Неточные совпадения
Но, по одной из тех странных, для обыкновенного читателя, и очень досадных для автора, случайностей, которые так часто повторяются в нашей бедной литературе, — пьеса Островского не только не
была играна на театре, но даже не
могла встретить подробной и серьезной оценки ни в одном журнале.
Это показыванье языка
было, разумеется, не совсем удобно для серьезной речи о произведениях Островского; но и то нужно сказать, — кто же
мог сохранить серьезный вид, прочитав о Любиме Торцове такие стихи...
Каждый читатель с полной основательностью
может нам заметить: «Зачем вы убиваетесь над соображениями о том, что вот тут нужно
было бы то-то, а здесь недостает того-то?
Но чтобы покончить с прежними критиками Островского, соберем теперь те замечания, в которых почти все они
были согласны и которые
могут заслуживать внимания.
У него еще нет теоретических соображений, которые бы
могли объяснить этот факт; но он видит, что тут
есть что-то особенное, заслуживающее внимания, и с жадным любопытством всматривается в самый факт, усваивает его, носит его в своей душе сначала как единичное представление, потом присоединяет к нему другие, однородные, факты и образы и, наконец, создает тип, выражающий в себе все существенные черты всех частных явлений этого рода, прежде замеченных художником.
Говорили, — зачем Островский вывел представителем честных стремлений такого плохого господина, как Жадов; сердились даже на то, что взяточники у Островского так пошлы и наивны, и выражали мнение, что «гораздо лучше
было бы выставить на суд публичный тех людей, которые обдуманно и ловко созидают, развивают, поддерживают взяточничество, холопское начало и со всей энергией противятся всем, чем
могут, проведению в государственный и общественный организм свежих элементов».
Без сомнения, Островский сумел бы представить для удержания человека от пьянства какие-нибудь резоны более действительные, нежели колокольный звон; но что же делать, если Петр Ильич
был таков, что резонов не
мог понимать?
Чем более стремление это стесняется, тем его проявления бывают уродливее; но совсем не
быть они не
могут, пока человек не совсем замер.
Он говорит сам себе: «А знавши-то характер Самсона Силыча, каков он
есть, это и очень
может случиться.
В поступке Большова действительно
есть внешнее сходство с поступком Лира, но именно настолько, насколько
может комическое явление походить на трагическое.
А мораль, которую выводит для себя Большов из всей своей истории, — высший пункт, до которого
мог он подняться в своем нравственном развитии: «Не гонись за большим,
будь доволен тем, что
есть; а за большим погонишься, и последнее отнимут!» Какую степень нравственного достоинства указывают нам эти слова!
Какая же необходимость
была воспитывать ее в таком блаженном неведении, что всякий ее
может обмануть?..» Если б они задали себе этот вопрос, то из ответа и оказалось бы, что всему злу корень опять-так не что иное, как их собственное самодурство.
«Но, —
могут сказать нам, — несчастье, происшедшее в семействе Русаковых,
есть не более, как случай, совершенно выходящий из ряда обыкновенных явлений их жизни.
Кажется, чего бы лучше: воспитана девушка «в страхе да в добродетели», по словам Русакова, дурных книг не читала, людей почти вовсе не видела, выход имела только в церковь божию, вольнодумных мыслей о непочтении к старшим и о правах сердца не
могла ниоткуда набраться, от претензий на личную самостоятельность
была далека, как от мысли — поступить в военную службу…
И к Русакову
могли иметь некоторое применение стихи, поставленные эпиграфом этой статьи: и он имеет добрые намерения, и он желает пользы для других, но «напрасно просит о тени» и иссыхает от палящих лучей самодурства. Но всего более идут эти стихи к несчастным, которые,
будучи одарены прекраснейшим сердцем и чистейшими стремлениями, изнемогают под гнетом самодурства, убивающего в них всякую мысль и чувство. О них-то думая, мы как раз вспоминали...
Быть может, он пойдет и дальше по этому пути, и нрав его смягчится, вся жизнь примет новый характер…
Иначе и не
может он поступать, не переставая
быть самодуром, так как первое требование образованности в том именно и состоит, чтобы отказаться от самодурства.
Будь это люди нормальные, с свободной волей и хоть с некоторой энергией, — ничто не
могло бы разлучить их, или по крайней мере разлука эта не обошлась бы без тяжелой и страшной борьбы.
Кроме того, в нем
есть всегда неопределенный, смутный страх за свои права: он чувствует, что многих своих претензий не
может оправдать никаким правом, никаким общим законом…
Теперь, кажется, не нужно доказывать, что таких намерений не
было у Островского: характер его литературной деятельности определился, и в одном из последующих своих произведений он сам произнес то слово, которое, по нашему мнению, всего лучше
может служить к характеристике направления его сатиры.
Этими словами Коршунов совершенно портит свое дело: он употребил именно ту форму, которой самодурство никак не
может переносить и которая сама опять-таки
есть не что иное, как нелепое порождение самодурства.
Гордей Карпыч окончательно сбит с толку и обессилен; сознание всего окружающего решительно мутится в его голове; он никак не
может отыскать своих мыслей, которые никогда и не
были крепко связаны между собой, а теперь уж совсем разлетелись в разные стороны.
Здесь
есть все — и грубость, и отсутствие честности, и трусость, и порывы великодушия, — и все это покрыто такой тупоумной глупостью, что даже люди, наиболее расположенные к славянофильству, не
могли одобрить Тита Титыча Брускова, а заметили только, что все-таки у него душа добрая…
Во-вторых — он ужасно боится всякого суда, потому что хоть и надеется на свои деньги, но все-таки не
может сообразить, прав ли он должен
быть по суду или нет, а знает только, что по суду тоже придется много денег заплатить.
Да, но те мальчики, верно, как-нибудь укрылись от мертвящего влияния самодурства, не
были заколочены с малолетства; оттого у них и
могла развиться некоторая решимость на борьбу с жизнью, некоторая сила воли.
Но я не считаю себя преступным против чувства законности, ежели я совсем отказываюсь от условия (которое, надо заметить, по самой своей сущности не
может в этом случае
быть срочным), добровольно лишаясь его выгод и за то не принимая на себя его обязанностей.
Единственный предмет, на который
может еще
быть направлен его ум, это приобретение уменья приноровляться к обстоятельствам.
Эти бесчеловечные слова внушены просто тем, что старик совершенно не в состоянии понять: как же это так — от мужа уйти! В его голове никак не помещается такая мысль. Это для него такая нелепость, против которой он даже не знает, как и возражать, — все равно, как бы нам сказали, что человек должен ходить на руках, а
есть ногами: что бы мы стали возражать?.. Он только и
может, что повторять беспрестанно: «Да как же это так?.. Да ты пойми, что это такое… Как же от мужа идти! Как же это!..»
Он обращается к Еремке, у которого
есть знакомый колдун, и спрашивает: «
Может он приворожить девку, чтоб любила, чтоб не она надо мной, а я над ней куражился, как душе угодно?» Вот предмет его стремлений, вот любовь его: возможность куражиться над любимой женщиной, как душе угодно!..
Это падение одинаково
может постигнуть и мужчину, как женщину; но в любящей женской натуре
есть к нему путь, который каждую минуту
может увлечь ее и по которому один шаг
может уже сделать ее преступною и погибшею в глазах общества.
Все это знают, благодетельница, что вы, если захотите, так
можете из грязи человекам сделать; а не захотите, так
будь хоть семи пядей во лбу, — так в ничтожестве и пропадет.
С другой стороны, если бы надобности в материальных благах не
было для человека, то, конечно, Андрей Титыч не стал бы так дрожать перед тятенькой, и Надя
могла бы не жить у Уланбековой, и даже Тишка не стал бы уважать Подхалюзина…
Но просто они не
могут поместить в голове мысли, что женщина
есть тоже человек равный им, имеющий свои права.
Мы не
будем останавливаться на этих лицах, потому что и так уже давно злоупотребляем терпением читателя; но не
можем не указать на сцены сватанья в «Бедной невесте».
А что она настаивает на согласии Маши выйти за Беневоленского, так это происходит от двух причин: во-первых, Беневоленский возьмется хлопотать об их деле в сенате, а во-вторых, она не
может представить, чтобы девушке
было не все равно, за кого ни выходить замуж.
В примере Торцова можно отчасти видеть и выход из темного царства: стоило бы и другого братца, Гордея Карпыча, также проучить на хлебе, выпрошенном Христа ради, — тогда бы и он, вероятно, почувствовал желание «иметь работишку», чтобы жить честно… Но, разумеется, никто из окружающих Гордея Карпыча не
может и подумать о том, чтобы подвергнуть его подобному испытанию, и, следовательно, сила самодурства по-прежнему
будет удерживать мрак над всем, что только
есть в его власти!..