Неточные совпадения
Вообще судя, странно было, что молодой человек, столь ученый, столь гордый и осторожный
на вид, вдруг явился в такой безобразный дом, к такому отцу, который всю жизнь его игнорировал, не знал его и не помнил, и хоть не дал бы, конечно, денег
ни за что и
ни в
каком случае, если бы сын у него попросил, но все же всю жизнь боялся, что и сыновья, Иван и Алексей, тоже когда-нибудь придут да и попросят денег.
Всего вероятнее, что он тогда и сам не знал и не смог бы
ни за что объяснить: что именно такое
как бы поднялось вдруг из его души и неотразимо повлекло его
на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу.
Не смущало его нисколько, что этот старец все-таки стоит пред ним единицей: «Все равно, он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду
на земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и не будет
ни богатых,
ни бедных,
ни возвышающихся,
ни униженных, а будут все
как дети Божии и наступит настоящее царство Христово».
— В чужой монастырь со своим уставом не ходят, — заметил он. — Всех здесь в скиту двадцать пять святых спасаются, друг
на друга смотрят и капусту едят. И
ни одной-то женщины в эти врата не войдет, вот что особенно замечательно. И это ведь действительно так. Только
как же я слышал, что старец дам принимает? — обратился он вдруг к монашку.
Все же это ничем не унизит его, не отнимет
ни чести,
ни славы его
как великого государства,
ни славы властителей его, а лишь поставит его с ложной, еще языческой и ошибочной дороги
на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным целям.
«А ведь идет
на обед
как ни в чем не бывало! — подумал он. — Медный лоб и карамазовская совесть».
Надо заметить, что он действительно хотел было уехать и действительно почувствовал невозможность, после своего позорного поведения в келье старца, идти
как ни в чем не бывало к игумену
на обед.
Веришь ли, никогда этого у меня
ни с
какой не бывало,
ни с единою женщиной, чтобы в этакую минуту я
на нее глядел с ненавистью, — и вот крест кладу: я
на эту глядел тогда секунды три или пять со страшною ненавистью, — с тою самою ненавистью, от которой до любви, до безумнейшей любви — один волосок!
Противник этот был чрезвычайно опасный, несмотря
на то, что он,
как молчальник, почти и не говорил
ни с кем
ни слова.
Время же уходило: мысль об отходившем старце
ни на минуту,
ни на секунду не оставляла его с того часа,
как он вышел из монастыря.
Я таких твердых люблю,
на чем бы там они
ни стояли, и будь они такие маленькие мальчуганы,
как ты.
Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить
на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким,
как прежде, много надеясь, но не зная
на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить
ни в ожиданиях,
ни даже в желаниях своих.
Так вот теперь это взямши, рассудите сами, Иван Федорович, что тогда
ни Дмитрию Федоровичу,
ни даже вам-с с братцем вашим Алексеем Федоровичем уж ничего-то ровно после смерти родителя не останется,
ни рубля-с, потому что Аграфена Александровна для того и выйдут за них, чтобы все
на себя отписать и
какие ни на есть капиталы
на себя перевести-с.
Мучили его тоже разные странные и почти неожиданные совсем желания, например: уж после полночи ему вдруг настоятельно и нестерпимо захотелось сойти вниз, отпереть дверь, пройти во флигель и избить Смердякова, но спросили бы вы за что, и сам он решительно не сумел бы изложить
ни одной причины в точности, кроме той разве, что стал ему этот лакей ненавистен
как самый тяжкий обидчик,
какого только можно приискать
на свете.
В семь часов вечера Иван Федорович вошел в вагон и полетел в Москву. «Прочь все прежнее, кончено с прежним миром навеки, и чтобы не было из него
ни вести,
ни отзыва; в новый мир, в новые места, и без оглядки!» Но вместо восторга
на душу его сошел вдруг такой мрак, а в сердце заныла такая скорбь,
какой никогда он не ощущал прежде во всю свою жизнь. Он продумал всю ночь; вагон летел, и только
на рассвете, уже въезжая в Москву, он вдруг
как бы очнулся.
Этого
как бы трепещущего человека старец Зосима весьма любил и во всю жизнь свою относился к нему с необыкновенным уважением, хотя, может быть,
ни с кем во всю жизнь свою не сказал менее слов,
как с ним, несмотря
на то, что когда-то многие годы провел в странствованиях с ним вдвоем по всей святой Руси.
Вспоминаю с удивлением, что отомщение сие и гнев мой были мне самому до крайности тяжелы и противны, потому что, имея характер легкий, не мог подолгу
ни на кого сердиться, а потому
как бы сам искусственно разжигал себя и стал наконец безобразен и нелеп.
Как ни безумно
на вид, но правда сие.
Алеша взглянул было
на него, открыв свое распухшее от слез,
как у малого ребенка, лицо, но тотчас же,
ни слова не вымолвив, отвернулся и снова закрылся обеими ладонями.
И
как ни был он придавлен своим собственным горем, но глаза его невольно остановились
на ней со вниманием.
О, тотчас же увезет
как можно,
как можно дальше, если не
на край света, то куда-нибудь
на край России, женится там
на ней и поселится с ней incognito, [тайно (лат.).] так чтоб уж никто не знал об них вовсе,
ни здесь,
ни там и нигде.
—
На четыреста рублей, не менее
как на четыреста, чтобы точь-в-точь по-тогдашнему, — командовал Митя. — Четыре дюжины шампанского,
ни одной бутылки меньше.
Она вырвалась от него из-за занавесок. Митя вышел за ней
как пьяный. «Да пусть же, пусть, что бы теперь
ни случилось — за минуту одну весь мир отдам», — промелькнуло в его голове. Грушенька в самом деле выпила залпом еще стакан шампанского и очень вдруг охмелела. Она уселась в кресле,
на прежнем месте, с блаженною улыбкой. Щеки ее запылали, губы разгорелись, сверкавшие глаза посоловели, страстный взгляд манил. Даже Калганова
как будто укусило что-то за сердце, и он подошел к ней.
Голову Григория обмыли водой с уксусом, и от воды он совсем уже опамятовался и тотчас спросил: «Убит аль нет барин?» Обе женщины и Фома пошли тогда к барину и, войдя в сад, увидали
на этот раз, что не только окно, но и дверь из дома в сад стояла настежь отпертою, тогда
как барин накрепко запирался сам с вечера каждую ночь вот уже всю неделю и даже Григорию
ни под
каким видом не позволял стучать к себе.
— Груша, жизнь моя, кровь моя, святыня моя! — бросился подле нее
на колени и Митя и крепко сжал ее в объятиях. — Не верьте ей, — кричал он, — не виновата она
ни в чем,
ни в
какой крови и
ни в чем!
Он облокотился
на стол и подпер рукой голову. Он сидел к ним боком и смотрел в стену, пересиливая в себе дурное чувство. В самом деле ему ужасно
как хотелось встать и объявить, что более не скажет
ни слова, «хоть ведите
на смертную казнь».
—
Ни одному слову не верите, вот почему! Ведь понимаю же я, что до главной точки дошел: старик теперь там лежит с проломленною головой, а я — трагически описав,
как хотел убить и
как уже пестик выхватил, я вдруг от окна убегаю… Поэма! В стихах! Можно поверить
на слово молодцу! Ха-ха! Насмешники вы, господа!
Между другими торговками, торговавшими
на своих лотках рядом с Марьей, раздался смех,
как вдруг из-под аркады городских лавок выскочил
ни с того
ни с сего один раздраженный человек вроде купеческого приказчика и не наш торговец, а из приезжих, в длиннополом синем кафтане, в фуражке с козырьком, еще молодой, в темно-русых кудрях и с длинным, бледным, рябоватым лицом. Он был в каком-то глупом волнении и тотчас принялся грозить Коле кулаком.
Илюша же и говорить не мог. Он смотрел
на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев
как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин,
как мучительно и убийственно могла влиять такая минута
на здоровье больного мальчика, то
ни за что бы не решился выкинуть такую штуку,
какую выкинул. Но в комнате понимал это, может быть, лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь
как бы обратился в самого маленького мальчика.
Плавно, своею неслышною походкой, с маленькою раскачкой,
как ходят иногда полные женщины, приблизилась она к балюстраде, пристально смотря
на председателя и
ни разу не взглянув
ни направо,
ни налево.
Обозначив в порядке все, что известно было судебному следствию об имущественных спорах и семейных отношениях отца с сыном, и еще, и еще раз выведя заключение, что, по известным данным, нет
ни малейшей возможности определить в этом вопросе о дележе наследства, кто кого обсчитал или кто
на кого насчитал, Ипполит Кириллович по поводу этих трех тысяч рублей, засевших в уме Мити
как неподвижная идея, упомянул об медицинской экспертизе.
«Ну, а обложка денег, а разорванный
на полу пакет?» Давеча, когда обвинитель, говоря об этом пакете, изложил чрезвычайно тонкое соображение свое о том, что оставить его
на полу мог именно вор непривычный, именно такой,
как Карамазов, а совсем уже не Смердяков, который бы
ни за что не оставил
на себя такую улику, — давеча, господа присяжные, я, слушая, вдруг почувствовал, что слышу что-то чрезвычайно знакомое.
Но зазвонил колокольчик. Присяжные совещались ровно час,
ни больше,
ни меньше. Глубокое молчание воцарилось, только что уселась снова публика. Помню,
как присяжные вступили в залу. Наконец-то! Не привожу вопросов по пунктам, да я их и забыл. Я помню лишь ответ
на первый и главный вопрос председателя, то есть «убил ли с целью грабежа преднамеренно?» (текста не помню). Все замерло. Старшина присяжных, именно тот чиновник, который был всех моложе, громко и ясно, при мертвенной тишине залы, провозгласил...
В эти три года аглицкому языку научимся
как самые что
ни на есть англичане.