Неточные совпадения
Не успели отзвонить третий звон, как небо заволокло сплошь и раздался
такой оглушительный раскат грома, что все молящиеся вздрогнули; за первым ударом последовал второй, третий; затем послышался
где-то, не очень близко, набат.
Раздевшись, она вошла в спальню, но на лице ее не только не было того оживления, которое в бытность ее в Москве
так и брызгало из ее глаз и улыбки: напротив, теперь огонь казался потушенным в ней или
где-то далеко припрятанным.
Сначала он принялся угождать во всяких незаметных мелочах: рассмотрел внимательно чинку перьев, какими писал он, и, приготовивши несколько по образцу их, клал ему всякий раз их под руку; сдувал и сметал со стола его песок и табак; завел новую тряпку для его чернильницы; отыскал
где-то его шапку, прескверную шапку, какая когда-либо существовала в мире, и всякий раз клал ее возле него за минуту до окончания присутствия; чистил ему спину, если тот запачкал ее мелом у стены, — но все это осталось решительно без всякого замечания,
так, как будто ничего этого не было и делано.
Нельзя сказать наверно, точно ли пробудилось в нашем герое чувство любви, — даже сомнительно, чтобы господа
такого рода, то есть не
так чтобы толстые, однако ж и не то чтобы тонкие, способны были к любви; но при всем том здесь было что-то
такое странное, что-то в
таком роде, чего он сам не мог себе объяснить: ему показалось, как сам он потом сознавался, что весь бал, со всем своим говором и шумом, стал на несколько минут как будто
где-то вдали; скрыпки и трубы нарезывали
где-то за горами, и все подернулось туманом, похожим на небрежно замалеванное поле на картине.
В этом месте новый Виргилий почувствовал
такое благоговение, что никак не осмелился занести туда ногу и поворотил назад, показав свою спину, вытертую, как рогожка, с прилипнувшим
где-то куриным пером.
Собакевич слушал все по-прежнему, нагнувши голову, и хоть бы что-нибудь похожее на выражение показалось на лице его. Казалось, в этом теле совсем не было души, или она у него была, но вовсе не там, где следует, а, как у бессмертного кощея,
где-то за горами и закрыта
такою толстою скорлупою, что все, что ни ворочалось на дне ее, не производило решительно никакого потрясения на поверхности.
Прежде чем Грэй, несколько удивленный
таким быстрым практическим результатом своих слов, успел что-либо сказать, Пантен уже загремел вниз по трапу и
где-то отдаленно вздохнул.
Так думал у костра Грэй, но был «
где-то» — не здесь.
«
Так, верно, те, которых ведут на казнь, прилепливаются мыслями ко всем предметам, которые им встречаются на дороге», — мелькнуло у него в голове, но только мелькнуло, как молния; он сам поскорей погасил эту мысль… Но вот уже и близко, вот и дом, вот и ворота.
Где-то вдруг часы пробили один удар. «Что это, неужели половина восьмого? Быть не может, верно, бегут!»
«
Так куда же к себе? Видел
где-то это лицо, — думал он, припоминая лицо Сони… — надо узнать».
Ему все грезилось, и всё странные
такие были грезы: всего чаще представлялось ему, что он
где-то в Африке, в Египте, в каком-то оазисе.
— Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово «счастие». Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется скорее намеком на какое-то безмерное,
где-то существующее счастие, чем действительным счастием, то есть
таким, которым мы сами обладаем? Отчего это? Иль вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
«Да, — соображал Самгин. — Возможно, что
где-то действует Кутузов. Если не арестован в Москве в числе «семерки» ЦК. Еврейка эта, видимо, злое существо. Большевичка. Что
такое Шемякин? Таисья, конечно, уйдет к нему. Если он позовет ее. Нет, будет полезнее, если я займусь литературой. Газета не уйдет. Когда я приобрету имя в литературе, — можно будет подумать и о газете. Без Дронова. Да, да, без него…»
Кривобокая старуха Федосова говорила большими словами о сказочных людях, стоя
где-то в стороне и выше их, а этот чистенький старичок рассказывает о людях обыкновенных,
таких же маленьких, каков он сам, но рассказывает
так, что маленькие люди приобретают некую значительность, а иногда и красоту.
— Лидию кадеты до того напугали, что она даже лес хотела продать, а вчера уже советовалась со мной, не купить ли ей Отрадное Турчаниновых? Скучно даме. Отрадное — хорошая усадьба! У меня — закладная на нее… Старик Турчанинов умер в Ницце, наследник его
где-то заблудился… — Вздохнула и, замолчав, поджала губы
так, точно собиралась свистнуть. Потом, утверждая какое-то решение, сказала...
Он хорошо помнил опыт Москвы пятого года и не выходил на улицу в день 27 февраля. Один, в нетопленой комнате, освещенной жалким огоньком огарка стеариновой свечи, он стоял у окна и смотрел во тьму позднего вечера, она в двух местах зловеще, докрасна раскалена была заревами пожаров и как будто плавилась, зарева росли, растекались, угрожая раскалить весь воздух над городом.
Где-то далеко не торопясь вползали вверх разноцветные огненные шарики ракет и
так же медленно опускались за крыши домов.
И все-таки чувствовал, что
где-то глубоко в нем застыло убеждение, что Лидия создана для особенной жизни и любви. Разбираться в чувстве к ней очень мешал широкий поток впечатлений, — поток, в котором Самгин кружился безвольно и все быстрее.
Он представил себя богатым, живущим
где-то в маленькой уютной стране, может быть, в одной из республик Южной Америки или — как доктор Руссель — на островах Гаити. Он знает столько слов чужого языка, сколько необходимо знать их для неизбежного общения с туземцами. Нет надобности говорить обо всем и
так много, как это принято в России. У него обширная библиотека, он выписывает наиболее интересные русские книги и пишет свою книгу.
О боге она говорила, точно о добром и хорошо знакомом ей старике, который живет
где-то близко и может делать все, что хочет, но часто делает не
так, как надо.
Он вышел в большую комнату, место детских игр в зимние дни, и долго ходил по ней из угла в угол, думая о том, как легко исчезает из памяти все, кроме того, что тревожит.
Где-то живет отец, о котором он никогда не вспоминает,
так же, как о брате Дмитрии. А вот о Лидии думается против воли. Было бы не плохо, если б с нею случилось несчастие, неудачный роман или что-нибудь в этом роде. Было бы и для нее полезно, если б что-нибудь согнуло ее гордость. Чем она гордится? Не красива. И — не умна.
— Все находят, что старше.
Так и должно быть. На семнадцатом году у меня уже был ребенок. И я много работала. Отец ребенка — художник, теперь — говорят — почти знаменитый, он за границей
где-то, а тогда мы питались чаем и хлебом. Первая моя любовь — самая голодная.
Пропустив эти фразы мимо ушей, Самгин заговорил об отношении германцев к славянам и, говоря, вдруг заметил, что в нем быстро разгорается враждебное чувство к немцам. Он никогда не испытывал
такого чувства и был даже смущен тем, что оно пряталось, тлело
где-то в нем и вот вдруг вспыхнуло.
Где-то близко зазвучал рояль с
такой силой, что Самгин вздрогнул, а ротмистр, расправив пальцем дымящиеся усы, сказал с удовольствием...
Но поутру, лежа в постели, раскуривая первую папиросу, он подумал, что Дронов — полезное животное. Вот, например, он умеет доставать
где-то замечательно вкусный табак. На новоселье подарил отличный пейзаж Крымова, и, вероятно, он же посоветовал Таисье подарить этюд Жуковского — сосны, голубые тени на снегу. Пышное лето,
такая же пышная зима.
Клим Иванович чувствовал себя
так, точно
где-то внутри его прорвался нарыв, который мешал ему дышать легко. С этим настроением легкости, смелости он вышел из Государственной думы, и через несколько дней, в этом же настроении, он говорил в гостиной известного адвоката...
Часы в столовой показывали полдень. Бухнуло еще два раза, но не
так мощно и
где-то в другом месте.
Где-то очень далеко, волком, заливисто выл пес, с голода или со страха.
Такая ночь едва ли возможна в культурных государствах Европы, — ночь, когда человек, находясь в сорока верстах от города, чувствует себя в центре пустыни.
— Дронов
где-то вычитал, что тут действует «дух породы», что «
так хочет Венера». Черт их возьми, породу и Венеру, какое мне дело до них? Я не желаю чувствовать себя кобелем, у меня от этого тоска и мысли о самоубийстве, вот в чем дело!
Среди них особенно заметен был молчаливостью высокий, тощий Редозубов, человек с длинным лицом, скрытым в седоватой бороде, которая, начинаясь
где-то за ушами, росла из-под глаз, на шее и все-таки казалась фальшивой,
так же как прямые волосы, гладко лежавшие на его черепе, вызывали впечатление парика.
Говорила она неохотно, как жена, которой скучно беседовать с мужем. В этот вечер она казалась старше лет на пять. Окутанная шалью, туго обтянувшей ее плечи, зябко скорчившись в кресле, она, чувствовал Клим, была
где-то далеко от него. Но это не мешало ему думать, что вот девушка некрасива, чужда, а все-таки хочется подойти к ней, положить голову на колени ей и еще раз испытать то необыкновенное, что он уже испытал однажды. В его памяти звучали слова Ромео и крик дяди Хрисанфа...
— Сюда приехал сотрудничек какой-то московской газеты, разнюхивает — как, что, кто — кого? Вероятно — сунется к вам. Советую — не принимайте. Это мне сообщил некто Пыльников, Аркашка, человечек всезнающий и болтливый, как бубенчик. Кандидат в «учителя жизни», — есть
такой род занятий, не зарегистрированный ремесленной управой. Из новгородских дворян, дядя его
где-то около Новгорода унитазы и урильники строит.
— Приведите Ермакова, — сказал печник
так слышно, как будто он был
где-то очень близко от Самгина.
Он ушел в раздумье. Он
где-то видал эту улыбку; он припомнил какую-то картину, на которой изображена женщина с
такой улыбкой… только не Корделия…
— Это вы
так судите, но закон судит иначе. Жена у него тоже счеты предъявляла и жаловалась суду, и он у нее не значится… Он, черт его знает, он всем нам надоел, — и зачем вы ему деньги давали! Когда он в Петербурге бывает — он прописывается
где-то в меблированных комнатах, но там не живет. А если вы думаете, что мы его защищаем или нам его жалко, то вы очень ошибаетесь: ищите его, поймайте, — это ваше дело, — тогда ему «вручат».
Он даже заметил
где-то в слободе хорошенькую женскую головку и мимоездом однажды поклонился ей, она засмеялась и спряталась. Он узнал, что она дочь какого-то смотрителя, он и не добирался — смотрителя чего,
так как у нас смотрителей множество.
Улыбка, дружеский тон, свободная поза — все исчезло в ней от этого вопроса. Перед ним холодная, суровая, чужая женщина. Она была
так близка к нему, а теперь казалась
где-то далеко, на высоте, не родня и не друг ему.
Глядя на него, еще на ребенка, непременно скажешь, что и ученые, по крайней мере
такие, как эта порода, подобно поэтам, тоже — nascuntur. [рождаются (лат.).] Всегда, бывало, он с растрепанными волосами, с блуждающими
где-то глазами, вечно копающийся в книгах или в тетрадях, как будто у него не было детства, не было нерва — шалить, резвиться.
Так как видеть Крафта в настоящих обстоятельствах для меня было капитально важно, то я и попросил Ефима тотчас же свести меня к нему на квартиру, которая, оказалось, была в двух шагах,
где-то в переулке. Но Зверев объявил, что час тому уж его встретил и что он прошел к Дергачеву.
Опять пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не сегодня,
так завтра задует поживее; но проходили дни, ночи, паруса висели, фрегат только качался почти на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение
где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра не было.
Но один потерпел при выходе какое-то повреждение, воротился и получил помощь от жителей: он был
так тронут этим, что, на прощанье, съехал с людьми на берег, поколотил и обобрал поселенцев. У одного забрал всех кур, уток и тринадцатилетнюю дочь, у другого отнял свиней и жену, у старика же Севри, сверх того, две тысячи долларов — и ушел. Но прибывший вслед за тем английский военный корабль дал об этом знать на Сандвичевы острова и в Сан-Франциско, и преступник был схвачен, с судном,
где-то в Новой Зеландии.
Люди наши, заслышав приказ, вытащили весь багаж на палубу и стояли в ожидании, что делать. Между вещами я заметил зонтик, купленный мной в Англии и валявшийся
где-то в углу каюты. «Это зачем ты взял?» — спросил я Тимофея. «Жаль оставить», — сказал он. «Брось за борт, — велел я, — куда всякую дрянь везти?» Но он уцепился и сказал, что ни за что не бросит, что эта вещь хорошая и что он охотно повезет ее через всю Сибирь.
Так и сделал.
«Для кого вы держите его?» — «Па
где-то достал;
так…» — «Это вы занимаетесь музыкой?» — «Да», — отвечала старшая.
Например, в Китае иностранцам позволено углубляться внутрь страны на
такое расстояние, чтобы в один день можно было на лошади вернуться домой; а американский консул в Шанхае выстроил себе дачу
где-то в горах, миль за восемьдесят от моря.
Нехлюдов
так задумался, что и не заметил, как погода переменилась: солнце скрылось за передовым низким, разорванным облаком, и с западного горизонта надвигалась сплошная светлосерая туча, уже выливавшаяся там,
где-то далеко, над полями и лесами, косым спорым дождем.
Воспоминания эти не сходились с ее теперешним миросозерцанием и потому были совершенно вычеркнуты из ее памяти или скорее
где-то хранились в ее памяти нетронутыми, но были
так заперты, замазаны, как пчелы замазывают гнезда клочней (червей), которые могут погубить всю пчелиную работу, чтобы к ним не было никакого доступа.
—
Где-то у тебя, Тонечка, был этот ликерчик, — припрашивал Веревкин, сделав честь настойкам и листовке, — как выпьешь рюмочку,
так в голове столбы и заходят.
Он долго потом рассказывал, в виде характерной черты, что когда он заговорил с Федором Павловичем о Мите, то тот некоторое время имел вид совершенно не понимающего, о каком
таком ребенке идет дело, и даже как бы удивился, что у него есть
где-то в доме маленький сын.
„Еще там не успели, — думает он, — еще можно что-нибудь подыскать, о, еще будет время сочинить план защиты, сообразить отпор, а теперь, теперь — теперь она
так прелестна!“ Смутно и страшно в душе его, но он успевает, однако же, отложить от своих денег половину и
где-то их спрятать — иначе я не могу объяснить себе, куда могла исчезнуть целая половина этих трех тысяч, только что взятых им у отца из-под подушки.
О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим,
так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то,
где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано».
Такие приживальщики, складного характера джентльмены, умеющие порассказать, составить партию в карты и решительно не любящие никаких поручений, если их им навязывают, — обыкновенно одиноки, или холостяки, или вдовцы, может быть и имеющие детей, но дети их воспитываются всегда
где-то далеко, у каких-нибудь теток, о которых джентльмен никогда почти не упоминает в порядочном обществе, как бы несколько стыдясь
такого родства.