Неточные совпадения
Он шёл, крепко упираясь ногами в глубокий песок, высоко подняв голову; лицо у него
было весёлое, и ещё издали он улыбался Илье, протянув к нему руку, что-то показывая.
Рожа у Перфишки
была отчаянно
весёлая; Илья смотрел на него с отвращением и страхом. Ему подумалось, что бог жестоко накажет сапожника за такое поведение в день смерти жены. Но Перфишка
был пьян и на другой день, за гробом жены он шёл спотыкаясь, мигал глазом и даже улыбался. Все его ругали, кто-то даже ударил по шее…
Однажды Перфишку вызвали в полицию. Он ушёл встревоженный, а воротился
весёлый и привёл с собой Пашку Грачёва, крепко держа его за руку. Пашка
был такой же остроглазый, только страшно похудел, пожелтел, и лицо у него стало менее задорным. Сапожник притащил его в трактир и там рассказывал, судорожно подмигивая глазом...
— Ничего не страшно!.. Я во многих острогах
был… в разных городах… Я, брат, к господам прилип там… И барыни
были тоже… настоящие! На разных языках говорят. Я им камеры убирал!
Весёлые, черти, даром что арестанты!..
Ты что никогда не придёшь? — спросил Илья, улыбаясь. Ему тоже
было приятно видеть старого товарища таким
весёлым и чумазым. Он поглядел на Пашкины опорки, потом на свои новые сапоги, ценою в девять рублей, и самодовольно улыбнулся.
— Ка-акой кавалер! — засмеялась она. И смех у неё
был хороший —
весёлый, ясный. Павел тоже смеялся, говоря...
Следователь сложил губы трубочкой, посвистал и начал просматривать какую-то бумагу. А Лунёв вновь уставился на картину, чувствуя, что интерес к ней помогает ему
быть спокойным. Откуда-то донёсся
весёлый, звонкий смех ребёнка. Потом женский голос, радостный и ласковый, протяжно запел...
Илье в его комнате
было слышно всё: и говор струн, то
весёлый, то чувствительный, и шлёпанье карт, и чмоканье губ.
— Значит, ты их не любишь, если не ловил… А я ловил, даже за это из корпуса
был исключён… И теперь стал бы ловить, но не хочу компрометироваться в глазах начальства. Потому что хотя любовь к певчим птицам — и благородная страсть, но ловля их — забава, недостойная солидного человека…
Будучи на твоём месте, я бы ловил чижиков — непременно!
Весёлая птичка… Это именно про чижа сказано: птичка божия…
Чем более присматривался Илья к благополучной жизни своих хозяев, тем более нравились они ему. Всё у них
было чисто, крепко, всё делалось спокойно, и они, видимо, любили друг друга. Маленькая, бойкая женщина
была похожа на
весёлую синицу, её муж — на неповоротливого снегиря, в квартире уютно, как в птичьем гнезде. По вечерам, сидя у себя, Лунёв прислушивался к разговору хозяев и думал...
Он думал: вот — судьба ломала, тискала его, сунула в тяжёлый грех, смутила душу, а теперь как будто прощенья у него просит, улыбается, угождает ему… Теперь пред ним открыта свободная дорога в чистый угол жизни, где он
будет жить один и умиротворит свою душу. Мысли кружились в его голове
весёлым хороводом, вливая в сердце неведомую Илье до этой поры уверенность.
Весёлое солнце весны ласково смотрело в окна, но жёлтые стены больницы казались ещё желтее. При свете солнца на штукатурке выступали какие-то пятна, трещины. Двое больных, сидя на койке, играли в карты, молча шлёпая ими. Высокий, худой мужчина бесшумно расхаживал по палате, низко опустив забинтованную голову.
Было тихо, хотя откуда-то доносился удушливый кашель, а в коридоре шаркали туфли больных. Жёлтое лицо Якова
было безжизненно, глаза его смотрели тоскливо.
— Окончательно пропадаю, — спокойно согласился сапожник. — Многие обо мне, когда помру, пожалеть должны! — уверенно продолжал он. — Потому —
весёлый я человек, люблю людей смешить! Все они: ах да ох, грех да бог, — а я им песенки
пою да посмеиваюсь. И на грош согреши — помрёшь, и на тысячи — издохнешь, а черти всех одинаково мучить
будут… Надо и
весёлому человеку жить на земле…
И когда они
поют грустные песни, то все хохочут не в лад пению, а запевая
весёлое, горько плачут, грустно кивая головами и вытирая слёзы белыми платочками.
— Придёшь это к ним… «А, здравствуйте!» Обедают — садись обедать, чай
пьют —
пей чай! Простота! Народищу всякого — уйма! Весело, —
поют, кричат, спорят про книжки. Книжек — как в лавке. Тесно, толкаются, смеются. Народ всё образованный — адвокат там один, другой скоро доктором
будет, гимназисты и всякие эдакие фигуры. Совсем забудешь, кто ты
есть, и тоже заодно с ними и хохочешь, и куришь, и всё. Хороший народ!
Весёлый, а сурьёзный…
— Там
была маленькая речушка, — тихая такая! И
весёлая компания… один телеграфист превосходно играл на скрипке… Я выучилась грести… Но — мужицкие дети! Это наказание! Вроде комаров — ноют, клянчат… Дай, дай! Это их отцы учат и матери…
Неточные совпадения
Такая рожь богатая // В тот год у нас родилася, // Мы землю не ленясь // Удобрили, ухолили, — // Трудненько
было пахарю, // Да весело жнее! // Снопами нагружала я // Телегу со стропилами // И
пела, молодцы. // (Телега нагружается // Всегда с
веселой песнею, // А сани с горькой думою: // Телега хлеб домой везет, // А сани — на базар!) // Вдруг стоны я услышала: // Ползком ползет Савелий-дед, // Бледнешенек как смерть: // «Прости, прости, Матренушка! — // И повалился в ноженьки. — // Мой грех — недоглядел!..»
К дьячку с семинаристами // Пристали: «
Пой „
Веселую“!» // Запели молодцы. // (Ту песню — не народную — // Впервые
спел сын Трифона, // Григорий, вахлакам, // И с «Положенья» царского, // С народа крепи снявшего, // Она по пьяным праздникам // Как плясовая пелася // Попами и дворовыми, — // Вахлак ее не
пел, // А, слушая, притопывал, // Присвистывал; «
Веселою» // Не в шутку называл.)
Г-жа Простакова (с
веселым видом). Вот отец! Вот послушать! Поди за кого хочешь, лишь бы человек ее стоил. Так, мой батюшка, так. Тут лишь только женихов пропускать не надобно. Коль
есть в глазах дворянин, малый молодой…
Ранним утром выступил он в поход и дал делу такой вид, как будто совершает простой военный променад. [Промена́д (франц.) — прогулка.] Утро
было ясное, свежее, чуть-чуть морозное (дело происходило в половине сентября). Солнце играло на касках и ружьях солдат; крыши домов и улицы
были подернуты легким слоем инея; везде топились печи и из окон каждого дома виднелось
веселое пламя.
Но тут встретилось новое затруднение: груды мусора убывали в виду всех, так что скоро нечего
было валить в реку. Принялись за последнюю груду, на которую Угрюм-Бурчеев надеялся, как на каменную гору. Река задумалась, забуровила дно, но через мгновение потекла
веселее прежнего.