Неточные совпадения
На другой день она встретилась со своим другом
как ни в чем не бывало; о случившемся никогда не поминала.
Так
как она никогда
ни разу потом не намекала ему
на происшедшее и всё пошло
как ни в чем не бывало, то он всю жизнь наклонен был к мысли, что всё это была одна галлюцинация пред болезнию, тем более что в ту же ночь он и вправду заболел
на целых две недели, что, кстати, прекратило и свидания в беседке.
— Никогда эти ваши люди не любили народа, не страдали за него и ничем для него не пожертвовали,
как бы
ни воображали это сами, себе в утеху! — угрюмо проворчал он, потупившись и нетерпеливо повернувшись
на стуле.
Наш принц вдруг,
ни с того
ни с сего, сделал две-три невозможные дерзости разным лицам, то есть главное именно в том состояло, что дерзости эти совсем неслыханные, совершенно
ни на что не похожие, совсем не такие,
какие в обыкновенном употреблении, совсем дрянные и мальчишнические, и черт знает для чего, совершенно без всякого повода.
А Лизавета эта блаженная в ограде у нас вделана в стену, в клетку в сажень длины и в два аршина высоты, и сидит она там за железною решеткой семнадцатый год, зиму и лето в одной посконной рубахе и всё аль соломинкой, али прутиком
каким ни на есть в рубашку свою, в холстину тычет, и ничего не говорит, и не чешется, и не моется семнадцать лет.
У него Базаров это какое-то фиктивное лицо, не существующее вовсе; они же первые и отвергли его тогда,
как ни на что не похожее.
—
Ни один народ, — начал он,
как бы читая по строкам и в то же время продолжая грозно смотреть
на Ставрогина, —
ни один народ еще не устраивался
на началах науки и разума; не было
ни разу такого примера, разве
на одну минуту, по глупости.
Он рассказал, что еще в Петербурге «увлекся спервоначалу, просто по дружбе,
как верный студент, хотя и не будучи студентом», и, не зная ничего, «
ни в чем не повинный», разбрасывал разные бумажки
на лестницах, оставлял десятками у дверей, у звонков, засовывал вместо газет, в театр проносил, в шляпы совал, в карманы пропускал.
— Безумных не погублю,
ни той,
ни другой, но разумную, кажется, погублю: я так подл и гадок, Даша, что, кажется, вас в самом деле кликну «в последний конец»,
как вы говорите, а вы, несмотря
на ваш разум, придете. Зачем вы сами себя губите?
— Я знаю только одно, именно, что всё это шалости. Никогда вы не в состоянии исполнить ваших угроз, полных эгоизма. Никуда вы не пойдете,
ни к
какому купцу, а преспокойно кончите у меня
на руках, получая пенсион и собирая ваших
ни на что не похожих друзей по вторникам. Прощайте, Степан Трофимович.
Верховенский замечательно небрежно развалился
на стуле в верхнем углу стола, почти
ни с кем не поздоровавшись. Вид его был брезгливый и даже надменный. Ставрогин раскланялся вежливо, но, несмотря
на то что все только их и ждали, все
как по команде сделали вид, что их почти не примечают. Хозяйка строго обратилась к Ставрогину, только что он уселся.
Минуя разговоры — потому что не тридцать же лет опять болтать,
как болтали до сих пор тридцать лет, — я вас спрашиваю, что вам милее: медленный ли путь, состоящий в сочинении социальных романов и в канцелярском предрешении судеб человеческих
на тысячи лет вперед
на бумаге, тогда
как деспотизм тем временем будет глотать жареные куски, которые вам сами в рот летят и которые вы мимо рта пропускаете, или вы держитесь решения скорого, в чем бы оно
ни состояло, но которое наконец развяжет руки и даст человечеству
на просторе самому социально устроиться, и уже
на деле, а не
на бумаге?
Заметьте еще, что неизлечимый больной всё равно не вылечится,
какие бы
ни прописывали ему
на бумаге рецепты, а, напротив, если промедлить, до того загниет, что и нас заразит, перепортит все свежие силы,
на которые теперь еще можно рассчитывать, так что мы все наконец провалимся.
— А про то, что аффилиации,
какие бы
ни были, делаются по крайней мере глаз
на глаз, а не в незнакомом обществе двадцати человек! — брякнул хромой. Он высказался весь, но уже слишком был раздражен. Верховенский быстро оборотился к обществу с отлично подделанным встревоженным видом.
Как бы там
ни было, но рабочие пришли наконец всею толпою
на площадку пред губернаторским домом и выстроились чинно и молча.
Наказывала ли Юлия Михайловна своего супруга за его промахи в последние дни и за ревнивую зависть его
как градоначальника к ее административным способностям; негодовала ли
на его критику ее поведения с молодежью и со всем нашим обществом, без понимания ее тонких и дальновидных политических целей; сердилась ли за тупую и бессмысленную ревность его к Петру Степановичу, —
как бы там
ни было, но она решилась и теперь не смягчаться, даже несмотря
на три часа ночи и еще невиданное ею волнение Андрея Антоновича.
Вспоминались ему какие-то несвязные вещи,
ни к чему не подходящие: то он думал, например, о старых стенных часах, которые были у него лет пятнадцать назад в Петербурге и от которых отвалилась минутная стрелка; то о развеселом чиновнике Мильбуа и
как они с ним в Александровском парке поймали раз воробья, а поймав, вспомнили, смеясь
на весь парк, что один из них уже коллежский асессор.
Проснувшись около десяти часов, он вдруг дико вскочил с постели, разом вспомнил всё и плотно ударил себя ладонью по лбу:
ни завтрака,
ни Блюма,
ни полицеймейстера,
ни чиновника, явившегося напомнить, что члены — ского собрания ждут его председательства в это утро, он не принял, он ничего не слышал и не хотел понимать, а побежал
как шальной
на половину Юлии Михайловны.
Как назло себе, Андрей Антонович всю жизнь отличался ясностью характера и
ни на кого никогда не кричал и не топал ногами; а с таковыми опаснее, если раз случится, что их санки почему-нибудь вдруг сорвутся с горы.
Увы! Андрей Антонович не мог разбирать: цветочки еще были в руках его. Бунт ему был очевиден,
как давеча кибитки Степану Трофимовичу. А между толпою выпучивших
на него глаза «бунтовщиков» так и сновал пред ним «возбуждавший» их Петр Степанович, не покидавший его
ни на один момент со вчерашнего дня, — Петр Степанович, ненавидимый им Петр Степанович…
Я сам ходил справляться в их богадельню
на кладбище:
ни о
какой Тарапыгиной там и не слыхивали; мало того, очень обиделись, когда я рассказал им ходивший слух.
Все видели,
как Лиза вскочила с дивана, только лишь повернулся Николай Всеволодович уходить, и явно сделала движение бежать за ним, но опомнилась и не побежала, а тихо вышла, тоже не сказав никому
ни слова и
ни на кого не взглянув, разумеется в сопровождении бросившегося за нею Маврикия Николаевича…
Я наверно знаю, что Кармазинов-то, главное, и потребовал, чтобы буфета утром не было, пока он будет читать,
ни под
каким видом, несмотря
на замечания иных комитетских, что это не совсем в наших нравах.
Эта большая Белая зала, хотя и ветхой уже постройки, была в самом деле великолепна: огромных размеров, в два света, с расписанным по-старинному и отделанным под золото потолком, с хорами, с зеркальными простенками, с красною по белому драпировкою, с мраморными статуями (
какими ни на есть, но всё же статуями), с старинною, тяжелою, наполеоновского времени мебелью, белою с золотом и обитою красным бархатом.
Но тут случилось одно скверное недоразумение: оркестр
ни с того
ни с сего грянул туш, — не какой-нибудь марш, а просто столовый туш,
как у нас в клубе за столом, когда
на официальном обеде пьют чье-нибудь здоровье.
Разумеется, кончилось не так ладно; но то худо, что с него-то и началось. Давно уже началось шарканье, сморканье, кашель и всё то, что бывает, когда
на литературном чтении литератор, кто бы он
ни был, держит публику более двадцати минут. Но гениальный писатель ничего этого не замечал. Он продолжал сюсюкать и мямлить, знать не зная публики, так что все стали приходить в недоумение.
Как вдруг в задних рядах послышался одинокий, но громкий голос...
Но вы, вы, создание чистое и наивное, вы, кроткая, которой судьба едва не соединилась с моею, по воле одного капризного и самовластного сердца, вы, может быть, с презрением смотревшая, когда я проливал мои малодушные слезы накануне несостоявшегося нашего брака; вы, которая не можете, кто бы вы
ни были, смотреть
на меня иначе
как на лицо комическое, о, вам, вам последний крик моего сердца, вам последний мой долг, вам одной!
— Нимало; эта каналья ничего не сумела устроить
как следует. Но я рад по крайней мере, что вы так спокойны… потому что хоть вы и ничем тут не виноваты,
ни даже мыслью, но ведь все-таки. И притом согласитесь, что всё это отлично обертывает ваши дела: вы вдруг свободный вдовец и можете сию минуту жениться
на прекрасной девице с огромными деньгами, которая, вдобавок, уже в ваших руках. Вот что может сделать простое, грубое совпадение обстоятельств — а?
— Да поймите же по крайней мере, что он сумасшедший теперь человек! — кричал изо всей силы Петр Степанович. — Ведь все-таки жена его убита. Видите,
как он бледен… Ведь он с вами же всю ночь пробыл,
ни на минуту не отходил,
как же его подозревать?
Он сбился и покраснел.
Как ни были все заняты каждый своим, но все посматривали
на него с удивлением, до такой степени было неожиданно, что он тоже мог заговорить.
Эркель подал первый, и пока Петр Степанович, ворча и бранясь, связывал веревкой ноги трупа и привязывал к ним этот первый камень, Толкаченко всё это довольно долгое время продержал свой камень в руках
на отвесе, сильно и
как бы почтительно наклонившись всем корпусом вперед, чтобы подать без замедления при первом спросе, и
ни разу не подумал опустить свою ношу пока
на землю.
(Арина Прохоровна, ее сестра, тетка и даже студентка теперь давно уже
на воле; говорят даже, что и Шигалев будто бы непременно будет выпущен в самом скором времени, так
как ни под одну категорию обвиняемых не подходит; впрочем, это всё еще только разговор.)