Неточные совпадения
— Хошь возраста мне всего полсотни с тройкой, да жизнь у меня смолоду была трудная, кости мои понадломлены и сердце по ночам болит, не иначе, как сдвинули мне его с места, нет-нет да и заденет
за что-то.
Скажем, на стене бы, на пути маятника этого, шишка была, вот так же задевал бы он!
— Я, брат, в эти штуки не верю, нет! — весело
сказал отец. — Я, брат, колдунов этих и в будни и в праздники по мордам бивал, — в работниках жил у колдуна — мельник он, так однажды, взяв его
за грудки…
Отец растолкал баб, взял молодую
за руку и, ласково усмехаясь,
сказал...
Теперь: берём любую книгу, она составлена из слов, а составил её некий человек, живший,
скажем,
за сто лет до сего дня.
— Эк тебя! —
сказал солдат, усмехаясь. — И верно, что всякая сосна своему бору шумит. Я Савелья уважаю, ничего! Он людей зря не обижает, этого нет
за ним. Работу ценит.
Однажды,
за уроком, дьячок
сказал ему...
— Ей-богу! —
сказал он, подняв глаза к потолку амбара, перекрестился и взял её
за руки. — Только ты не уходи, пожалуйста…
— Он ушёл, г-гы-ы! — радостно объявил Савка. —
Скажи, говорит, хозяину, что я ушёл совсем. Я
за водой на речку еду, а он идёт, с котомкой, гы!
Необычный шум
за столом, нескромные шутки мужиков, бесстыдные взгляды огородниц и больше всего выкатившиеся глаза Савки — всё это наполнило юношу тёмным гневом; он угрюмо бросил ложку и
сказал...
Он качался в калитке, скребя ногтями дерево, точно не мог шагнуть на улицу. Но вывалившись
за ворота, он вдруг более твёрдым и освежевшим голосом
сказал, стукнув чем-то по калитке...
— Идём спать! —
сказал Матвей, крепко взяв женщину
за руку.
— То-то — куда! — сокрушённо качая головой,
сказал солдат. — Эх, парень, не ладно ты устроил! Хошь сказано, что природа и царю воевода, — ну, всё-таки! Вот что: есть у меня верстах в сорока дружок, татарин один, — говорил он, дёргая себя
за ухо. — Дам я записку к нему, — он яйца по деревням скупает, грамотен. Вы посидите у него, а я тут как-нибудь повоюю… Эх, Матвейка, — жалко тебя мне!
— Молись
за него, Мотя! — серьёзно
сказала Палага и, подняв глаза вверх, беззвучно зашевелила губами.
Потом сын стоял рядом с Пушкарём у постели отца; больной дёргал его
за руку и, сверкая зелёным глазом, силился
сказать какие-то слова.
— А не уважал людей — дак ведь и то
сказать надобно:
за какие дела уважать нас? Живём, конечно, ну — ловкости особенной от нас для этого не требуется…
Матвею хотелось
сказать, что он боится нищих и не сядет
за стол с ними, противны они ему, но вместо этого он спросил Пушкаря...
—
Скажи дяде, Рахметулле… Спасибо ему
за дружбу! Ежели что неладно — зови его… Матвей… Рахметулла — всё может, герой… Благодарствую
за дружбу…
скажи…
На другой день,
за утренним чаем, Наталья, улыбаясь,
сказала...
— Это очень мешает иногда, —
сказала постоялка задумчиво. — Да… есть теперь люди, которые начали говорить, что наше время — не время великих задач, крупных дел, что мы должны взяться
за простую, чёрную, будничную работу… Я смеялась над этими людьми, но, может быть, они правы! И, может быть, простая-то работа и есть величайшая задача, истинное геройство!
— Не могу больше ждать, — так хочется, чтоб ты вышла
за меня, а — боязно… ну,
скажи — выйдешь?
Татарин исчез и
за дверью
сказал кому-то печально...
Не смея отказаться, он уже сел
за стол, но старичок-буфетчик вызвал его в коридор и
сказал, что люди эти шулера и обязательно обыграют его.
И сел в уголок, приглаживая волосы. Поговорили ещё кое-что о городе, но уже лениво и с натугой, потом я простился и пошёл, а попадья вышла
за мной в прихожую и там, осветясь хорошей такой усмешкой,
сказала...
— И есть у меня кот, уж так он любит меня, так любит — нельзя того
сказать! Так вот и ходит
за мной, так и бегает — куда я, туда и он, куда я, туда и он, да-а, а ночью ляжет на грудь мне и мурлычет, а я слушаю и всё понимаю, всё как есть, ей-бо! И тепло-тепло мне!
Послали
за попом, а она начала икать, да и померла, мы и не заметили — когда; уж поп, придя,
сказал.
Сказал он, а Шакир сморщился, да боком-боком в сени и лезет на чердак, цапаясь
за стену и перила, как пьяный. Я —
за ним: «Куда ты?» Не понимает, сел на ступень, шепчет: «Алла, алла!» Начал я его уговаривать, а сказать-то нечего, — против смерти что
скажешь? Обнял и молчу. Час, наверно, сидели мы так, молча.
Спать он лёг в моей комнате, я
сказал, что боюсь покойницы, а сам
за него боялся верёвок в доме достаточно, а тоска — чёрту подруга.
Дяде Марку не
скажу об этом, совестно и стыдно
за город. В кои-то веки прибыл чистый человек, а им уж и тошно.
Оба раза вслед
за попом являлась попадья, садилась и уголок, как страж некий, и молчала, скрестя руки на плоской груди, а иногда, встав, подходила осторожно к окошку и, прищурившись, смотрела во тьму. Дядя, наблюдая
за нею, смеялся и однажды
сказал...
— Всё равно! — ответила женщина и, достав из рукава кофточки платок, вытерла рот, как это делают молодые мещанки
за обедней, собираясь приложиться ко кресту. Потом, вздыхая,
сказала: — Ведь судом этим Васю не воротишь…
Манило
за город, на зелёные холмы, под песни жаворонков, на реку и в лес, празднично нарядный. Стали собираться в саду, около бани, под пышным навесом берёз,
за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям — уходили далеко в поле,
за овраги, на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь город, он казался написанным на земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев на него с усмешечкой,
сказал...
— Зови их! —
сказал Кожемякин, но Максим, не двигаясь, заложил руки
за спину и крикнул...
— Поеду
за водой, — вдруг
сказал Максим и быстро ушёл.
Галатская при нём
за дьячка служит и похожа на дьячка, к слову
сказать.
Снова вошёл Шакир. Плотно притворив дверь
за собой, он опасливо покосился на открытое окно во двор и
сказал, вздохнув...
— А я — не согласна; не спорю — я не умею, а просто — не согласна, и он сердится на меня
за это, кричит. Они осуждают, и это подстрекает его, он гордый, бешеный такой, не верит мне, я говорю, что вы тоже хороший, а он думает обо мне совсем не то и грозится, вот я и прибежала
сказать! Ей-богу, — так боюсь; никогда из-за меня ничего не было, и ничего я не хочу вовсе, ах, не надо ничего, господи…
И хватал её
за плечи, уверенный в победе, а она вдруг отодвинулась к двери, просто и ясно
сказав...
— Нуте-ка, зайдёмте чайку попить! — решительно
сказал Кожемякин, взяв кривого
за локоть.
Мозги,
сказать правду, — серые, мягкие, думают тяжко и новых путей не ищут: дед с сохой да со снохой, внук
за ним тою же тропой!
— Приехали, —
сказал старик, разогнав лодку и выбросив её на песчаную отмель. Выскочил
за борт, приподнял нос лодки, легко потянул её по сырому песку, а потом выпрямился и крепким голосом властно позвал...
— Придурковатый, —
сказал Тиунов. — С испуга, пожара испугался, сестрёнка с матерью сгорели у него, а он — помешался. Жил в монастыре — прогнали, неудобен. А будь он старше
за блаженного выдали бы, поди-ка!
— Многонько! Ремесло, бессомненно, непохвальное, но я — не в числе осуждающих. Всем девицам замуж не выйти — азбука! Нищих плодить — тоже одно обременение жизни. Засим — не будь таких, вольных, холостёжь в семьи бы бросилась
за баловством этим, а ныне, как вы знаете, и замужние и девицы не весьма крепки в охране своей чести. Приходится
сказать, что и в дурном иной раз включено хорошее…
— У мировых выступал! — с гордостью, дёрнув головой,
сказал Тиунов. — Ходатайствовал
за обиженных, как же! Теперь это запретили, не мне — персонально, — а всем вообще, кроме адвокатов со значками. Они же сами и устроили запрещение: выгодно ли им, ежели бы мы могли друг друга сами защищать? И вот опять — видите? И ещё: всех людей судят чиновники, ну, а разве может чиновник всякую натуру понять?
«Да ведь ты тоже там», — едва не
сказал гость хозяину. Спросил хозяйку, из-за чего началась драка на свадьбе у Смагиных, — она, улыбаясь, ответила...
— Мужик — умный, —
сказал Никон, усмехаясь. — Забавно мы с ним беседуем иной раз: он мне — хорошая, говорит, у тебя душа, а человек ты никуда не годный! А я ему — хороший ты человек, а души у тебя вовсе нет, одни руки везде, пар шестнадцать! Смеётся он. Мужик надёжный, на пустяки себя не разобьёт и
за малость не продаст ни себя, ни другого. Ежели бы он Христа продавал — ограбил бы покупателей, прямо бы и сразу по миру пустил.
С этим решением, как бы опасаясь утратить его, он быстро и круто повернул к «Лиссабону», надеясь встретить там мясника, и не ошибся: отвалясь на спинку стула, надув щёки, Шкалик сидел
за столом, играя в карты с Никоном. Ни с кем не здороваясь, тяжело топая ногами, Кожемякин подошёл к столу, встал рядом с Посуловым и
сказал приглушённым голосом...
Уйдя, он надолго пропал, потом несколько раз заходил выпивший, кружился, свистел, кричал, а глаза у него смотрели потерянно, и сквозь радость явно скалила зубы горькая, непобедимая тоска. Наконец однажды в воскресенье он явился хмельной и шумный, приведя с собою статного парня, лет
за двадцать, щеголевато одетого в чёрный сюртук и брюки навыпуск. Парень смешно шаркнул ногой по полу и, протянув руку, красивым, густым голосом
сказал...
Держась рукою
за плечо гостя, он дошёл с ним до двери, остановился, вцепившись в косяк, и
сказал.
Когда вошли в дом, разделись и сели
за стол, Сухобаев, облизнув губы,
сказал угрожающе...
— Тише! — крикнул Посулов вставая,
за ним это слово
сказали ещё несколько человек, шум сжался, притих.
Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо
скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга.
За что ж, в самом деле, я должен погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду
за это? Да если б знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Осип (выходит и говорит
за сценой).Эй, послушай, брат! Отнесешь письмо на почту, и
скажи почтмейстеру, чтоб он принял без денег; да
скажи, чтоб сейчас привели к барину самую лучшую тройку, курьерскую; а прогону,
скажи, барин не плотит: прогон, мол,
скажи, казенный. Да чтоб все живее, а не то, мол, барин сердится. Стой, еще письмо не готово.
Городничий. Да я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками, я ничего не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который бы
за собою не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Вот теперь трактирщик
сказал, что не дам вам есть, пока не заплатите
за прежнее; ну, а коли не заплатим?