В каждой волости каждый мужик будет знать, что есть, дескать,
где-то такое дупло, куда просьбы опускать указано.
За въездом — прямо крытый двор, с высокою соломенной стрехой; между стропилами летают тучи воробьев, и голуби воркуют
где-то так сладко, а где — и не увидишь…
Строено прямо без всякого фасона, как фабрика, крыльцо посередине, в передней буфет, прямо в зале бильярд, а жилые комнаты
где-то так особенно спрятаны, как будто их и нет.
Я уже не добивался того, есть ли какая-нибудь возможность устранить меня от Петербурга и убрать в спокойный Ревель; но меня теперь оживило и согрело одно сознание, что есть
где-то такая милая и добрая образованная пожилая женщина и при ней такие прекрасные девушки.
Ребенком, в сороковых годах, я помню еще огромное серое деревянное здание с фальшивыми окнами, намалеванными сажей и охрой, и огороженное чрезвычайно длинным полуразвалившимся забором. Это и была проклятая усадьба графа Каменского; тут же был и театр. Он приходился
где-то так, что был очень хорошо виден с кладбища Троицкой церкви, и потому Любовь Онисимовна, когда, бывало, что-нибудь захочет рассказать, то всегда почти начинала словами:
Неточные совпадения
Не успели отзвонить третий звон, как небо заволокло сплошь и раздался
такой оглушительный раскат грома, что все молящиеся вздрогнули; за первым ударом последовал второй, третий; затем послышался
где-то, не очень близко, набат.
Раздевшись, она вошла в спальню, но на лице ее не только не было того оживления, которое в бытность ее в Москве
так и брызгало из ее глаз и улыбки: напротив, теперь огонь казался потушенным в ней или
где-то далеко припрятанным.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал
где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания,
так, как будто ничего этого не было и делано.
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа
такого рода, то есть не
так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то
такое странное, что-то в
таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто
где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали
где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
В этом месте новый Виргилий почувствовал
такое благоговение, что никак не осмелился занести туда ногу и поворотил назад, показав свою спину, вытертую, как рогожка, с прилипнувшим
где-то куриным пером.