Неточные совпадения
Со всею силой юности и жаром ученика, гордого знаниями, свято верующего в их истину, он
говорил о том, что было ясно для него, —
говорил не столько для матери, сколько проверяя самого себя.
Она
говорила о жизни с подругами,
говорила подолгу, обо всем, но все — и она сама — только жаловались, никто
не объяснял, почему жизнь так тяжела и трудна.
Ей было сладко видеть, что его голубые глаза, всегда серьезные и строгие, теперь горели так мягко и ласково. На ее губах явилась довольная, тихая улыбка, хотя в морщинах щек еще дрожали слезы. В ней колебалось двойственное чувство гордости сыном, который так хорошо видит горе жизни, но она
не могла забыть
о его молодости и
о том, что он
говорит не так, как все, что он один решил вступить в спор с этой привычной для всех — и для нее — жизнью. Ей хотелось сказать ему: «Милый, что ты можешь сделать?»
Но
не решалась и, замирая, слушала рассказы
о людях, непонятных ей, научивших ее сына
говорить и думать столь опасно для него. Наконец она сказала ему...
Вспыхнул спор, засверкали слова, точно языки огня в костре. Мать
не понимала,
о чем кричат. Все лица загорелись румянцем возбуждения, но никто
не злился,
не говорил знакомых ей резких слов.
—
Не будем
говорить о старости и
о молодости! Посмотрим лучше, чьи мысли вернее.
Тут вмешалась мать. Когда сын
говорил о боге и обо всем, что она связывала с своей верой в него, что было дорого и свято для нее, она всегда искала встретить его глаза; ей хотелось молча попросить сына, чтобы он
не царапал ей сердце острыми и резкими словами неверия. Но за неверием его ей чувствовалась вера, и это успокаивало ее.
— Я
говорил, — продолжал Павел, —
не о том добром и милостивом боге, в которого вы веруете, а
о том, которым попы грозят нам, как палкой, —
о боге, именем которого хотят заставить всех людей подчиниться злой воле немногих…
— Надо
говорить о том, что есть, а что будет — нам неизвестно, — вот! Когда народ освободится, он сам увидит, как лучше. Довольно много ему в голову вколачивали, чего он
не желал совсем, — будет! Пусть сам сообразит. Может, он захочет все отвергнуть, — всю жизнь и все науки, может, он увидит, что все противу него направлено, — как, примерно, бог церковный. Вы только передайте ему все книги в руки, а уж он сам ответит, — вот!
— Я этого
не знала! — помолчав, ответила мать. — Паша
о себе ничего
не говорит…
— Вот —
о господах
говорил он, — есть тут что-то! — осторожно заметила мать. —
Не обманули бы!
Мать старалась
не двигаться, чтобы
не помешать ему,
не прерывать его речи. Она слушала его всегда с бо́льшим вниманием, чем других, — он
говорил проще всех, и его слова сильнее трогали сердце. Павел никогда
не говорил о том, что видит впереди. А этот, казалось ей, всегда был там частью своего сердца, в его речах звучала сказка
о будущем празднике для всех на земле. Эта сказка освещала для матери смысл жизни и работы ее сына и всех товарищей его.
Но все они уже теперь жили хорошей, серьезной и умной жизнью,
говорили о добром и, желая научить людей тому, что знали, делали это,
не щадя себя.
Хохол хватался за голову, дергал усы и долго
говорил простыми словами
о жизни и людях. Но у него всегда выходило так, как будто виноваты все люди вообще, и это
не удовлетворяло Николая. Плотно сжав толстые губы, он отрицательно качал головой и, недоверчиво заявляя, что это
не так, уходил недовольный и мрачный.
— «Ничего», —
говорит. И знаешь, как он спросил
о племяннике? «Что,
говорит, Федор хорошо себя вел?» — «Что значит — хорошо себя вести в тюрьме?» — «Ну,
говорит, лишнего чего
не болтал ли против товарищей?» И когда я сказал, что Федя человек честный и умница, он погладил бороду и гордо так заявил: «Мы, Сизовы, в своей семье плохих людей
не имеем!»
—
О Николае ничего
не говорят? — тихо осведомилась мать. Строгие глаза сына остановились на ее лице, и он внятно сказал...
—
Не говорят. И едва ли думают. Его нет. Он вчера в полдень уехал на реку и еще
не вернулся. Я спрашивал
о нем…
— Жаль,
не было тебя! — сказал Павел Андрею, который хмуро смотрел в свой стакан чая, сидя у стола. — Вот посмотрел бы ты на игру сердца, — ты все
о сердце
говоришь! Тут Рыбин таких паров нагнал, — опрокинул меня, задавил!.. Я ему и возражать но мог. Сколько в нем недоверия к людям, и как он их дешево ценит! Верно
говорит мать — страшную силу несет в себе этот человек!..
— Я
говорю: судьи — дети! — повторила она, вздыхая. Тогда он заговорил
о чем-то быстро и сердито, но слова его вились вокруг,
не задевая мать.
Она
не могла насытить свое желание и снова
говорила им то, что было ново для нее и казалось ей неоценимо важным. Стала рассказывать
о своей жизни в обидах и терпеливом страдании, рассказывала беззлобно, с усмешкой сожаления на губах, развертывая серый свиток печальных дней, перечисляя побои мужа, и сама поражалась ничтожностью поводов к этим побоям, сама удивлялась своему неумению отклонить их…
— Мне казалось — я знаю жизнь! — задумчиво сказал Николай. — Но когда
о ней
говорит не книга и
не разрозненные впечатления мои, а вот так, сама она, — страшно! И страшны мелочи, страшно — ничтожное, минуты, из которых слагаются года…
Говорили о молоке, но мать чувствовала, что они думают
о другом, без слов, желая Софье и ей доброго, хорошего. Это заметно трогало Софью и тоже вызывало у нее смущение, целомудренную скромность, которая
не позволила ей сказать что-нибудь иное, кроме тихого...
Как хохол, он
говорил о людях беззлобно, считая всех виноватыми в дурном устройстве жизни, но вера в новую жизнь была у него
не так горяча, как у Андрея, и
не так ярка.
Она разливала чай и удивлялась горячности, с которой они
говорили о жизни и судьбе рабочего народа,
о том, как скорее и лучше посеять среди него мысли
о правде, поднять его дух. Часто они, сердясь,
не соглашались друг с другом, обвиняли один другого в чем-то, обижались и снова спорили.
Всегда напряженно вслушиваясь в споры, конечно
не понимая их, она искала за словами чувство и видела — когда в слободке
говорили о добре, его брали круглым, в целом, а здесь все разбивалось на куски и мельчало; там глубже и сильнее чувствовали, здесь была область острых, все разрезающих дум. И здесь больше
говорили о разрушении старого, а там мечтали
о новом, от этого речи сына и Андрея были ближе, понятнее ей…
И уже относились к драме этой как к чему-то далекому, уверенно заглядывая в будущее, обсуждая приемы работы на завтра. Лица были утомлены, но мысли бодры, и,
говоря о своем деле, люди
не скрывали недовольства собой. Нервно двигаясь на стуле, доктор, с усилием притупляя свой тонкий, острый голос,
говорил...
— Для Паши это
не велика потеря, да и мне эти свидания только душу рвут!
Говорить ни
о чем нельзя. Стоишь против сына дурой, а тебе в рот смотрят, ждут —
не скажешь ли чего лишнего…
—
Не понимаешь,
о чем
говорить…
— Тогда
не нужны и свидания! — раздраженно заметил чиновник. —
Говорить не о чем, а ходят, беспокоят…
Они
говорили друг другу незначительные, ненужные обоим слова, мать видела, что глаза Павла смотрят в лицо ей мягко, любовно. Все такой же ровный и спокойный, как всегда, он
не изменился, только борода сильно отросла и старила его, да кисти рук стали белее. Ей захотелось сделать ему приятное, сказать
о Николае, и она,
не изменяя голоса, тем же тоном, каким
говорила ненужное и неинтересное, продолжала...
С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли, боль и обида за человека заслоняли все чувства, она уже
не могла думать
о чемодане и ни
о чем более. Из глаз ее безудержно текли слезы, а лицо было угрюмо и голос
не вздрагивал, когда она
говорила хозяину избы...
— Гм! —
говорил Николай в следующую минуту, глядя на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли,
о Рыбине необходимо написать бумажку для деревни, ему это
не повредит, раз он ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее напечатает… А вот как бумажка попадет туда?
Она слышала слова прокурора, понимала, что он обвиняет всех, никого
не выделяя; проговорив
о Павле, он начинал
говорить о Феде, а поставив его рядом с Павлом, настойчиво пододвигал к ним Букина, — казалось, он упаковывает, зашивает всех в один мешок, плотно укладывая друг к другу.
— Я
не хотела
говорить с вами
о вашем сыне —
не встречалась с ним и
не люблю печальных разговоров. Я знаю, что это значит, когда близкий идет в ссылку! Но — мне хочется спросить вас — хорошо иметь такого сына?..