Неточные совпадения
Начиная жизнеописание героя моего, Алексея Федоровича Карамазова, нахожусь в некотором недоумении. А именно: хотя я и называю Алексея Федоровича моим героем, но, однако, сам
знаю, что человек
он отнюдь не великий, а посему и предвижу неизбежные вопросы вроде таковых: чем же замечателен ваш Алексей Федорович, что вы выбрали
его своим героем? Что сделал
он такого?
Кому и чем известен? Почему я, читатель, должен тратить время на изучение фактов
его жизни?
Кто знает впрочем, может быть, было это в
нем и наивно.
Когда и
кем насадилось
оно и в нашем подгородном монастыре, не могу сказать, но в
нем уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима был из
них последним, но и
он уже почти помирал от слабости и болезней, а заменить
его даже и не
знали кем.
— Совсем неизвестно, с чего вы в таком великом волнении, — насмешливо заметил Федор Павлович, — али грешков боитесь? Ведь
он, говорят, по глазам
узнает,
кто с чем приходит. Да и как высоко цените вы
их мнение, вы, такой парижанин и передовой господин, удивили вы меня даже, вот что!
Вот если бы суд принадлежал обществу как церкви, тогда бы
оно знало,
кого воротить из отлучения и опять приобщить к себе.
— В происшедшем скандале мы все виноваты! — горячо проговорил
он, — но я все же ведь не предчувствовал, идя сюда, хотя и
знал, с
кем имею дело…
Вот в эти-то мгновения
он и любил, чтобы подле, поблизости, пожалуй хоть и не в той комнате, а во флигеле, был такой человек, преданный, твердый, совсем не такой, как
он, не развратный, который хотя бы все это совершающееся беспутство и видел и
знал все тайны, но все же из преданности допускал бы это все, не противился, главное — не укорял и ничем бы не грозил, ни в сем веке, ни в будущем; а в случае нужды так бы и защитил
его, — от
кого?
Впоследствии Федор Павлович клятвенно уверял, что тогда и
он вместе со всеми ушел; может быть, так именно и было, никто этого не
знает наверно и никогда не
знал, но месяцев через пять или шесть все в городе заговорили с искренним и чрезвычайным негодованием о том, что Лизавета ходит беременная, спрашивали и доискивались: чей грех,
кто обидчик?
Испугалась ужасно: «Не пугайте, пожалуйста, от
кого вы слышали?» — «Не беспокойтесь, говорю, никому не скажу, а вы
знаете, что я на сей счет могила, а вот что хотел я вам только на сей счет тоже в виде, так сказать, „всякого случая“ присовокупить: когда потребуют у папаши четыре-то тысячки пятьсот, а у
него не окажется, так чем под суд-то, а потом в солдаты на старости лет угодить, пришлите мне тогда лучше вашу институтку секретно, мне как раз деньги выслали, я ей четыре-то тысячки, пожалуй, и отвалю и в святости секрет сохраню».
Я поставила во всем этом одну только цель: чтоб
он знал, к
кому воротиться и
кто его самый верный друг.
— Видишь. Непременно иди. Не печалься.
Знай, что не умру без того, чтобы не сказать при тебе последнее мое на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю
его. Тебе, сынок милый, ибо любишь меня. А теперь пока иди к тем,
кому обещал.
— Отменно умею понимать-с, — тотчас же отрезал господин, давая
знать, что
ему и без того известно,
кто он такой. — Штабс я капитан-с Снегирев-с, в свою очередь; но все же желательно
узнать, что именно побудило…
Я не
знаю,
кто ты, и
знать не хочу: ты ли это или только подобие
его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли,
знаешь ты это?
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но
знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все пойдут за
ним, восклицая: «
Кто подобен зверю сему,
он дал нам огонь с небеси!»
Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Кто знает, может быть, этот проклятый старик, столь упорно и столь по-своему любящий человечество, существует и теперь в виде целого сонма многих таковых единых стариков и не случайно вовсе, а существует как согласие, как тайный союз, давно уже устроенный для хранения тайны, для хранения ее от несчастных и малосильных людей, с тем чтобы сделать
их счастливыми.
Замечу еще мельком, что хотя у нас в городе даже многие
знали тогда про нелепое и уродливое соперничество Карамазовых, отца с сыном, предметом которого была Грушенька, но настоящего смысла ее отношений к обоим из
них, к старику и к сыну, мало
кто тогда понимал.
Вот почему
ему и могло казаться временами, что вся мука Грушеньки и вся ее нерешимость происходит тоже лишь оттого, что она не
знает,
кого из
них выбрать и
кто из
них будет ей выгоднее.
— Да сказывал Тимофей, все господа: из города двое,
кто таковы — не
знаю, только сказывал Тимофей, двое из здешних господ, да тех двое, будто бы приезжих, а может, и еще
кто есть, не спросил я
его толково. В карты, говорил, стали играть.
— Да, конечно, разве
он кавалерист? ха-ха! — крикнул Митя, жадно слушавший и быстро переводивший свой вопросительный взгляд на каждого,
кто заговорит, точно бог
знает что ожидал от каждого услышать.
Но дворник опросил стучавшегося и,
узнав,
кто он и что хочет
он видеть Федосью Марковну по весьма важному делу, отпереть
ему наконец решился.
Петр Ильич с точностию
знал, что в этот вечер
он непременно у Михаила Макаровича встретит кого-нибудь из гостей, но лишь не
знал,
кого именно.
— А вы и не
знали! — подмигнул
ему Митя, насмешливо и злобно улыбнувшись. — А что, коль не скажу? От
кого тогда
узнать?
Знали ведь о знаках-то покойник, я да Смердяков, вот и все, да еще небо
знало, да
оно ведь вам не скажет. А фактик-то любопытный, черт
знает что на
нем можно соорудить, ха-ха! Утешьтесь, господа, открою, глупости у вас на уме. Не
знаете вы, с
кем имеете дело! Вы имеете дело с таким подсудимым, который сам на себя показывает, во вред себе показывает! Да-с, ибо я рыцарь чести, а вы — нет!
Кто он — я теряюсь и мучаюсь, но это не Дмитрий Карамазов,
знайте это, — и вот все, что я могу вам сказать, и довольно, не приставайте…
—
Кто это мне под голову подушку принес?
Кто был такой добрый человек! — воскликнул
он с каким-то восторженным, благодарным чувством и плачущим каким-то голосом, будто и бог
знает какое благодеяние оказали
ему. Добрый человек так потом и остался в неизвестности, кто-нибудь из понятых, а может быть, и писарек Николая Парфеновича распорядились подложить
ему подушку из сострадания, но вся душа
его как бы сотряслась от слез.
Он подошел к столу и объявил, что подпишет все что угодно.
— А
кто тебя
знает, на что
он тебе, — подхватила другая, — сам должен
знать, на что
его тебе надо, коли галдишь. Ведь
он тебе говорил, а не нам, глупый ты человек. Аль правду не
знаешь?
Но сам Красоткин, когда Смуров отдаленно сообщил
ему, что Алеша хочет к
нему прийти «по одному делу», тотчас же оборвал и отрезал подход, поручив Смурову немедленно сообщить «Карамазову», что
он сам
знает, как поступать, что советов ни от
кого не просит и что если пойдет к больному, то сам
знает, когда пойти, потому что у
него «свой расчет».
Случилось это довольно уже давно, но
он все как-то конфузился и не решался открыть публично, что и
он знает,
кто основал Трою, опасаясь, чтобы не вышло чего-нибудь и чтобы не сконфузил
его как-нибудь за это Коля.
— Ну,
кто же основал? — надменно и свысока повернулся к
нему Коля, уже по лицу угадав, что тот действительно
знает, и, разумеется, тотчас же приготовившись ко всем последствиям. В общем настроении произошел, что называется, диссонанс.
— Эх, всякий нужен, Максимушка, и по чему
узнать,
кто кого нужней. Хоть бы и не было этого поляка вовсе, Алеша, тоже ведь разболеться сегодня вздумал. Была и у
него. Так вот нарочно же и
ему пошлю пирогов, я не посылала, а Митя обвинил, что посылаю, так вот нарочно же теперь пошлю, нарочно! Ах, вот и Феня с письмом! Ну, так и есть, опять от поляков, опять денег просят!
— Ну как же не я? — залепетала она опять, — ведь это я, я почти за час предлагала
ему золотые прииски, и вдруг «сорокалетние прелести»! Да разве я затем? Это
он нарочно! Прости
ему вечный судья за сорокалетние прелести, как и я прощаю, но ведь это… ведь это
знаете кто? Это ваш друг Ракитин.
— Ты сам
знаешь кто, — бессильно вырвалось у
него.
Он задыхался.
—
Кто он? Я не
знаю, про
кого ты говоришь, — пролепетал Алеша уже в испуге.
— Как же бы я мог тогда прямее сказать-с? Один лишь страх во мне говорил-с, да и вы могли осердиться. Я, конечно, опасаться мог, чтобы Дмитрий Федорович не сделали какого скандалу, и самые эти деньги не унесли, так как
их все равно что за свои почитали, а вот
кто же
знал, что таким убивством кончится? Думал,
они просто только похитят эти три тысячи рублей, что у барина под тюфяком лежали-с, в пакете-с, а
они вот убили-с. Где же и вам угадать было, сударь?
Я ведь
знаю, тут есть секрет, но секрет мне ни за что не хотят открыть, потому что я, пожалуй, тогда, догадавшись, в чем дело, рявкну «осанну», и тотчас исчезнет необходимый минус и начнется во всем мире благоразумие, а с
ним, разумеется, и конец всему, даже газетам и журналам, потому что
кто ж на
них тогда станет подписываться.
— Не
знаю от
кого. Но я
знал.
Знал ли я? Да,
он мне сказал.
Он сейчас еще мне говорил…
Ни в пьяном кутеже по трактирам, ни тогда, когда
ему пришлось лететь из города доставать бог
знает у
кого деньги, необходимейшие
ему, чтоб увезть свою возлюбленную от соблазнов соперника, отца своего, —
он не осмеливается притронуться к этой ладонке.
Рассудите: во-первых, как мы
узнали, что были три тысячи, и
кто их видел?