Неточные совпадения
Побудешь у
монахов, не то запоешь.
Да и приличнее тебе
будет у
монахов, чем у меня, с пьяным старикашкой да с девчонками… хоть до тебя, как до ангела, ничего не коснется.
Пораженный и убитый горем
монах явился в Константинополь ко вселенскому патриарху и молил разрешить его послушание, и вот вселенский владыко ответил ему, что не только он, патриарх вселенский, не может разрешить его, но и на всей земле нет, да и не может
быть такой власти, которая бы могла разрешить его от послушания, раз уже наложенного старцем, кроме лишь власти самого того старца, который наложил его.
Из
монахов находились, даже и под самый конец жизни старца, ненавистники и завистники его, но их становилось уже мало, и они молчали, хотя
было в их числе несколько весьма знаменитых и важных в монастыре лиц, как например один из древнейших иноков, великий молчальник и необычайный постник.
— Отец игумен в настоящий час занят, но как вам
будет угодно… — нерешительно произнес
монах.
Это
был, по-видимому, из самых простых
монахов, то
есть из простого звания, с коротеньким, нерушимым мировоззрением, но верующий и в своем роде упорный.
— Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не
есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и
было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, — прибавил он
монаху, — а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
— Слышите ли, слышите ли вы,
монахи, отцеубийцу, — набросился Федор Павлович на отца Иосифа. — Вот ответ на ваше «стыдно»! Что стыдно? Эта «тварь», эта «скверного поведения женщина», может
быть, святее вас самих, господа спасающиеся иеромонахи! Она, может
быть, в юности пала, заеденная средой, но она «возлюбила много», а возлюбившую много и Христос простил…
Но «этот
монах», то
есть тот, который приглашал их давеча на обед к игумену, ждать себя не заставил. Он тут же встретил гостей, тотчас же как они сошли с крылечка из кельи старца, точно дожидал их все время.
«По крайней мере монахи-то уж тут не виноваты ни в чем, — решил он вдруг на крыльце игумена, — а если и тут порядочный народ (этот отец Николай игумен тоже, кажется, из дворян), то почему же не
быть с ними милым, любезным и вежливым?..
Нет,
монах святой, ты будь-ка добродетелен в жизни, принеси пользу обществу, не заключаясь в монастыре на готовые хлеба и не ожидая награды там наверху, — так это-то потруднее
будет.
Алеша отлучился из кельи лишь потому, что
был таинственно вызван, чрез одного
монаха, прибывшим из города Ракитиным со странным письмом к Алеше от госпожи Хохлаковой.
Но Алеше уже и нечего
было сообщать братии, ибо все уже всё знали: Ракитин, послав за ним
монаха, поручил тому, кроме того, «почтительнейше донести и его высокопреподобию отцу Паисию, что имеет до него он, Ракитин, некое дело, но такой важности, что и минуты не смеет отложить для сообщения ему, за дерзость же свою земно просит простить его».
Старец этот, отец Ферапонт,
был тот самый престарелый
монах, великий постник и молчальник, о котором мы уже и упоминали как о противнике старца Зосимы, и главное — старчества, которое и считал он вредным и легкомысленным новшеством.
Чина священнического не имел,
был простой лишь
монах.
—
Монах в гарнитуровых штанах! — крикнул мальчик, все тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став в позу, рассчитывая, что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он сделать и трех шагов, как в спину его больно ударился пущенный мальчиком самый большой булыжник, который только
был у него в кармане.
«Егда кто от
монахов ко Господу отыдет (сказано в большом требнике), то учиненный
монах (то
есть для сего назначенный) отирает тело его теплою водой, творя прежде губою (то
есть греческою губкой) крест на челе скончавшегося, на персех, на руках и на ногах и на коленах, вящше же ничто же».
За ним, как примечалось, и даже ясно
было видно из кельи, столпилось внизу у крылечка много
монахов, сопровождавших его, а между ними и светских.
— Над ним заутра «Помощника и покровителя» станут
петь — канон преславный, а надо мною, когда подохну, всего-то лишь «Кая житейская сладость» — стихирчик малый, [При выносе тела (из келии в церковь и после отпевания из церкви на кладбище)
монаха и схимонаха поются стихиры «Кая житейская сладость…».
Ну и пусть бы не
было чудес вовсе, пусть бы ничего не объявилось чудного и не оправдалось немедленно ожидаемое, но зачем же объявилось бесславие, зачем попустился позор, зачем это поспешное тление, «предупредившее естество», как говорили злобные
монахи?
— Ракитин знает. Много знает Ракитин, черт его дери! В
монахи не пойдет. В Петербург собирается. Там, говорит, в отделение критики, но с благородством направления. Что ж, может пользу принесть и карьеру устроить. Ух, карьеру они мастера! Черт с эфикой! Я-то пропал, Алексей, я-то, Божий ты человек! Я тебя больше всех люблю. Сотрясается у меня сердце на тебя, вот что. Какой там
был Карл Бернар?
Он, видите ли, прилепился к монастырю; он чуть
было сам не постригся в
монахи.
Неточные совпадения
Постой! уж скоро странничек // Доскажет
быль афонскую, // Как турка взбунтовавшихся //
Монахов в море гнал, // Как шли покорно иноки // И погибали сотнями — // Услышишь шепот ужаса, // Увидишь ряд испуганных, // Слезами полных глаз!
Левин помнил, как в то время, когда Николай
был в периоде набожности, постов,
монахов, служб церковных, когда он искал в религии помощи, узды на свою страстную натуру, никто не только не поддержал его, но все, и он сам, смеялись над ним. Его дразнили, звали его Ноем,
монахом; а когда его прорвало, никто не помог ему, а все с ужасом и омерзением отвернулись.
Бегущие толпы
монахов, жидов, женщин вдруг омноголюдили те города, где какая-нибудь
была надежда на гарнизон и городовое рушение.
Впрочем, это наставление
было вовсе излишне, потому что ректор и профессоры-монахи не жалели лоз и плетей, и часто ликторы [Ликторы — помощники консула.] по их приказанию пороли своих консулов так жестоко, что те несколько недель почесывали свои шаровары.
Казалось, слышно
было, как деревья шипели, обвиваясь дымом, и когда выскакивал огонь, он вдруг освещал фосфорическим, лилово-огненным светом спелые гроздия слив или обращал в червонное золото там и там желтевшие груши, и тут же среди их чернело висевшее на стене здания или на древесном суку тело бедного жида или
монаха, погибавшее вместе с строением в огне.