Неточные совпадения
В последних числах марта, в
день самого Благовещения, на одной из таких дорог, ведшей из села Сосновки к Оке, можно было встретить оборванного старика, сопровождаемого таким же почти оборванным мальчиком.
Время было раннее. Снежные холмистые скаты, обступившие дорогу, и темные сосновые леса, выглядывающие из-за холмов, только что озарились солнцем.
Крестьянину разориться нетрудно: прогуляй недели две во
время пахоты да неделю в страдную, рабочую пору — и
делу конец!
До того
времени он в ус не дул; обжигался день-деньской на печке, как словно и не чаял своего горя.
— Как нам за тебя бога молить! — радостно воскликнул Аким, поспешно нагибая голову Гришки и сам кланяясь в то же
время. — Благодетели вы, отцы наши!.. А уж про себя скажу, Глеб Савиныч, в гроб уложу себя, старика. К какому
делу ни приставишь, куда ни пошлешь, что сделать велишь…
«С начатия-то тебя как словно маненько и пощипывает; а там ничего, нуждушки мало! С холоду-то, знамо, человек крепнет», — утверждал всегда старый рыбак. И что могла, в самом
деле, значить стужа для человека, который в глубокую осень, в то
время как Ока начинала уже покрываться салом и стынуть, проводил несколько часов в воде по пояс!
— Вот, сватьюшка, что я скажу тебе, — произнес он с видом простодушия. — Останься, пожалуй, у нас еще
день, коли спешить некуда. Тем
временем нам в чем-нибудь подсобишь… Так, что ли? Ну, когда так — ладно! Бери топор, пойдем со мною.
Он и сам бы сходил — погода ни в каком случае не могла быть ему помехой, — но пожалел
времени; без всякого сомнения, плохой его работник не мог провести
день с тою пользою для дома, как сам хозяин.
Предчувствия не обманули Глеба. Дядюшка Аким подавал надежду пролежать если не всю зиму, так по крайней мере долгое
время. Он лежал пластом на печи, не принимал пищи, и лишь когда только мучила жажда, подавал голос. Так прошло несколько
дней.
— Перелезай на ту сторону.
Время немного осталось;
день на исходе… Завтра чем свет станешь крыть соломой… Смотри, не замешкай с хворостом-то! Крепче его привязывай к переводинам… не жалей мочалы; завтра к вечеру авось, даст бог, порешим… Ну, полезай… да не тормози руки!.. А я тем
временем схожу в Сосновку, к печнику понаведаюсь… Кто его знает:
времени, говорит, мало!.. Пойду: авось теперь ослобонился, — заключил он, направляясь в сени.
— Куды затормошился? Эвона! Рази я говорю: теперь ступай! Успеешь еще десять раз сбегать:
время терпит. Наперед всего покончи
дело с рамами и притолоками, тогда и ступай… Немного далече, к ночи домой поспеешь…
— Вот, братцы, посидите, отдохните, — вымолвил Глеб, когда все подошли к лодкам. — А вы, полно глазеть-то! За
дело! — прибавил он, обратившись к Гришке и Ване, которые до того
времени прислушивались к разговору.
— Знамое
дело, какие теперь дороги! И то еще удивлению подобно, как до сих пор река стоит; в другие годы в это
время она давно в берегах… Я полагаю, дюжи были морозы — лед-то добре закрепили; оттого долее она и держит. А все, по-настоящему, пора бы расступиться! Вишь, какое тепло: мокрая рука не стынет на ветре! Вот вороны и жаворонки недели три как уж прилетели! — говорил Глеб, околачивая молотком железное острие багра.
Прошло два
дня после возвращения рыбаков. В промежуток этого
времени Петр неоднократно готовился приступить к отцу с объяснением, но, встречая всякий раз неблагосклонный взгляд родителя, откладывал почему-то свое намерение до следующего
дня. Наконец он решился выждать водополья, рассчитывая, не без основания, что начало рыбной ловли авось-либо расшевелит отца и сделает его доступнее. То, чего ждал Петр, не замедлило осуществиться.
— Что его, старика, раззадоривать; дай ему наперед разгуляться;
время терпит, идти нам после Святой — успеешь еще сказать; бей с однова; в тот
день, как идти нам, тут и скажем!» Петр ничего не отвечал, однако ж послушался.
В другое
время он, конечно, не замедлил бы выйти из себя: запылил бы, закричал, затопал и дал бы крепкий напрягай сыну, который невесть чего, в самом
деле, продолжает глядеть «комом» (собственное выражение Глеба, требовавшего всегда, чтоб молодые люди глядели «россыпью»), продолжает ломаться, таиться и даже осмеливается худеть и задумываться; но на этот раз он не обнаружил своего неудовольствия.
— Не говорил я тебе об этом нашем
деле по той причине:
время, вишь ты, к тому не приспело, — продолжал Глеб, — нечего было заводить до поры до
времени разговоров, и дома у меня ничего об этом о сю пору не ведают; теперь таиться нечего: не сегодня, так завтра сами узнаете… Вот, дядя, — промолвил рыбак, приподымая густые свои брови, — рекрутский набор начался! Это, положим, куда бы ни шло:
дело, вестимо, нужное, царство без воинства не бывает; вот что неладно маленько, дядя: очередь за мною.
При самом начале этого разговора, как только Глеб сказал, что ожидает со
дня на
день какого-то гореванья, и особенно после того, как объяснил он свое намерение относительно Гришки, в чертах Вани произошла разительная перемена; он поднял голову и устремил тревожно-беспокойный взгляд на отца, который во все
время беседы сидел к нему боком.
В то
время, как отец спускался по площадке и осматривал свои лодки (первое неизменное
дело, которым старый рыбак начинал свой трудовой
день), сыновья его сидели, запершись в клети, и переговаривали о предстоявшем объяснении с родителем; перед ними стоял штоф.
Солнце только что село за нагорным береговым хребтом, который синел в отдалении. Румяное небо было чистоты и ясности необыкновенной. Окрестная тишина возмущалась только нестройным гамом гулявшего народа. Но Глеб, казалось, совсем уж забыл о Комареве. Шум и возгласы народа напоминали старику шум и возгласы другой толпы, которая, быть может, в это самое
время покидала уездный город, куда три
дня тому назад отвел он Ванюшу.
Страшная скука, испытанная им в эти последние пять
дней, пробуждала в нем лихорадочное желание погулять, размахнуться, забыть хоть на
время сумрачного старика, ворчавшего с утра до вечера и не перестававшего браниться.
— Знамо, здорово… Не о том речь, не тот, примерно, наш разговор был — вот что! Сказывал, на другой
день придешь; а где он, тот день-то?.. Парня нарочно посылал; прождал все утро;
время только напрасно прошло…
К сожалению, во все продолжение утра не довелось ему перемолвить с ним слова. Глеб тотчас же усадил нового батрака за
дело. Нетерпеливый, заботливый старик, желая убедиться скорее в степени силы и способностей Захара, заставил его, по обыкновению своему, переделать кучу самых разнообразных работ и во все
время не спускал с него зорких, проницательных глаз.
К шестнадцатилетнему возрасту — в то
время как в пахотной деревне сверстники в состоянии уже заменить отца в поле и в
делах хозяйственных — фабричный парень умеет только щелкать челноком.
Старик шибко крепковат был на деньги, завязывал их, как говорится, в семь узлов; недаром, как видели мы в свое
время, откладывал он
день ото
дня, девять лет кряду, постройку новой избы, несмотря на просьбы жены и собственное убеждение, что старая изба того и смотри повалится всем на голову; недаром считал он каждый грош, клал двойчатки в кошель, соблюдал строжайший порядок в доме, не любил бражничества и на семидесятом году неутомимо работал от зари до зари, чтобы только не нанимать лишнего батрака.
На другой же
день можно было видеть, как тетка Анна и молоденькая сноха ее перемывали горшки и корчаги и как после этого обе стучали вальками на берегу ручья. Глеб, который не без причины жаловался на потерянное
время —
время подходило к осени и пора стояла, следовательно, рабочая, — вышел к лодкам, когда на бледнеющем востоке не успели еще погаснуть звезды. За час до восхода он, Захар и Гришка были на Оке.
Мне приводилось встречать старух, которые рыдали отчаянно, страшно рыдали, и в то же
время несли на плечах ведра или занимались другим хозяйственным
делом.
Единственный предмет, обращавший на себя теперь внимание Глеба, было «
время», которое, с приближением осени, заметно сокращало трудовые
дни. Немало хлопот приносила также погода, которая начинала хмуриться, суля ненастье и сиверку — неумолимых врагов рыбака. За всеми этими заботами, разумеется, некогда было думать о снохе. Да и думать-то было нечего!.. Живет себе бабенка наравне с другими, обиды никакой и ни в чем не терпит — живет, как и все люди. В меру работает, хлеб ест вволю: чего ж ей еще?..
С того же
дня Захар переменил свое обращение с Дуней. Он понял, что тут не то, что с фабричными девками: смелостью и удалью ничего не возьмешь — надо вести
дело исподволь. Основываясь на этом, он совершенно оставил на первое
время свои преследования и принял вид человека, которого обругали или оскорбили самым незаслуженным образом.
— Было
время, точно, был во мне толк… Ушли мои года, ушла и сила… Вот толк-то в нашем брате — сила! Ушла она — куда ты годен?.. Ну, что говорить, поработал и я, потрудился-таки, немало потрудился на веку своем… Ну, и перестать пора…
Время пришло не о суете мирской помышлять, не о житейских
делах помышлять надо, Глеб Савиныч, о другом помышлять надо!..
А между тем хлопочут они с утра до вечера, и редко увидите вы их руки праздными: в действиях видны даже какая-то суета и торопливость, как будто запоздали они с каким-нибудь важным
делом и спешат нагнать потерянное
время; заметно желание сделать скоро, живьем, на живую нитку; мера на глаз, вес наугад!
— Оборони, помилуй бог! Не говорил я этого; говоришь: всяк должен трудиться, какие бы ни были года его. Только надо делать
дело с рассудком… потому
время неровно… вот хоть бы теперь:
время студеное, ненастное… самая что ни на есть кислота теперь… а ты все в воде мочишься… знамо, долго ли до греха, долго ли застудиться…
В базарные
дни, осенью и зимою, в обозное
время в посетителях не было недостатка.
«Что же касается до меня (писал дальше Ваня), то я, по милости ко мне всемогущего создателя, хранимый всеблагим его провидением, и по настоящее
время нахожусь жив и здоров, весьма благополучен, чего стократно и вам, батюшка и матушка, желаю, как то: мирных, благодетельных и счастливых
дней, хороших успехов во всех ваших хозяйственных
делах и намерениях. Продолжая дальше сие письмо, прошу вас, батюшка, вскоре по получении оного уведомить меня, живы ли вы и в каком положении находитесь…»
–"…В каком положении находитесь… да, — и хотя я не могу никакой помощи на
деле вам оказать, но усугублю хоть свои усердные ко господу богу молитвы, которые я не перестаю ему воссылать утром и вечером о вашем здравии и благоденствии; усугублю и удвою свои молитвы, да сделает вас долголетно счастливыми, а мне сподобит, что я в счастливейшие
времена поживу с вами еще сколько-нибудь на земле, побеседую с престарелым моим родителем и похороню во
время благоприятное старые ваши косточки…»
Полагая, что пустопорожнее каляканье его с гуртовщиками продолжалось довольно долго, что Гришка, верно, успел уже в это
время спроворить
дело и ждал его в условном месте, Захар медленно поднялся на ноги.
Во все
время этого объяснения Захар не давал отдыха языку своему. Он опровергал с неописанною наглостью все обвинения, требовал очной ставки с Герасимом, называл его мошенником, призывал в доказательство своей невинности расписку, в которой не был даже поименован, складывал всю вину на Гришку, говорил, что приемыш всему
делу голова-заглавие, поминутно обращался к дружбе Федота Кузьмича и проч. Но Федот Кузьмич только подтрунивал, а гуртовщик, державший Захара за ворот рубахи, не переставал его потряхивать.
Надо полагать, что старик обознался
временем и было уже больше полудня. Едва успел он раза два ковырнуть кочедыком, как на
дне лощины показался сын мужика, у которого дедушка Кондратий нанимал угол. Парень нес обед.