Неточные совпадения
Максим Федотыч Русаков — этот лучший представитель всех прелестей старого быта, умнейший старик, русская душа, которою славянофильские и кошихинствующие критики кололи глаза
нашей послепетровской
эпохе и всей новейшей образованности, — Русаков, на
наш взгляд, служит живым протестом против этого темного быта, ничем не осмысленного и безнравственного в самом корне своем.
Два врага, обезображенные голодом, умерли, их съели какие-нибудь ракообразные животные… корабль догнивает — смоленый канат качается себе по мутным волнам в темноте, холод страшный, звери вымирают, история уже умерла, и место расчищено для новой жизни:
наша эпоха зачислится в четвертую формацию, то есть если новый мир дойдет до того, что сумеет считать до четырех.
Прославленная научная добросовестность, научная скромность, научное самоограничение
нашей эпохи слишком часто бывает лишь прикрытием слабости, робости, безволия в вере, в любви, нерешительности избрания.
Все произведения искусства не
нашей эпохи и не нашей цивилизации непременно требуют, чтобы мы перенеслись в ту эпоху, в ту цивилизацию, которая создала их; иначе они покажутся нам непонятными, странными, но не прекрасными.
Неточные совпадения
— Вопрос не в том, как примирить индивидуальное с социальным, в
эпоху, когда последнее оглушает, ослепляет, ограничивает свободу роста
нашего «я», — вопрос в том, следует ли примирять?
Но если вспомнить, что делалось в
эпоху младенчества
наших старых государств, как встречали всякую новизну, которой не понимали, всякое открытие, как жгли лекарей, преследовали физиков и астрономов, то едва ли японцы не более своих просветителей заслуживают снисхождения в упрямом желании отделаться от иноземцев.
Настала наконец самая любопытная
эпоха нашего пребывания в Японии: завязывается путем дело, за которым прибыли, в одно время, экспедиции от двух государств.
В
эпоху нашего младенчества из азиатской колыбели попало в
наше воспитание несколько замашек и обычаев, и теперь еще не совсем изгладившихся, особенно в простом быту.
Наша любовь к русской земле, многострадальной и жертвенной, превышает все
эпохи, все отношения и все идеологические построения.