Неточные совпадения
На эту
тему я много раз
говорил с Филатром. Но этот симпатичный человек не был еще тронут прощальной рукой Несбывшегося, а потому мои объяснения не волновали его. Он спрашивал меня обо всем этом и слушал довольно спокойно, но с глубоким вниманием, признавая мою тревогу и пытаясь ее усвоить.
Чем больше я
говорил с ним о жизни, сплине, путешествиях и впечатлениях,
тем более уяснял сущность и тип своего Несбывшегося.
Едва я окончил
говорить, зная, что вспомню потом эту полусонную выходку с улыбкой, — как золотая сеть смеркла; лишь в нижнем углу, у двери, дрожало еще некоторое время подобие изогнутого окна, открытого на поток искр; но исчезло и это. Исчезло также
то настроение, каким началось утро, хотя его след не стерся до сего дня.
— Я почти уверен, что откажу вам, — сказал Гез, —
тем более что это судно не принадлежит мне. Его владелец — Браун, компания «Арматор и Груз». Прошу вас сойти вниз, где нам будет удобнее
говорить.
— О каком Гезе вы
говорите? — спросил я. — Не о
том ли, чье судно называется «Бегущая по волнам»?
Я выслушал Брауна без смущения. В моей душе накрепко была закрыта
та дверь, за которой тщетно билось и не могло выбиться ощущение щекотливости, даже — строго
говоря — насилия, к которому я прибегал среди этих особых обстоятельств действия и места.
В
то время как сумрачный Бутлер
говорил мало, Синкрайт
говорил много и надоедливо.
Рассчитывая, что на днях мы
поговорим подробнее, я не стал больше спрашивать его о корабле. Кто сказал «А»,
тот скажет и «Б», если его не мучить. Я перешел к Гезу, выразив сожаление, крайне смягченное по остроте своего существа, что капитан бездетен, так как его жизнь, по-видимому, довольно беспутна; она лишена правильных семейных забот.
Все трое
говорили за дверью промеж себя, и я время от времени слышал отчетливые ругательства. Разговор перешел в подозрительный шепот; потом кто-то из них выразил удивление коротким восклицанием и ушел наверх довольно поспешно. Мне показалось, что это Синкрайт. В
то же время я приготовил револьвер, так как следовало ожидать продолжения. Хотя нельзя было допустить избиения женщины — безотносительно к ее репутации, — в чувствах моих образовалась скверная муть, подобная оскомине.
В
то время как она
говорила это, я поднял глаза.
— Я сам себя спрашивал, — отвечал Проктор, — и простите за откровенность в семейных делах, для вас, конечно, скучных. Но иногда… гм… хочется
поговорить. Да, я себя спрашивал и раздражался. Правильного ответа не получается. Откровенно
говоря, мне отвратительно, что он ходит вокруг нее, как глухой и слепой, а если она скажет: «Тоббоган, влезь на мачту и спустись головой вниз», —
то он это немедленно сделает в любую погоду. По-моему, нужен ей другой муж. Это между прочим, а все пусть идет, как идет.
Тоббоган встретил меня немного сухо, но, так как о происшествии с картами все молчаливо условились не поднимать разговора,
то скоро отошел; лишь иногда взглядывал на меня задумчиво, как бы
говоря: «Она права, но от денег трудно отказаться, черт побери».
— Вот и вся история, — закончил Больт. — Что было на корабле потом, конечно, не интересно, а с
тех пор пошел слух, что Фрези Грант иногда видели
то тут,
то там, ночью или на рассвете. Ее считают заботящейся о потерпевших крушение, между прочим; и
тот, кто ее увидит,
говорят, будет думать о ней до конца жизни.
— Если это была
та девушка, — сказал я естественно, не рискуя ничем, — девушка в кружевном платье и золотых туфлях, с которой я
говорил на рассвете, —
то, значит, это она и была.
— Совсем не
то, — перебил Бавс, — вернее, разговор был такой: «С вами
говорит Фрези Грант; не пугайтесь и делайте, что скажу».
В увлечении я хотел было заговорить о Фрези Грант, и мне показалось, что в нервном блеске устремленных на меня глаз и бессознательном движении руки, легшей на край стола концами пальцев, есть внутреннее благоприятное указание, что рассказ о ночи на лодке теперь будет уместен. Я вспомнил, что нельзя
говорить, с болью подумав: «Почему?» В
то же время я понимал, почему, но отгонял понимание. Оно еще было пока лишено слов.
Это странный человек, и
то, что мы
говорили о разных о нем мнениях, вполне возможно.
— Ведь это — «Бегущая». Оригинальный город Гель-Гью. Я очень его люблю. Строго
говоря, мы, Сениэли, — герои праздника: у нас есть корабль с этим названием «Бегущая по волнам»; кроме
того, моя мать родом из Гель-Гью; она — прямой потомок Вильямса Гобса, одного из основателей города.
— Да, — сказал Ботвель, — мрачный пират преследует нашу Биче с кинжалом в зубах. Это уже все знают; настолько, что иногда даже
говорят, если нет другой
темы.
— Здесь, —
говорил Синкрайт, —
то есть когда вы уже сели в лодку, Бутлер схватил Геза за плечи и стал трясти,
говоря: «Опомнитесь! Еще не поздно. Верните его!» Гез стал как бы отходить. Он еще ничего не
говорил, но уже стал слушать. Может быть, он это и сделал бы, если бы его крепче прижать. Но тут явилась дама, — вы знаете…
— Войдемте на лестницу, — сказал он. — Я тоже иду к Гезу. Я видел, как вы ехали, и облегченно вздохнул. Можете мне не верить, если хотите. Побежал догонять вас. Страшное, гнусное дело, что
говорить! Но нельзя было помешать ему. Если я в чем виноват,
то в
том, почему ему нельзя было помешать. Вы понимаете? Ну, все равно. Но я был на вашей стороне; это так. Впрочем, от вас зависит, знаться со мной или смотреть как на врага.
Мало
того, по молчанию Бутлера относительно ее имени, — а, как я уже
говорил, портрет в каюте Геза не оставлял ему сомнений, — я думал, что хотя и не понимаю ничего, но будет лучше, если болт исчезнет.
— Вы храбрая женщина, Пегги, — перебил комиссар, — но
то дело прошедшее.
Говорите об этом.
— Она отказалась войти, и я слышал, как Гез
говорил в коридоре, получая такие же тихие ответы. Не знаю, сколько прошло времени. Я был разозлен
тем, что напрасно засел в шкаф, но выйти не мог, пока не будет никого в коридоре и комнате. Даже если бы Гез запер помещение на ключ, наружная лестница, которая находится под самым окном, оставалась в моем распоряжении. Это меня несколько успокоило.
— Достаточно, что вы там были. К
тому же вы старались если не обвинить себя,
то внушить подозрение. Я вам очень благодарна, Гарвей. Вечером вы придете к нам? Я назначу теперь же, когда встретиться. Я предлагаю в семь. Я хочу вас видеть и
говорить с вами. Что вы скажете о корабле?
— Нет. Но тяжело видеть мертвого человека, который лишь несколько минут назад
говорил, как в бреду, и, вероятно, искренне. Мы почти приехали, так как за этим поворотом, налево,
тот дом, где я живу.
— Как я вам себя рекомендовал — это все верно, —
говорил Кук, бешено разламывая спичечный коробок, —
то есть что я сплетник, сплетник по убеждению, по призванию, наконец, по эстетическому уклону.
— Я не люблю рисовать, — сказала она и, забавляясь, провела быструю, ровную, как сделанную линейкой черту. — Нет. Это для меня очень легко. Если вы охотник, могли бы вы находить удовольствие в охоте на кур среди двора? Так же и я. Кроме
того, я всегда предпочитаю оригинал рисунку. Однако хочу с вами посоветоваться относительно Брауна. Вы знаете его, вы с ним
говорили. Следует ли предлагать ему деньги?
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче о
том, что сказала мне Фрези Грант; как она была и ушла. Я не умолчал также о запрещении
говорить ей, Биче, причем мне не было дано объяснения. Девушка слушала, смотря в сторону, опустив локоть на борт, а подбородок в ладонь.
— Я вас очень мало знаю, Гарвей, — ответила Биче серьезно и стесненно. — Я вижу даже, что я совсем вас не знаю. Но я хочу знать и буду
говорить о
том завтра. Пока что я — Биче Сениэль, и это мой вам ответ.
— Как все распалось, — сказал я. — Вы напрасно провели столько дней в пути. Достигнуть цели и отказаться от нее — не всякая женщина могла бы поступить так. Прощайте, Биче! Я буду
говорить с вами еще долго после
того, как вы уйдете.
— Это — так, — ответил я с
той же простотой и свободой, потому что мы
говорили на одном языке. Но не это хотелось мне внести в разговор. — Вы одна в Леге?
Я составил точный план внутреннего устройства дома, приняв в расчет все мелочи уюта и первого впечатления, какое должны произвести комнаты на входящего в них человека, и поручил устроить это моему приятелю Товалю, вкус которого, его умение заставить вещи
говорить знал еще с
того времени, когда Товаль имел собственный дом.
—
То есть Адам Корнер! Ты
говорил, что так зовут этого человека. — Дэзи посмотрела на меня, чтобы я объяснил, как это судья здесь, в
то время как его нет.
— Филатр! — вскричал я, подскакивая и вставая. — Я знал, что встреча должна быть! Я вас потерял из виду после
тех трех месяцев переписки, когда вы уехали, как мне
говорили, — не
то в Салер, не
то в Дибль. Я сам провел два года в разъездах. Как вы нас разыскали?
— След найден, — сказал Филатр, — я
говорю о
том, что должно вас заинтересовать больше, чем «Мария Целеста», о которой рассказывали вы на «Нырке». Это…
Осторожность удерживала меня передать лишь нам с вами известные факты
того вечера, когда была игра в карты у Стерса, и некоторые другие обстоятельства, иного порядка, чем
те, о каких принято
говорить в случайных знакомствах.
У нее был небольшой жар — незначительная простуда. Я расстался под живым впечатлением ее личности; впечатлением неприкосновенности и приветливости. В Сан-Риоле я встретил Товаля, зашедшего ко мне; увидев мое имя в книге гостиницы, он, узнав, что я
тот самый доктор Филатр, немедленно сообщил все о вас. Нужно ли
говорить, что я тотчас собрался и поехал, бросив дела колонии? Совершенно верно. Я стал забывать. Биче Каваз просила меня, если я вас встречу, передать вам ее письмо.