Неточные совпадения
— Когда я получил телеграмму о смерти Холостова, сейчас же отправился в министерство навести справки. У меня там есть несколько знакомых чиновников, которые и рассказали все, то есть, что решение по
делу Холостова было получено как раз в то
время, когда Холостов лежал на столе, и что министерство перевело его долг на заводы.
Это печальное
время совпало как раз с открытием богатейших золотоносных россыпей в глубине Саянских гор, что было уже
делом Бахарева, который теперь вел
дело в компании с Приваловым.
Хиония Алексеевна в эти немногие
дни не только не имела
времени посетить свою приятельницу, но даже потеряла всякое представление о переменах
дня и ночи. У нее был полон рот самых необходимых хлопот, потому что нужно было приготовить квартиру для Привалова в ее маленьком домике. Согласитесь, что это была самая трудная и сложная задача, какую только приходилось когда-нибудь решать Хионии Алексеевне. Но прежде мы должны сказать, каким образом все это случилось.
Неопределенное положение
дел оставляло в руках Хионии Алексеевны слишком много свободного
времени, которое теперь все целиком и посвящалось Агриппине Филипьевне, этому неизменному старому другу.
— Вы хотите сказать о Nicolas? Это старая новость… Только едва ли они чего-нибудь добьются: Привалов и раньше все
время хлопотал в Петербурге по своему
делу.
Оскар Филипыч уже совсем не походил на тех дельцов, с какими Половодову до настоящего
времени приходилось иметь
дело.
Из-за этого и
дело затянулось, но Nicolas может устроить на свой страх то, чего не хочет Привалов, и тогда все ваше
дело пропало, так что вам необходим в Петербурге именно такой человек, который не только следил бы за каждым шагом Nicolas, но и парализовал бы все его начинания, и в то же
время устроил бы конкурс…
— Может быть, буду и золотым, если вы это
время сумеете удержать Привалова именно здесь, на Урале. А это очень важно, особенно когда старший Привалов объявит себя несостоятельным. Все
дело можно будет испортить, если упустить Привалова.
В кабинете Половодову казалось тесно и душно, но часы показывали едва три часа — самое мертвое
время летнего
дня, когда даже собаки не выбегают на улицу.
Вот Зося Ляховская, та, конечно, могла выполнить и не такую задачу, но ее просто немыслимо привязать к такому
делу, да притом в последнее
время она какая-то странная стала, совсем кислая».
— Девичье
дело, Марья Степановна… Нынче образованные да бойкие девицы пошли, не как в наше
время. Ну, у них уж все по-своему и выходит.
— Выходит, да не больно… В наше
время жених-то приехал в дом, поглядел невесту издальки, а потом тебе и свадьба. А нынче: тянут-тянут, ходят-ходят, говорят-говорят по-умному-то, а глядишь —
дело и рассохлось, да и
время напрасно пропало.
— Нет, это пустяки. Я совсем не умею играть… Вот садитесь сюда, — указала она кресло рядом с своим. — Рассказывайте, как проводите
время. Ах да, я третьего
дня, кажется, встретила вас на улице, а вы сделали вид, что не узнали меня, и даже отвернулись в другую сторону. Если вы будете оправдываться близорукостью, это будет грешно с вашей стороны.
— Ах, виноват… извините… — заметался Ляховский в своем кресле, протягивая Привалову свою сухую, как щепка, руку. — Я так рад вас видеть, познакомиться… Хотел сам ехать к вам, да разве я могу располагать своим
временем: я раб этих проклятых
дел, работаю, как каторжник.
— Чего ж тут не понимать, Игнатий Львович?
Дело, кажется, очень просто: вы тут позайметесь, а я тем
временем передохну немножко… Схожу засвидетельствовать мое почтение Софье Игнатьевне.
— Для вас прежде всего важно выиграть
время, — невозмутимо объяснял дядюшка, — пока Веревкин и Привалов будут хлопотать об уничтожении опеки, мы устроим самую простую вещь — затянем
дело. Видите ли, есть в Петербурге одна дама. Она не куртизанка, как принято понимать это слово, вот только имеет близкие сношения с теми сферами, где…
Но насколько хорош и незаменим был Шелехов на разведках, настолько же он был несносен и даже жалок во все остальное
время, когда все
дело сводилось на систематический, упорный труд. Шелехов мог работать только порывами, с изумительной энергией и настойчивостью, но к правильному труду он положительно был неспособен.
Через
день Привалов опять был у Бахаревых и долго сидел в кабинете Василья Назарыча. Этот визит кончился ничем. Старик все
время проговорил о
делах по опеке над заводами и ни слова не сказал о своем положении. Привалов уехал, не заглянув на половину Марьи Степановны, что немного обидело гордую старуху.
— Видишь, Надя, какое
дело выходит, — заговорил старик, — не сидел бы я, да и не думал, как добыть деньги, если бы мое
время не ушло. Старые друзья-приятели кто разорился, кто на том свете, а новых трудно наживать. Прежде стоило рукой повести Василию Бахареву, и за капиталом
дело бы не стало, а теперь… Не знаю вот, что еще в банке скажут: может, и поверят. А если не поверят, тогда придется обратиться к Ляховскому.
— Я слышала, что Привалов нынче почти совсем не бывает у Бахаревых, — проговорила Антонида Ивановна, тоже стараясь попасть в тон равнодушия. — Вероятно,
дела по опеке отнимают у него все свободное
время. Мой Александр целые ночи просиживает за какими-то бумагами.
«А черт с ним, с этим Приваловым, в самом-то
деле, — раздумывала наедине Заплатина под влиянием только что полученной неприятности от своей пансионской подруги. — Пожалуй, с ним только даром
время проведешь, а каши не сваришь…»
В Узле Привалов появлялся только на
время, отчасти по
делам опеки, отчасти для своей мельницы. Nicolas Веревкин, конечно, ничего не выхлопотал и все сидел со своей нитью, на которую намекал Привалову еще в первый визит. Впрочем, Привалов и не ожидал от деятельности своего адвоката каких-нибудь необыкновенных результатов, а, кажется, предоставил все
дело его естественному течению.
Лоскутов уезжал на прииски только на несколько
дней. Работы зимой были приостановлены, и у него было много свободного
времени. Привалов как-то незаметно привык к обществу этого совершенно особенного человека, который во всем так резко отличался от всех других людей. Только иногда какое-нибудь неосторожное слово нарушало это мирное настроение Привалова, и он опять начинал переживать чувство предубеждения к своему сопернику.
— Немножко еще потерпите, Игнатий Львович, — отвечал Половодов, вытягивая свои длинные ноги. — Ведь вы знаете, что для нас теперь самое важное — выиграть
время… А когда Оскар Филипыч устроит все
дело, тогда мы с Николаем Иванычем не так заговорим.
Ипат, кажется, не
разделял веселых чувств своего барина и все
время тяжело вздыхал, пока помогал барину одеваться, то есть ронял вещи, поднимал их, задевал ногами за мебель и т. д.
Время от святок до масленицы, а затем и покаянные
дни великого поста для Привалова промелькнули как длинный сон, от которого он не мог проснуться. Волею-неволею он втянулся в жизнь уездного города, в его интересы и злобы
дня. Иногда его начинала сосать тихая, безотчетная тоска, и он хандрил по нескольку
дней сряду.
Мы должны вернуться назад, к концу апреля, когда Ляховский начинал поправляться и бродил по своему кабинету при помощи костылей. Трехмесячная болезнь принесла с собой много упущений в хозяйстве, и теперь Ляховский старался наверстать даром пропущенное
время. Он рано утром поджидал Альфонса Богданыча и вперед закипал гневом по поводу разных щекотливых вопросов, которые засели в его голове со вчерашнего
дня.
Молодые люди шутили и смеялись, а доктор улыбался своей докторской улыбкой и нервно потирал руки. В последнее
время он часто начинал жаловаться на головные боли и запирался в своем номере по целым
дням.
Дела на приисках у старика Бахарева поправились с той быстротой, какая возможна только в золотопромышленном
деле. В течение весны и лета он заработал крупную деньгу, и его фонды в Узле поднялись на прежнюю высоту. Сделанные за последнее
время долги были уплачены, заложенные вещи выкуплены, и прежнее довольство вернулось в старый бахаревский дом, который опять весело и довольно глядел на Нагорную улицу своими светлыми окнами.
Эти богачи и миллионеры теперь завидовали какому-нибудь Ивану Яковличу, который на несколько
времени сделался героем ярмарочного
дня.
На мельнице Василий Назарыч прожил целых три
дня. Он подробно рассказывал Надежде Васильевне о своих приисках и новых разведках:
дела находились в самом блестящем положении и в будущем обещали миллионные барыши. В свою очередь, Надежда Васильевна рассказывала подробности своей жизни, где счет шел на гроши и копейки. Отец и дочь не могли наговориться: полоса
времени в три года, которая
разделяла их, послужила еще к большему сближению.