Неточные совпадения
Когда мать услыхала это слово, она в молчаливом испуге уставилась в лицо барышни. Она слышала, что социалисты убили царя. Это
было во дни ее молодости; тогда говорили, что помещики, желая отомстить царю за то, что он освободил крестьян, дали зарок не стричь себе волос до поры, пока они не убьют его, за это их и назвали социалистами. И теперь она не могла
понять — почему же социалист сын ее и товарищи его?
— Да здравствуют рабочие Италии! — кричали в другой раз. И, посылая эти крики куда-то вдаль, друзьям, которые не знали их и не могли
понять их языка, они, казалось,
были уверены, что люди, неведомые им, слышат и
понимают их восторг.
— Если вы, мамаша, покажете им, что испугались, они подумают: значит, в этом доме что-то
есть, коли она так дрожит. Вы ведь
понимаете — дурного мы не хотим, на нашей стороне правда, и всю жизнь мы
будем работать для нее — вот вся наша вина! Чего же бояться?
Но если Павел
был один, они тотчас же вступали в бесконечный, но всегда спокойный спор, и мать, тревожно слушая их речи, следила за ними, стараясь
понять — что говорят они?
Она
понимала — его посадят в тюрьму за то, что он говорил сегодня рабочим. Но с тем, что он говорил, соглашались все, и все должны вступиться за него, значит — долго держать его не
будут…
Правду вашу я тоже
поняла: покуда
будут богатые — ничего не добьется народ, ни правды, ни радости, ничего!
— Обман! — ответил Рыбин. — Чувствую — обман. Ничего не знаю, а —
есть обман. Вот. Господа мудрят чего-то. А мне нужно правду. И я правду
понял. А с господами не пойду. Они, когда понадобится, толкнут меня вперед, — да по моим костям, как по мосту, дальше зашагают…
— Пойду один по селам, по деревням.
Буду бунтовать народ. Надо, чтобы сам народ взялся. Если он
поймет — он пути себе откроет. Вот я и
буду стараться, чтобы
понял — нет у него надежды, кроме себя самого, нету разума, кроме своего. Так-то!
— Посижу — выйду. Опять пойду. А что до мужиков — раз свяжут, два, да и
поймут, — не вязать надо меня, а — слушать. Я скажу им: «Вы мне не верьте, вы только слушайте». А
будут слушать — поверят!
— Знаете, иногда такое живет в сердце, — удивительное! Кажется, везде, куда ты ни придешь, — товарищи, все горят одним огнем, все веселые, добрые, славные. Без слов друг друга
понимают… Живут все хором, а каждое сердце
поет свою песню. Все песни, как ручьи, бегут — льются в одну реку, и течет река широко и свободно в море светлых радостей новой жизни.
— Пишет. Я этого не
понимаю! — покачав головой, сказал Николай. — Что он — чиж? Посадили в клетку —
поет! Я вот одно
понимаю — домой мне идти не хочется…
— Может
быть —
понимаю! — кивнув головой, сказал Николай. — Только я — не верю!
— Хорош
был бы я товарищ тебе, если бы молчал, видя твои глупые, козлиные прыжки! Ты зачем это сказал?
Понимаешь?
Павел и Андрей почти не спали по ночам, являлись домой уже перед гудком оба усталые, охрипшие, бледные. Мать знала, что они устраивают собрания в лесу, на болоте, ей
было известно, что вокруг слободы по ночам рыскают разъезды конной полиции, ползают сыщики, хватая и обыскивая отдельных рабочих, разгоняя группы и порою арестуя того или другого.
Понимая, что и сына с Андреем тоже могут арестовать каждую ночь, она почти желала этого — это
было бы лучше для них, казалось ей.
— Товарищи! — раздался голос Павла. — Солдаты такие же люди, как мы. Они не
будут бить нас. За что бить? За то, что мы несем правду, нужную всем? Ведь эта правда и для них нужна. Пока они не
понимают этого, но уже близко время, когда и они встанут рядом с нами, когда они пойдут не под знаменем грабежей и убийств, а под нашим знаменем свободы. И для того, чтобы они
поняли нашу правду скорее, мы должны идти вперед. Вперед, товарищи! Всегда — вперед!
— Я вот теперь смогу сказать кое-как про себя, про людей, потому что — стала
понимать, могу сравнить. Раньше жила, — не с чем
было сравнивать. В нашем быту — все живут одинаково. А теперь вижу, как другие живут, вспоминаю, как сама жила, и — горько, тяжело!
— Это — не моя песня, ее тысячи людей
поют, не
понимая целебного урока для народа в своей несчастной жизни. Сколько замученных работой калек молча помирают с голоду… — Он закашлялся, сгибаясь, вздрагивая.
— Видно — уж всем они сыты и тошно им! Знаю я — земский начальник один заставлял мужиков лошади его кланяться, когда по деревне вели, и кто не кланялся, того он под арест сажал. Ну, зачем это нужно
было ему? Нельзя
понять, нельзя!
Всегда напряженно вслушиваясь в споры, конечно не
понимая их, она искала за словами чувство и видела — когда в слободке говорили о добре, его брали круглым, в целом, а здесь все разбивалось на куски и мельчало; там глубже и сильнее чувствовали, здесь
была область острых, все разрезающих дум. И здесь больше говорили о разрушении старого, а там мечтали о новом, от этого речи сына и Андрея
были ближе, понятнее ей…
Это
было понятно — она знала освободившихся от жадности и злобы, она
понимала, что, если бы таких людей
было больше, — темное и страшное лицо жизни стало бы приветливее и проще, более добрым и светлым.
Мать
была смята ее порывом, но
поняла его и, взволнованная, полная грустного чувства, обняв Сашу, тихонько ответила...
— Крестьяне! — гудел голос Михаилы. — Разве вы не видите жизни своей, не
понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу
пьют? Все вами держится, вы — первая сила на земле, — а какие права имеете? С голоду издыхать — одно ваше право!..
— Второй раз сажают — все за то, что он
понял божью правду и открыто сеял ее… Молодой он, красавец, умный! Газету — он придумал, и Михаила Ивановича он на путь поставил, — хоть и вдвое старше его Михайло-то! Теперь вот — судить
будут за это сына моего и — засудят, а он уйдет из Сибири и снова
будет делать свое дело…
Есть примеры, что неграмотный больше грамотного
понимает, особенно ежели грамотный-то сытый!
— В одной книжке прочитала я слова — бессмысленная жизнь. Это я очень
поняла, сразу! Знаю я такую жизнь — мысли
есть, а не связаны и бродят, как овцы без пастуха, — нечем, некому их собрать… Это и
есть — бессмысленная жизнь. Бежала бы я от нее да и не оглянулась, — такая тоска, когда что-нибудь
понимаешь!
Она
поняла его, и — как ни грустно
было ей — чувство гордости своею удачей вызвало на лице у нее улыбку.
— Вообще — чудесно! — потирая руки, говорил он и смеялся тихим, ласковым смехом. — Я, знаете, последние дни страшно хорошо жил — все время с рабочими, читал, говорил, смотрел. И в душе накопилось такое — удивительно здоровое, чистое. Какие хорошие люди, Ниловна! Я говорю о молодых рабочих — крепкие, чуткие, полные жажды все
понять. Смотришь на них и видишь — Россия
будет самой яркой демократией земли!
— Я сидел тут, писал и — как-то окис, заплесневел на книжках и цифрах. Почти год такой жизни — это уродство. Я ведь привык
быть среди рабочего народа, и, когда отрываюсь от него, мне делается неловко, — знаете, натягиваюсь я, напрягаюсь для этой жизни. А теперь снова могу жить свободно,
буду с ними видеться, заниматься. Вы
понимаете —
буду у колыбели новорожденных мыслей, пред лицом юной, творческой энергии. Это удивительно просто, красиво и страшно возбуждает, — делаешься молодым и твердым, живешь богато!
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно, не у нас берут… Они ведь
понимают — крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и делить ее
будут, а уж они так разделят, чтобы не
было больше ни хозяев, ни работников, — как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
На улице с нею здоровались слободские знакомые, она молча кланялась, пробираясь сквозь угрюмую толпу. В коридорах суда и в зале ее встретили родственники подсудимых и тоже что-то говорили пониженными голосами. Слова казались ей ненужными, она не
понимала их. Все люди
были охвачены одним и тем же скорбным чувством — это передавалось матери и еще более угнетало ее.
Она, видимо, гордилась своим сыном,
быть может, не
понимая своего чувства, но ее чувство
было знакомо матери, и она ответила на ее слова доброй улыбкой, тихими словами...
— Позвольте, кавалер, я
понимаю! Послушайте — ежели я вас ударю и я же вас
буду судить, как вы полагаете…
Матери хотелось сказать ему то, что она слышала от Николая о незаконности суда, но она плохо
поняла это и частью позабыла слова. Стараясь вспомнить их, она отодвинулась в сторону от людей и заметила, что на нее смотрит какой-то молодой человек со светлыми усами. Правую руку он держал в кармане брюк, от этого его левое плечо
было ниже, и эта особенность фигуры показалась знакомой матери. Но он повернулся к ней спиной, а она
была озабочена воспоминаниями и тотчас же забыла о нем.
— Человек партии, я признаю только суд моей партии и
буду говорить не в защиту свою, а — по желанию моих товарищей, тоже отказавшихся от защиты, — попробую объяснить вам то, чего вы не
поняли.