно
белые, а взглянет другая, выйдут красные, красные, как брусника.
Говор народа, топот лошадей и телег, веселый свист перепелов, жужжание насекомых, которые неподвижными стаями вились в воздухе, запах полыни, соломы и лошадиного пота, тысячи различных цветов и теней, которые разливало палящее солнце по светло-желтому жнивью, синей дали леса и бело-лиловым облакам,
белые паутины, которые носились в воздухе или ложились по жнивью, — все это я
видел, слышал и чувствовал.
Когда подле матушки заменила ее гувернантка, она получила ключи от кладовой, и ей на руки сданы были
белье и вся провизия. Новые обязанности эти она исполняла с тем же усердием и любовью. Она вся жила в барском добре, во всем
видела трату, порчу, расхищение и всеми средствами старалась противодействовать.
Но когда подвели его к последним смертным мукам, — казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: боже, всё неведомые, всё чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в
белые груди; хотел бы он теперь
увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил его и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи...
Он поднял глаза и
увидел стоявшую у окна красавицу, какой еще не видывал отроду: черноглазую и
белую, как снег, озаренный утренним румянцем солнца.
Рыбачьи лодки, повытащенные на берег, образовали на
белом песке длинный ряд темных килей, напоминающих хребты громадных рыб. Никто не отваживался заняться промыслом в такую погоду. На единственной улице деревушки редко можно было
увидеть человека, покинувшего дом; холодный вихрь, несшийся с береговых холмов в пустоту горизонта, делал открытый воздух суровой пыткой. Все трубы Каперны дымились с утра до вечера, трепля дым по крутым крышам.
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется в будущем
увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и
белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня в лесу, в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного
белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое
белье на протянутой веревке и подать чистое, чем
видеть грязь в доме.
Но и подумать нельзя было исполнить намерение: или плоты стояли у самых сходов, и на них прачки мыли
белье, или лодки были причалены, и везде люди так и кишат, да и отовсюду с набережных, со всех сторон, можно
видеть, заметить: подозрительно, что человек нарочно сошел, остановился и что-то в воду бросает.
— Я ничего не
вижу, кроме
белой степи да ясного неба.
Я
увидел в самом деле на краю неба
белое облачко, которое принял было сперва за отдаленный холмик. Ямщик изъяснил мне, что облачко предвещало буран.
Обычно он, даже пьяный, почтительно кланялся,
видя Самгина, но на этот раз — не пошевелился, только уставил на него
белые, кошмарно вытаращенные глаза.
Самгин, оглядываясь,
видел бородатые и бритые, пухлые и костлявые лица мужчин, возбужденных счастьем жить,
видел разрумяненные мордочки женщин, украшенных драгоценными камнями, точно иконы, все это было окутано голубоватым туманом, и в нем летали, подобно ангелам,
белые лакеи, кланялись их аккуратно причесанные и лысые головы, светились почтительными улыбками потные физиономии.
— Понимаете: небеса! Глубина, голубая чистота, ясность! И — солнце! И вот я, — ну, что такое я? Ничтожество, болван! И вот — выпускаю голубей. Летят, кругами, все выше, выше,
белые в голубом. И жалкая душа моя летит за ними — понимаете? Душа! А они — там, едва
вижу. Тут — напряжение… Вроде обморока. И — страх: а вдруг не воротятся? Но — понимаете — хочется, чтоб не возвратились, понимаете?
За ним, в некотором расстоянии, рысью мчалась тройка
белых лошадей. От серебряной сбруи ее летели
белые искры. Лошади топали беззвучно, широкий экипаж катился неслышно; было странно
видеть, что лошади перебирают двенадцатью ногами, потому что казалось — экипаж царя скользил по воздуху, оторванный от земли могучим криком восторга.
Жена, нагнувшись, подкладывала к ногам его бутылки с горячей водой. Самгин
видел на
белом фоне подушки черноволосую, растрепанную голову, потный лоб, изумленные глаза, щеки, густо заросшие черной щетиной, и полуоткрытый рот, обнаживший мелкие, желтые зубы.
В субботу он поехал на дачу и, подъезжая к ней, еще издали
увидел на террасе мать, сидевшую в кресле, а у колонки террасы Лидию в
белом платье, в малиновом шарфе на плечах. Он невольно вздрогнул, подтянулся и, хотя лошадь бежала не торопясь, сказал извозчику...
Клим сидел с другого бока ее, слышал этот шепот и
видел, что смерть бабушки никого не огорчила, а для него даже оказалась полезной: мать отдала ему уютную бабушкину комнату с окном в сад и молочно-белой кафельной печкой в углу.
Время шло медленно и все медленнее, Самгин чувствовал, что погружается в холод какой-то пустоты, в состояние бездумья, но вот золотистая голова Дуняши исчезла, на месте ее величественно встала Алина, вся в
белом, точно мраморная. Несколько секунд она стояла рядом с ним — шумно дыша, становясь как будто еще выше. Самгин
видел, как ее картинное лицо
побелело, некрасиво выкатились глаза, неестественно низким голосом она сказала...
Самгин почувствовал, что он теряет сознание, встал, упираясь руками в стену, шагнул, ударился обо что-то гулкое, как пустой шкаф.
Белые облака колебались пред глазами, и глазам было больно, как будто горячая пыль набилась в них. Он зажег спичку,
увидел дверь, погасил огонек и, вытолкнув себя за дверь, едва удержался на ногах, — все вокруг колебалось, шумело, и ноги были мягкие, точно у пьяного.
— Возмущенных — мало! — сказал он, встряхнув головой. — Возмущенных я не
видел. Нет. А какой-то… странный человек в
белой шляпе собирал добровольцев могилы копать. И меня приглашал. Очень… деловитый. Приглашал так, как будто он давно ждал случая выкопать могилу. И — большую, для многих.
— Ой, — сказала она, запахивая капот, — тут Самгин
увидел до колена ее ногу, в
белом чулке. Это осталось в памяти, не волнуя, даже заставило подумать неприязненно...
Самгин
видел, что пальцы Таисьи
побелели, обескровились, а лицо неестественно вытянулось. В комнате было очень тихо, точно все уснули, и не хотелось смотреть ни на кого, кроме этой женщины, хотя слушать ее рассказ было противно, свистящие слова возбуждали чувство брезгливости.
В полусотне шагов от себя он
видел солдат, закрывая вход на мост, они стояли стеною, как гранит набережной, головы их с
белыми полосками на лбах были однообразно стесаны, между головами торчали длинные гвозди штыков.
— Петербург — многоликий город.
Видите: сегодня у него таинственное и пугающее лицо. В
белые ночи он очаровательно воздушен. Это — живой, глубоко чувствующий город.
Самгин
видел, как разломились двери на балконе дворца, блеснул лед стекол, и из них явилась знакомая фигурка царя под руку с высокой,
белой дамой.
Невыспавшиеся девицы стояли рядом, взапуски позевывая и вздрагивая от свежести утра. Розоватый парок поднимался с реки, и сквозь него, на светлой воде, Клим
видел знакомые лица девушек неразличимо похожими; Макаров, в
белой рубашке с расстегнутым воротом, с обнаженной шеей и встрепанными волосами, сидел на песке у ног девиц, напоминая надоевшую репродукцию с портрета мальчика-итальянца, премию к «Ниве». Самгин впервые заметил, что широкогрудая фигура Макарова так же клинообразна, как фигура бродяги Инокова.
Вошел Безбедов, весь в
белом — точно санитар, в сандалиях на босых ногах; он сел в конце стола, так, чтоб Марина не
видела его из-за самовара. Но она все
видела.
«Каждый из них так или иначе подчеркивает себя», — сердито подумал Самгин, хотя и
видел, что в данном случае человек подчеркнут самой природой. В столовую вкатилась Любаша, вся в
белом, точно одетая к причастью, но в ночных туфлях на босую ногу.
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана,
видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а
белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности, чистыми,
белыми руками и с голыми локтями.
В ее суетливой заботливости о его столе,
белье и комнатах он
видел только проявление главной черты ее характера, замеченной им еще в первое посещение, когда Акулина внесла внезапно в комнату трепещущего петуха и когда хозяйка, несмотря на то, что смущена была неуместною ревностью кухарки, успела, однако, сказать ей, чтоб она отдала лавочнику не этого, а серого петуха.
Она отворила дверь, и от двери отскочило несколько голов и бросилось бегом в комнаты. Он успел
увидеть какую-то женщину, с голой шеей и локтями, без чепца,
белую, довольно полную, которая усмехнулась, что ее
увидел посторонний, и тоже бросилась от дверей прочь.
Да и в самом Верхлёве стоит, хотя большую часть года пустой, запертой дом, но туда частенько забирается шаловливый мальчик, и там
видит он длинные залы и галереи, темные портреты на стенах, не с грубой свежестью, не с жесткими большими руками, —
видит томные голубые глаза, волосы под пудрой,
белые, изнеженные лица, полные груди, нежные с синими жилками руки в трепещущих манжетах, гордо положенные на эфес шпаги;
видит ряд благородно-бесполезно в неге протекших поколений, в парче, бархате и кружевах.
Он перечитал, потом вздохнул и, положив локти на стол, подпер руками щеки и смотрел на себя в зеркало. Он с грустью
видел, что сильно похудел, что прежних живых красок, подвижности в чертах не было. Следы молодости и свежести стерлись до конца. Не даром ему обошлись эти полгода. Вон и седые волосы сильно серебрятся. Он приподнял рукой густые пряди черных волос и тоже не без грусти
видел, что они редеют, что их темный колорит мешается с
белым.
Тут же,
увидев выглядывавшие на нее из кухни лица дворни, она вдруг сквозь слезы засмеялась и показала ряд
белых блестящих зубов, потом опять быстро смех сменился плачущей миной.
Она примирительно смотрела на весь мир. Она стояла на своем пьедестале, но не
белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием красоты Софьи, шел к себе домой и
видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом
видел ее преображение из статуи в живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский смотрел на комнаты, на портреты, на мебель и на весело глядевшую в комнаты из сада зелень;
видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок: слушал, как во всех комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого князя, в красной ленте, самой княгини, с
белой розой в волосах, с румянцем, живыми глазами, и сравнивал с оригиналом.
— И здесь искра есть! — сказал Кирилов, указывая на глаза, на губы, на высокий
белый лоб. — Это превосходно, это… Я не знаю подлинника, а
вижу, что здесь есть правда. Это стоит высокой картины и высокого сюжета. А вы дали эти глаза, эту страсть, теплоту какой-нибудь вертушке, кукле, кокетке!
А портрет похож как две капли воды. Софья такая, какою все
видят и знают ее: невозмутимая, сияющая. Та же гармония в чертах; ее возвышенный
белый лоб, открытый, невинный, как у девушки, взгляд, гордая шея и спящая сном покоя высокая, пышная грудь.