Неточные совпадения
Семейка эта, повторяю, сошлась тогда вся вместе в первый раз в
жизни, и некоторые члены ее в первый раз в
жизни увидали
друг друга.
Многие из «высших» даже лиц и даже из ученейших, мало того, некоторые из вольнодумных даже лиц, приходившие или по любопытству, или по иному поводу, входя в келью со всеми или получая свидание наедине, ставили себе в первейшую обязанность, все до единого, глубочайшую почтительность и деликатность во все время свидания, тем более что здесь денег не полагалось, а была лишь любовь и милость с одной стороны, а с
другой — покаяние и жажда разрешить какой-нибудь трудный вопрос души или трудный момент в
жизни собственного сердца.
Он чувствовал это, и это было справедливо: хитрый и упрямый шут, Федор Павлович, очень твердого характера «в некоторых вещах
жизни», как он сам выражался, бывал, к собственному удивлению своему, весьма даже слабоват характером в некоторых
других «вещах
жизни».
Замечательно, что оба они всю
жизнь свою чрезвычайно мало говорили
друг с
другом, разве о самых необходимых и текущих вещах.
— Подождите, милая Катерина Осиповна, я не сказала главного, не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может быть, решение мое ужасно — для меня, но предчувствую, что я уже не переменю его ни за что, ни за что, во всю
жизнь мою, так и будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашний и великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный
друг мой, какого я только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит мое решение… Он его знает.
— То есть не то чтоб я таскалась за ним, попадалась ему поминутно на глаза, мучила его — о нет, я уеду в
другой город, куда хотите, но я всю
жизнь, всю
жизнь мою буду следить за ним не уставая.
— Так, так, — перебил Иван, с каким-то вдруг азартом и видимо озлясь, что его перебили, — так, но у
другой эта минута лишь вчерашнее впечатление, и только минута, а с характером Катерины Ивановны эта минута — протянется всю ее
жизнь.
Всю
жизнь прежде не знали
друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать
друг друга, ну и что ж, о чем они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то?
Много несчастий принесет тебе
жизнь, но ими-то ты и счастлив будешь, и
жизнь благословишь, и
других благословить заставишь — что важнее всего.
Но была ли это вполне тогдашняя беседа, или он присовокупил к ней в записке своей и из прежних бесед с учителем своим, этого уже я не могу решить, к тому же вся речь старца в записке этой ведется как бы беспрерывно, словно как бы он излагал
жизнь свою в виде повести, обращаясь к
друзьям своим, тогда как, без сомнения, по последовавшим рассказам, на деле происходило несколько иначе, ибо велась беседа в тот вечер общая, и хотя гости хозяина своего мало перебивали, но все же говорили и от себя, вмешиваясь в разговор, может быть, даже и от себя поведали и рассказали что-либо, к тому же и беспрерывности такой в повествовании сем быть не могло, ибо старец иногда задыхался, терял голос и даже ложился отдохнуть на постель свою, хотя и не засыпал, а гости не покидали мест своих.
Замечательно тоже, что никто из них, однако же, не полагал, что умрет он в самую эту же ночь, тем более что в этот последний вечер
жизни своей он, после глубокого дневного сна, вдруг как бы обрел в себе новую силу, поддерживавшую его во всю длинную эту беседу с
друзьями.
Милые мои, чего мы ссоримся,
друг пред
другом хвалимся, один на
другом обиды помним: прямо в сад пойдем и станем гулять и резвиться,
друг друга любить и восхвалять, и целовать, и
жизнь нашу благословлять».
Ни на
другой день, когда поднялась тревога, и никогда потом во всю
жизнь никому и в голову не пришло заподозрить настоящего злодея!
Хотя бы и
жизнь свою рад был отдать за
других, но уже нельзя, ибо прошла та
жизнь, которую возможно было в жертву любви принесть, и теперь бездна между тою
жизнью и сим бытием».
И давно уже не бывало и даже припомнить невозможно было из всей прошлой
жизни монастыря нашего такого соблазна, грубо разнузданного, а в
другом каком случае так даже и невозможного, какой обнаружился тотчас же вслед за сим событием между самими даже иноками.
Об этой
другой, обновленной и уже «добродетельной»
жизни («непременно, непременно добродетельной») он мечтал поминутно и исступленно.
Он глядел на это прошлое с бесконечным состраданием и решил со всем пламенем своей страсти, что раз Грушенька выговорит ему, что его любит и за него идет, то тотчас же и начнется совсем новая Грушенька, а вместе с нею и совсем новый Дмитрий Федорович, безо всяких уже пороков, а лишь с одними добродетелями: оба они
друг другу простят и начнут свою
жизнь уже совсем по-новому.
Благословляю творение, сейчас готов Бога благословить и его творение, но… надо истребить одно смрадное насекомое, чтобы не ползало,
другим жизни не портило…
— Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись люди благородные, и пусть все у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и честью. Во всяком случае, позвольте мне считать вас за лучших
друзей моих в эту минуту
жизни моей, в эту минуту унижения чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне три тысячи, чтоб отослать своей сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей
жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил
другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых трех тысяч, то есть полторы тысячи, а
другую половину удержал на себе.
Здесь не место начинать об этой новой страсти Ивана Федоровича, отразившейся потом на всей его
жизни: это все могло бы послужить канвой уже иного рассказа,
другого романа, который и не знаю, предприму ли еще когда-нибудь.
— Уверенный в вашем согласии, я уж знал бы, что вы за потерянные эти три тысячи, возвратясь, вопля не подымете, если бы почему-нибудь меня вместо Дмитрия Федоровича начальство заподозрило али с Дмитрием Федоровичем в товарищах; напротив, от
других защитили бы… А наследство получив, так и потом когда могли меня наградить, во всю следующую
жизнь, потому что все же вы через меня наследство это получить изволили, а то, женимшись на Аграфене Александровне, вышел бы вам один только шиш.
Из этих
других, старший — есть один из современных молодых людей с блестящим образованием, с умом довольно сильным, уже ни во что, однако, не верующим, многое, слишком уже многое в
жизни отвергшим и похерившим, точь-в-точь как и родитель его.
Ты хотел мукой возродить в себе
другого человека; по-моему, помни только всегда, во всю
жизнь и куда бы ты ни убежал, об этом
другом человеке — и вот с тебя и довольно.
— Любовь прошла, Митя! — начала опять Катя, — но дорого до боли мне то, что прошло. Это узнай навек. Но теперь, на одну минутку, пусть будет то, что могло бы быть, — с искривленною улыбкой пролепетала она, опять радостно смотря ему в глаза. — И ты теперь любишь
другую, и я
другого люблю, а все-таки тебя вечно буду любить, а ты меня, знал ли ты это? Слышишь, люби меня, всю твою
жизнь люби! — воскликнула она с каким-то почти угрожающим дрожанием в голосе.
— Ах, деточки, ах, милые
друзья, не бойтесь
жизни! Как хороша
жизнь, когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое!
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Да хорошо, когда ты был городничим. А там ведь
жизнь совершенно
другая.
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело идет о
жизни человека… (К Осипу.)Ну что,
друг, право, мне ты очень нравишься. В дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «
Жизнь моя, милый
друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» — с большим, с большим чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Жизнь трудовая — //
Другу прямая // К сердцу дорога, // Прочь от порога, // Трус и лентяй! // То ли не рай?
Стародум(с важным чистосердечием). Ты теперь в тех летах, в которых душа наслаждаться хочет всем бытием своим, разум хочет знать, а сердце чувствовать. Ты входишь теперь в свет, где первый шаг решит часто судьбу целой
жизни, где всего чаще первая встреча бывает: умы, развращенные в своих понятиях, сердца, развращенные в своих чувствиях. О мой
друг! Умей различить, умей остановиться с теми, которых дружба к тебе была б надежною порукою за твой разум и сердце.