Неточные совпадения
Повторяю, этот мальчик
был вовсе не столь простодушным, каким все
считали его.
Там вам
сочтут, Дмитрий Федорович, по самым же распискам вашим, письмам и договорам, сколько у вас
было, сколько вы истребили и сколько у вас остается!
Он знал наверно, что
будет в своем роде деятелем, но Алешу, который
был к нему очень привязан, мучило то, что его друг Ракитин бесчестен и решительно не сознает того сам, напротив, зная про себя, что он не украдет денег со стола, окончательно
считал себя человеком высшей честности.
Одному барчонку пришел вдруг в голову совершенно эксцентрический вопрос на невозможную тему: «Можно ли, дескать, хотя кому бы то ни
было,
счесть такого зверя за женщину, вот хоть бы теперь, и проч.».
Смотри же, ты его за чудотворный
считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне ничего за это не
будет!..» Как она увидела, Господи, думаю: убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо, вся затряслась и пала на пол… так и опустилась… Алеша, Алеша!
— А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою, когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить. Ты это насчет давешних моих слов о том, что «два гада
поедят друг друга»? Позволь и тебя спросить в таком случае:
считаешь ты и меня, как Дмитрия, способным пролить кровь Езопа, ну, убить его, а?
— Что ты, Иван! Никогда и в мыслях этого у меня не
было! Да и Дмитрия я не
считаю…
Старец этот, отец Ферапонт,
был тот самый престарелый монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже и упоминали как о противнике старца Зосимы, и главное — старчества, которое и
считал он вредным и легкомысленным новшеством.
— Слушай, я разбойника Митьку хотел сегодня
было засадить, да и теперь еще не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок
считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже каблуками на полу бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить — все при свидетелях-с. Я бы, если бы захотел, скрючил его и мог бы за вчерашнее сейчас засадить.
И хоть мне ужасно
будет хотеться подслушивать, я это знаю, но я все-таки не
буду, потому что вы
считаете это неблагородным.
И уж конечно, так делая, никто из них не задумывался и не раскаивался, напротив,
считал себя в полном праве, ибо Ришар подарен им
был как вещь, и они даже не находили необходимым кормить его.
Не то чтоб он позволял себе
быть невежливым, напротив, говорил он всегда чрезвычайно почтительно, но так поставилось, однако ж, дело, что Смердяков видимо стал
считать себя бог знает почему в чем-то наконец с Иваном Федоровичем как бы солидарным, говорил всегда в таком тоне, будто между ними вдвоем
было уже что-то условленное и как бы секретное, что-то когда-то произнесенное с обеих сторон, лишь им обоим только известное, а другим около них копошившимся смертным так даже и непонятное.
Чудно это, отцы и учители, что, не
быв столь похож на него лицом, а лишь несколько, Алексей казался мне до того схожим с тем духовно, что много раз
считал я его как бы прямо за того юношу, брата моего, пришедшего ко мне на конце пути моего таинственно, для некоего воспоминания и проникновения, так что даже удивлялся себе самому и таковой странной мечте моей.
«Да как же это можно, чтоб я за всех виноват
был, — смеется мне всякий в глаза, — ну разве я могу
быть за вас, например, виноват?» — «Да где, — отвечаю им, — вам это и познать, когда весь мир давно уже на другую дорогу вышел и когда сущую ложь за правду
считаем да и от других такой же лжи требуем.
Не
сочтите вопрос мой за легкомыслие; напротив, имею, задавая таковой вопрос, свою тайную цель, которую, вероятно, и объясню вам впоследствии, если угодно
будет Богу сблизить нас еще короче».
Но вместо того начала мерещиться ему иная мечта, — мечта, которую
считал он вначале невозможною и безумною, но которая так присосалась наконец к его сердцу, что и оторвать нельзя
было.
В теснившейся в келье усопшего толпе заметил он с отвращением душевным (за которое сам себя тут же и попрекнул) присутствие, например, Ракитина, или далекого гостя — обдорского инока, все еще пребывавшего в монастыре, и обоих их отец Паисий вдруг почему-то
счел подозрительными — хотя и не их одних можно
было заметить в этом же смысле.
Кроме сего древле почившего старца, жива
была таковая же память и о преставившемся сравнительно уже недавно великом отце иеросхимонахе, старце Варсонофии — том самом, от которого отец Зосима и принял старчество и которого, при жизни его, все приходившие в монастырь богомольцы
считали прямо за юродивого.
Но смущение все же
было, все же произошло и
было столь мучительно, что даже и потом, уже долго спустя, Алеша
считал этот горестный день одним из самых тягостных и роковых дней своей жизни.
Сказала ему, что к Кузьме Кузьмичу, к старику моему, на весь вечер уйду и
буду с ним до ночи деньги
считать.
Да к тому же Митя его даже и за человека теперь
считать не мог, ибо известно
было всем и каждому в городе, что это лишь больная развалина, сохранившая отношения с Грушенькой, так сказать, лишь отеческие, а совсем не на тех основаниях, как прежде, и что это уже давно так, уже почти год как так.
Дальнейшее нам известно: чтобы сбыть его с рук, она мигом уговорила его проводить ее к Кузьме Самсонову, куда будто бы ей ужасно надо
было идти «деньги
считать», и когда Митя ее тотчас же проводил, то, прощаясь с ним у ворот Кузьмы, взяла с него обещание прийти за нею в двенадцатом часу, чтобы проводить ее обратно домой.
В этом смысле он
считал себя несколько обиженным и обойденным по службе и всегда уверен
был, что там, в высших сферах, его не сумели оценить и что у него
есть враги.
— Какое трех! Больше, больше, — вскинулся Митя, — больше шести, больше десяти может
быть. Я всем говорил, всем кричал! Но я решился, уж так и
быть, помириться на трех тысячах. Мне до зарезу нужны
были эти три тысячи… так что тот пакет с тремя тысячами, который, я знал, у него под подушкой, приготовленный для Грушеньки, я
считал решительно как бы у меня украденным, вот что, господа,
считал своим, все равно как моею собственностью…
— Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись люди благородные, и пусть все у нас так и
будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и честью. Во всяком случае, позвольте мне
считать вас за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей, в эту минуту унижения чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
— Правда, говорил, всему городу говорил, и весь город говорил, и все так
считали, и здесь, в Мокром, так же все
считали, что три тысячи. Только все-таки я прокутил не три, а полторы тысячи, а другие полторы зашил в ладонку; вот как дело
было, господа, вот откуда эти вчерашние деньги…
— Неужто же вы меня
считаете даже до такой уж степени подлецом? Не может
быть, чтобы вы это серьезно!.. — проговорил он с негодованием, смотря в глаза прокурору и как бы не веря, что от него слышал.
— И пятисот, может, не дал, — мрачно заметил на это Митя, — вот только не
считал тогда, пьян
был, а жаль…
— Больше тысячи пошло на них, Митрий Федорович, — твердо опроверг Трифон Борисович, — бросали зря, а они подымали. Народ-то ведь этот вор и мошенник, конокрады они, угнали их отселева, а то они сами, может, показали бы, скольким от вас поживились. Сам я в руках у вас тогда сумму видел —
считать не
считал, вы мне не давали, это справедливо, а на глаз, помню, многим больше
было, чем полторы тысячи… Куды полторы! Видывали и мы деньги, могим судить…
Так немедленно и поступил Николай Парфенович: на «романических» пунктах он опять перестал настаивать, а прямо перешел к серьезному, то
есть все к тому же и главнейшему вопросу о трех тысячах. Грушенька подтвердила, что в Мокром, месяц назад, действительно истрачены
были три тысячи рублей, и хоть денег сама и не
считала, но слышала от самого Дмитрия Федоровича, что три тысячи рублей.
Главное, эти пятнадцатилетние слишком уж задирали пред ним нос и сперва даже не хотели
считать его товарищем, как «маленького», что
было уже нестерпимо обидно.
Этот Дарданелов, человек холостой и нестарый,
был страстно и уже многолетне влюблен в госпожу Красоткину и уже раз, назад тому с год, почтительнейше и замирая от страха и деликатности, рискнул
было предложить ей свою руку; но она наотрез отказала,
считая согласие изменой своему мальчику, хотя Дарданелов, по некоторым таинственным признакам, даже, может
быть, имел бы некоторое право мечтать, что он не совсем противен прелестной, но уже слишком целомудренной и нежной вдовице.
— Что ж такое? —
счел нужным оборониться Коля, хотя ему очень приятна
была и похвала. — Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я обещался матери кончить курс, а по-моему, за что взялся, то уж делать хорошо, но в душе глубоко презираю классицизм и всю эту подлость… Не соглашаетесь, Карамазов?
— Ах, милый, милый Алексей Федорович, тут-то, может
быть, самое главное, — вскрикнула госпожа Хохлакова, вдруг заплакав. — Бог видит, что я вам искренно доверяю Lise, и это ничего, что она вас тайком от матери позвала. Но Ивану Федоровичу, вашему брату, простите меня, я не могу доверить дочь мою с такою легкостью, хотя и продолжаю
считать его за самого рыцарского молодого человека. А представьте, он вдруг и
был у Lise, а я этого ничего и не знала.
— Все здесь-с, все три тысячи, хоть не
считайте. Примите‑с, — пригласил он Ивана, кивая на деньги. Иван опустился на стул. Он
был бледен как платок.
— Слишком стыдно вам будет-с, если на себя во всем признаетесь. А пуще того бесполезно
будет, совсем-с, потому я прямо ведь скажу, что ничего такого я вам не говорил-с никогда, а что вы или в болезни какой (а на то и похоже-с), али уж братца так своего пожалели, что собой пожертвовали, а на меня выдумали, так как все равно меня как за мошку
считали всю вашу жизнь, а не за человека. Ну и кто ж вам поверит, ну и какое у вас
есть хоть одно доказательство?
Но он с негодованием отверг даже предположение о том, что брат мог убить с целью грабежа, хотя и сознался, что эти три тысячи обратились в уме Мити в какую-то почти манию, что он
считал их за недоданное ему, обманом отца, наследство и что,
будучи вовсе некорыстолюбивым, даже не мог заговорить об этих трех тысячах без исступления и бешенства.
Но у этого идиота промелькнуло одно весьма и весьма любопытное замечание, сделавшее бы честь и поумнее его наблюдателю, вот почему даже я об этом и заговорил: «Если
есть, — сказал он мне, — который из сыновей более похожий на Федора Павловича по характеру, так это он, Иван Федорович!» На этом замечании я прерываю начатую характеристику, не
считая деликатным продолжать далее.
Господа присяжные, я уже выразил вам мои мысли, почему
считаю всю эту выдумку об зашитых за месяц перед тем деньгах в ладонку не только нелепицей, но и самым неправдоподобным измышлением, которое только можно
было приискать в данном случае.
Считая себя сам (и на это
есть факты) незаконным сыном Федора Павловича, он мог ненавидеть свое положение сравнительно с законными детьми своего господина: им, дескать, все, а ему ничего, им все права, им наследство, а он только повар.
Я хотела
было упасть к ногам его в благоговении, но как подумала вдруг, что он
сочтет это только лишь за радость мою, что спасают Митю (а он бы непременно это подумал!), то до того
была раздражена лишь одною только возможностью такой несправедливой мысли с его стороны, что опять раздражилась и вместо того, чтоб целовать его ноги, сделала опять ему сцену!
Он
считал согласие Кати прийти немыслимым и в то же время чувствовал, что если она не придет, то
будет что-то совсем невозможное.