Неточные совпадения
Накануне дня, с которого началось многое, ради чего сел я написать эти страницы, моя утренняя прогулка по набережным несколько затянулась, потому что, внезапно проголодавшись, я сел у обыкновенной харчевни, перед ее
дверью, на террасе, обвитой растениями типа плюща с белыми и голубыми цветами. Я
ел жареного мерлана [Мерлан — рыба из семейства тресковых.], запивая кушанье легким красным вином.
Уместны ли в той игре, какую я вел сам с собой, банальная осторожность? бесцельное самолюбие? даже — сомнение? Не отказался ли я от входа в уже раскрытую
дверь только потому, что слишком хорошо помнил большие и маленькие лжи прошлого?
Был полный звук, верный тон — я слышал его, но заткнул уши, мнительно вспоминал прежние какофонии. Что, если мелодия
была предложена истинным на сей раз оркестром?
Я выслушал Брауна без смущения. В моей душе накрепко
была закрыта та
дверь, за которой тщетно билось и не могло выбиться ощущение щекотливости, даже — строго говоря — насилия, к которому я прибегал среди этих особых обстоятельств действия и места.
Синкрайт запер каюту и провел меня за салон, где открыл
дверь помещения, окруженного по стенам рядами полок. Я определил на глаз количество томов тысячи в три. Вдоль полок, поперек корешков книг,
были укреплены сдвижные медные полосы, чтобы книги не выпадали во время качки. Кроме дубового стола с письменным прибором и складного стула, здесь
были ящики, набитые журналами и брошюрами.
Это
был надушенный и осмелевший Синкрайт, в первом заряде разгульного настроения. Когда
дверь открылась, из салона, сквозь громкий разговор, послышалось треньканье гитар.
Прошло минут пятнадцать, как, несколько успокоясь, я представил эту возможность. Вдруг шум, слышный на расстоянии коридора, словно бы за стеной, перешел в коридор. Все или почти все вышли оттуда, возясь около моей
двери с угрожающими и беспокойными криками.
Было слышно каждое слово.
Все трое говорили за
дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя
было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
Я знал, что битые часто проникаются уважением и — как это ни странно — иногда даже симпатией к тем, кто их физически образумил. Судя по тону и смыслу настойчивых заявлений Геза, я решил, что сопротивляться
будет напрасной жестокостью. Я открыл
дверь и, не выпуская револьвера, стал на пороге.
Взгляд Геза объяснил все, но
было уже поздно. Синкрайт захватил
дверь. Пять или шесть матросов, по-видимому сошедших вниз крадучись, так как я шагов не слышал, стояли наготове, ожидая приказания. Гез вытирал платком распухшую губу.
Тоббоган вошел со мной; затем он открыл
дверь и исчез, надо
быть, по своим делам, так как послышался где-то вблизи его разговор с Дэзи.
К тому времени ром в бутылке стал на уровне ярлыка, и оттого казалось, что качка усилилась. Я двигался вместе со стулом и каютой, как на качелях, иногда расставляя ноги, чтобы не свернуться в пустоту. Вдруг
дверь открылась, пропустив Дэзи, которая, казалось, упала к нам сквозь наклонившуюся на меня стену, но, поймав рукой стол, остановилась в позе канатоходца. Она
была в башмаках, с брошкой на серой блузе и в черной юбке. Ее повязка лежала аккуратнее, ровно зачеркивая левую часть лица.
Блеск глаз, лукавая таинственность полумасок, отряды матросов, прокладывающих дорогу взмахами бутылок, ловя кого-то в толпе с хохотом и визгом; пьяные ораторы на тумбах, которых никто не слушал или сталкивал невзначай локтем; звон колокольчиков, кавалькады принцесс и гризеток, восседающих на атласных попонах породистых скакунов; скопления у
дверей, где в тумане мелькали бешеные лица и сжатые кулаки; пьяные врастяжку на мостовой; трусливо пробирающиеся домой кошки; нежные голоса и хриплые возгласы; песни и струны; звук поцелуя и хоры криков вдали — таково
было настроение Гель-Гью этого вечера.
Когда она отвернулась, уходя с Ботвелем, ее лицо — как я видел его профиль — стало озабоченным и недоумевающим. Они прошли, тихо говоря между собой, в
дверь, где оба одновременно обернулись взглянуть на меня; угадав это движение, я сам повернулся уйти. Я понял, как дорога мне эта, лишь теперь знакомая девушка. Она ушла, но все еще как бы
была здесь.
Она скрылась, махая щеткой. Я посмотрел на Бутлера. Он стоял, задумчиво разглядывая
дверь. За ней
было тихо.
Я начал стучать, вначале постучав негромко, потом с силой.
Дверь шевельнулась, следовательно,
была не на ключе, но нам никто не ответил.
Вспомнив слова прислуги о женщине, я пожал плечами и постучал опять.
Дверь открылась шире; теперь между ней и притолокой можно
было просунуть руку. Я вдруг почувствовал, что там никого нет, и сообщил это Бутлеру.
Ни он, ни я не успели выйти. С двух сторон коридора раздался шум; справа кто-то бежал, слева торопливо шли несколько человек. Бежавший справа, дородный мужчина с двойным подбородком и угрюмым лицом, заглянул в
дверь; его лицо дико скакнуло, и он пробежал мимо, махая рукой к себе; почти тотчас он вернулся и вошел первым. Благоразумие требовало не проявлять суетливости, поэтому я остался, как стоял, у стола. Бутлер, походив, сел; он
был сурово бледен и нервно потирал руки. Потом он встал снова.
В это время все, кроме Биче, Гардена, меня и Бутлера, покинули комнату.
Дверь закрылась. За ней слышны
были шепот и осторожные шаги любопытных.
Дверь Геза
была раскрыта настежь.
Не надо
было далеко ходить за ней, так как она вертелась у комнаты; когда Гарден открыл
дверь, Пегги поспешила вытереть передником нос и решительно подошла к столу.
Я
побыла внизу, а этак через полчаса принесли письма маклеру из первого номера, и я пошла снова наверх кинуть их ему под
дверь; постояла, послушала: все тихо.
Вот тут, как я поднялась за щеткой, вошли наверх Бутлер с джентльменом и опять насчет Геза: «Дома ли он?» В сердцах я наговорила лишнее и прошу меня извинить, если не так сказала, только показала на
дверь, а сама скорее ушла, потому что, думаю, если ты меня позвонишь, так знай же, что я не вертелась у
двери, как собака, а
была по своим делам.
Тогда кто-то постучал в
дверь, и, быстро кинувшись ее открыть, он закричал: «Как?! Может ли
быть?! Входите же скорее и докажите мне, что я не сплю!»
Я открыл
дверь и на носках пробежал к лестнице, все время ожидая, что
буду схвачен за руку или окликнут.
— Он запер
дверь. Произошла сцена, которую я постараюсь забыть. Я не испугалась, но
была так зла, что сама могла бы убить его, если бы у меня
было оружие. Он обхватил меня и, кажется, пытался поцеловать. Когда я вырвалась и подбежала к окну, я увидела, как могу избавиться от него. Под окном проходила лестница, и я спрыгнула на площадку. Как хорошо, что вы тоже пришли туда!
Я сошел по трапу во внутренность судна. Здесь
было четыре
двери; не зная, в которую постучать, я остановился.
Увидев лавочку с вывеской и открытую
дверь, я там кое-что примерила, но мне все
было не по карману, наконец хозяйка подала это платье и сказала, что уступит на нем.
Отъезжая с Биче и Ботвелем, я
был стеснен, отлично понимая, что стесняет меня. Я
был неясен Биче, ее отчетливому представлению о людях и положениях. Я вышел из карнавала в действие жизни, как бы просто открыв тайную
дверь, сам храня в тени свою душевную линию, какая, переплетясь с явной линией, образовала узлы.
Извиняясь перед девушкой, которая отошла к
двери и стала смотреть в сад, я спросил Бреннера, чем могу
быть ему полезен.
Я приехал в Лисс в десять часов вечера, тотчас направясь к Филатру. Но мне не удалось поговорить с ним. Хотя все окна его дома
были ярко освещены, а
дверь открыта, как будто здесь что-то произошло, — меня никто не встретил при входе. Изумленный, я дошел до приемной, наткнувшись на слугу, имевшего растерянный и праздничный вид.
«Нет, жизнь, — ответила молодая женщина, взглядывая на Каваза с доверием и улыбкой. — В те дни жизнь поставила меня перед запертой
дверью, от которой я не имела ключа, чтобы с его помощью убедиться, не
есть ли это имитация
двери. Я не стучусь в наглухо закрытую
дверь. Тотчас же обнаружилась невозможность поддерживать отношения. Не понимаю — значит, не существует!»
Неточные совпадения
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да
есть у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к
двери, но в это время
дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на постой. А если что, велит запереть
двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
«Скажи, служивый, рано ли // Начальник просыпается?» // — Не знаю. Ты иди! // Нам говорить не велено! — // (Дала ему двугривенный). // На то у губернатора // Особый
есть швейцар. — // «А где он? как назвать его?» // — Макаром Федосеичем… // На лестницу поди! — // Пошла, да
двери заперты. // Присела я, задумалась, // Уж начало светать. // Пришел фонарщик с лестницей, // Два тусклые фонарика // На площади задул.
Вскочила, испугалась я: // В
дверях стоял в халатике // Плешивый человек. // Скоренько я целковенький // Макару Федосеичу // С поклоном подала: // «Такая
есть великая // Нужда до губернатора, // Хоть умереть — дойти!»
Что шаг, то натыкалися // Крестьяне на диковину: // Особая и странная // Работа всюду шла. // Один дворовый мучился // У
двери: ручки медные // Отвинчивал; другой // Нес изразцы какие-то. // «Наковырял, Егорушка?» — // Окликнули с пруда. // В саду ребята яблоню // Качали. — Мало, дяденька! // Теперь они осталися // Уж только наверху, // А
было их до пропасти!