Неточные совпадения
У корней ветлы лежит отец его, связанный веревкой, в изорванной рубахе;
руки у него прикручены за спину, голая
грудь выпятилась вперёд, а голова будто приросла к стволу ветлы.
Илья охватил у колена огромную ногу кузнеца и крепко прижался к ней
грудью. Должно быть, Савёл ощутил трепет маленького сердца, задыхавшегося от его ласки: он положил на голову Ильи тяжёлую
руку, помолчал немножко и густо молвил...
Еремей прикладывал
руки к своей
груди, отмахивал ими что-то от себя и кашлял, объясняя людям тайну события.
Илья прислонил лицо к щели в переборке, замер, присмотрелся и увидал, что старик лежит на своей постели вверх
грудью, размахивая
руками.
Он махнул
рукой, отвернулся от товарища и замер неподвижно, крепко упираясь
руками в сиденье стула и опустив голову на
грудь. Илья отошёл от него, сел на кровать в такой же позе, как Яков, и молчал, не зная, что сказать в утешение другу.
Через несколько дней после этого Илья встретил Пашку Грачёва. Был вечер; в воздухе лениво кружились мелкие снежинки, сверкая в огнях фонарей. Несмотря на холод, Павел был одет только в бумазейную рубаху, без пояса. Шёл он медленно, опустив голову на
грудь, засунув
руки в карманы, согнувши спину, точно искал чего-то на своей дороге. Когда Илья поравнялся с ним и окликнул его, он поднял голову, взглянул в лицо Ильи и равнодушно молвил...
Тогда, надев шапку, он положил деньги в карман, сунул
руки в рукава пальто, сжался, наклонил голову и медленно пошёл вдоль по улице, неся в
груди оледеневшее сердце, чувствуя, что в голове его катаются какие-то тяжёлые шары и стучат в виски ему…
Илья взмахнул
рукой, и крепкий кулак его ударил по виску старика. Меняла отлетел к стене, стукнулся об неё головой, но тотчас же бросился
грудью на конторку и, схватившись за неё
руками, вытянул тонкую шею к Илье. Лунёв видел, как на маленьком, тёмном лице сверкали глаза, шевелились губы, слышал громкий, хриплый шёпот...
Стиснул и стал трясти её, а старик упёрся
руками в
грудь ему и хрипел.
Терентий быстро вскочил на ноги и встал среди комнаты, встряхнув горбом. Он тупо смотрел на племянника, сидевшего на кровати, упираясь в неё
руками, на его приподнятые плечи и голову, низко опущенную на
грудь.
Илья держал письмо в
руке и чувствовал себя виноватым пред Олимпиадой, грусть и жалость сжимали ему
грудь и давили горло.
Илья запер дверь, обернулся, чтобы ответить, — и встретил перед собой
грудь женщины. Она не отступала перед ним, а как будто всё плотнее прижималась к нему. Он тоже не мог отступить: за спиной его была дверь. А она стала смеяться… тихонько так, вздрагивающим смехом. Лунёв поднял
руки, осторожно положил их ладонями на её плечи, и
руки у него дрожали от робости пред этой женщиной и желания обнять её. Тогда она сама вытянулась кверху, цепко охватила его шею тонкими, горячими
руками и сказала звенящим голосом...
Илья, как во сне, ловил её острые поцелуи и пошатывался от судорожных движений гибкого тела. А она, вцепившись в
грудь ему, как кошка, всё целовала его. Он схватил её крепкими
руками, понёс к себе в комнату и шёл с нею легко, как по воздуху…
Она оперлась на спинку стула, свесив тонкие
руки, и, склонив голову набок, учащённо дышала своей плоской
грудью.
— Ну, вот я освободился на часок! — радостно объявил Яков, входя и запирая дверь на крючок. — Чаю хочешь? Хорошо… Ива-ан, — чаю! — Он крикнул, закашлялся и кашлял долго, упираясь
рукой в стену, наклонив голову и так выгибая спину, точно хотел извергнуть из
груди своей что-то.
Яков сконфуженно засмеялся и снова стал кашлять, хватая
руками то
грудь, то горло.
Лицо у неё было плутоватое, ласковое, глаза блестели задорно… Лунёв, протянув
руку, взял её за плечо… В нём вспыхнула ненависть к ней, зверское желание обнять её, давить на своей
груди и слушать треск её тонких костей.
Другой, в заплатанной поддёвке и картузе, нахлобученном на глаза, стоял, опустив голову на
грудь, сунувши одну
руку за пазуху, а другую в карман.
— Не кричи, дурачок! — ответил ему Илья, усаживаясь на стул и скрестив
руки на
груди. — Что кричишь? Ведь я жил с ней, знаю её… И человека я убил… Купца Полуэктова… Помнишь, я с тобой не один раз про Полуэктова заговаривал? Это потому, что я его удушил… А ей-богу, на его деньги магазин-то открыт…
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост… перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала
руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную любовь мою, то я недостоин земного существования. С пламенем в
груди прошу
руки вашей.
— А потому терпели мы, // Что мы — богатыри. // В том богатырство русское. // Ты думаешь, Матренушка, // Мужик — не богатырь? // И жизнь его не ратная, // И смерть ему не писана // В бою — а богатырь! // Цепями
руки кручены, // Железом ноги кованы, // Спина… леса дремучие // Прошли по ней — сломалися. // А
грудь? Илья-пророк // По ней гремит — катается // На колеснице огненной… // Все терпит богатырь!
Вгляделся барин в пахаря: //
Грудь впалая; как вдавленный // Живот; у глаз, у рта // Излучины, как трещины // На высохшей земле; // И сам на землю-матушку // Похож он: шея бурая, // Как пласт, сохой отрезанный, // Кирпичное лицо, //
Рука — кора древесная, // А волосы — песок.
Дрожу, гляжу на лекаря: // Рукавчики засучены, //
Грудь фартуком завешана, // В одной
руке — широкий нож, // В другой ручник — и кровь на нем, // А на носу очки!
Груди захлестывало кровью, дыхание занимало, лица судорожно искривляло гневом при воспоминании о бесславном идиоте, который, с топором в
руке, пришел неведомо отколь и с неисповедимою наглостью изрек смертный приговор прошедшему, настоящему и будущему…