Неточные совпадения
Эта счастливая мысль мне
еще в Швейцарии
приходила.
— Вы с ума сошли! — пробормотал Степан Трофимович и вдруг точно вышел из себя: — Липутин, вы слишком хорошо знаете, что только затем и
пришли, чтобы сообщить какую-нибудь мерзость в этом роде и…
еще что-нибудь хуже!
— Я
еще его не поил-с, да и денег таких он не стоит, со всеми его тайнами, вот что они для меня значат, не знаю, как для вас. Напротив, это он деньгами сыплет, тогда как двенадцать дней назад ко мне
приходил пятнадцать копеек выпрашивать, и это он меня шампанским поит, а не я его. Но вы мне мысль подаете, и коли надо будет, то и я его напою, и именно чтобы разузнать, и может, и разузнаю-с… секретики все ваши-с, — злобно отгрызнулся Липутин.
— Мне показалось
еще за границей, что можно и мне быть чем-нибудь полезною. Деньги у меня свои и даром лежат, почему же и мне не поработать для общего дела? К тому же мысль как-то сама собой вдруг
пришла; я нисколько ее не выдумывала и очень ей обрадовалась; но сейчас увидала, что нельзя без сотрудника, потому что ничего сама не умею. Сотрудник, разумеется, станет и соиздателем книги. Мы пополам: ваш план и работа, моя первоначальная мысль и средства к изданию. Ведь окупится книга?
— Лучше всего, когда он к вам
придет, — подхватила вдруг Марья Тимофеевна, высовываясь из своего кресла, — то пошлите его в лакейскую. Пусть он там на залавке в свои козыри с ними поиграет, а мы будем здесь сидеть кофей пить. Чашку-то кофею
еще можно ему послать, но я глубоко его презираю.
–…И
еще недавно, недавно — о, как я виновата пред Nicolas!.. Вы не поверите, они измучили меня со всех сторон, все, все, и враги, и людишки, и друзья; друзья, может быть, больше врагов. Когда мне
прислали первое презренное анонимное письмо, Петр Степанович, то, вы не поверите этому, у меня недостало, наконец, презрения, в ответ на всю эту злость… Никогда, никогда не прощу себе моего малодушия!
Полунаука — это деспот, каких
еще не
приходило до сих пор никогда.
Вот что
еще: я
пришел было вас просить, если можно вам, не оставить и впредь Марью Тимофеевну, так как вы одни могли бы иметь некоторое влияние на ее бедный ум…
— Ну
еще же бы нет! Первым делом. То самое, в котором ты уведомлял, что она тебя эксплуатирует, завидуя твоему таланту, ну и там об «чужих грехах». Ну, брат, кстати, какое, однако, у тебя самолюбие! Я так хохотал. Вообще твои письма прескучные; у тебя ужасный слог. Я их часто совсем не читал, а одно так и теперь валяется у меня нераспечатанным; я тебе завтра
пришлю. Но это, это последнее твое письмо — это верх совершенства! Как я хохотал, как хохотал!
Ну, конечно, тот подпоручик, да
еще кто-нибудь, да
еще кто-нибудь здесь… ну и, может, Шатов, ну и
еще кто-нибудь, ну вот и все, дрянь и мизер… но я за Шатова
пришел просить, его спасти надо, потому что это стихотворение — его, его собственное сочинение и за границей через него отпечатано; вот что я знаю наверно, а о прокламациях ровно ничего не знаю.
Еще недавно советник Кубриков, шестидесяти двух лет и со Станиславом на шее,
пришел безо всякого зову и проникнутым голосом объявил, что в продолжение целых трех месяцев несомненно состоял под влиянием Интернационалки.
Были и
еще пожертвования, хотя и не столь крупные, так что даже
приходила мысль сбавить первоначальную цену билета с трех рублей на два.
— Вы ничего не кончили, а только способствовали, что всё провалилось. Ради бога без каламбуров, Степан Трофимович; отворяйте. Надо принять меры; к вам
еще могут
прийти и вас оскорбить…
Так передавалось дело. Прибавлялось и
еще сведение: что квартиру эту снял для капитана и сестры его сам господин Ставрогин, Николай Всеволодович, сынок генеральши Ставрогиной, сам и нанимать
приходил, очень уговаривал, потому что хозяин отдавать не хотел и дом назначал для кабака, но Николай Всеволодович за ценой не постояли и за полгода вперед выдали.
Положили выслушать Петра Степановича; но тот всё
еще не
приходил; такая небрежность
еще больше подлила яду.
Пришли к дому Филиппова, но,
еще не доходя, взяли проулком, или, лучше сказать, неприметною тропинкой вдоль забора, так что некоторое время пришлось пробираться по крутому откосу канавки, на котором нельзя было ноги сдержать и надо было хвататься за забор.
— А я почем знала, входя сюда? Неужто
пришла бы к вам? Мне сказали,
еще через десять дней! Куда же вы, куда же вы, не смейте.
Я ни к кому не навязываюсь и
пришла единственно для вас, из принципа, что все наши обязаны солидарностью; я ему заявила это,
еще не выходя из дому.
— Ах да, — вспомнил он вдруг, как бы отрываясь с усилием и только на миг от какой-то увлекавшей его идеи, — да… старуха… Жена или старуха? Постойте: и жена и старуха, так? Помню; ходил; старуха
придет, только не сейчас. Берите подушку.
Еще что? Да… Постойте, бывают с вами, Шатов, минуты вечной гармонии?
Я
еще поутру
приду и вечером
приду, если надо, а теперь, так как всё слишком благополучно сошло, то надо и к другим сбегать, давно ожидают.
— Завтра будет, завтра к двум часам аккуратно
придет. В Спасов
еще до вечера аккуратно, сударь, прибудете, — лез из себя Анисим.
Вошли двое: один широкоплечий, лохматый, с курчавой бородой и застывшей в ней неопределенной улыбкой, не то пьяной, не то насмешливой. У печки остановился, греясь, кто-то высокий, с черными усами и острой бородой. Бесшумно явилась молодая женщина в платочке, надвинутом до бровей. Потом один за другим
пришло еще человека четыре, они столпились у печи, не подходя к столу, в сумраке трудно было различить их. Все молчали, постукивая и шаркая ногами по кирпичному полу, только улыбающийся человек сказал кому-то: