Неточные совпадения
Больной арестант обыкновенно брал с собой сколько мог денег, хлеба, потому что на тот день
не мог ожидать себе в госпитале порций, крошечную трубочку и кисет с табаком, кремнем и огнивом.
Но, впрочем,
не пересчитывать же всех
больных…
Это копотливое, скряжническое сбережение собственного платка в ущерб казенному халату вовсе
не возбуждало со стороны
больных никакого протеста, хотя кому-нибудь из них же после него пришлось бы надеть этот же самый халат.
Тут я заметил, что он уже давно возбуждал мое внимание своим сильным запахом; он успел уже на мне нагреться и пахнул все сильнее и сильнее лекарствами, пластырями и, как мне казалось, каким-то гноем, что было немудрено, так как он с незапамятных лет
не сходил с плеч
больных.
Больные привыкли к этому и даже считали, что так и надо, да и самые порядки к особенной чистоте
не располагали.
Арестантские палаты
не походили на обыкновенные, и
больной арестант даже и в болезни нес свое наказание.
Больные в других палатах, выздоравливающие, например, могли свободно ходить по коридорам, задавать себе большой моцион, дышать воздухом,
не настолько отравленным, как воздух палатный, спертый и всегда — необходимо наполненный удушливыми испарениями.
Ретирадное место буквально в двух шагах от часового, но, несмотря на то, туда сопровождает
больного подчасок и
не спускает с него глаз все время.
В самом деле, он был как-то неразговорчив, даже как будто конфузился нас, чуть
не краснел, изменял порции чуть
не по первой просьбе
больных и даже, кажется, готов был назначать им и лекарства по их же просьбе.
Иногда он и сам замечал, что
больной ничем
не болен; но так как арестант пришел отдохнуть от работы или полежать на тюфяке вместо голых досок и, наконец, все-таки в теплой комнате, а
не в сырой кордегардии, где в тесноте содержатся густые кучи бледных и испитых подсудимых (подсудимые у нас почти всегда, на всей Руси, бледные и испитые — признак, что их содержание и душевное состояние почти всегда тяжелее, чем у решеных), то наш ординатор спокойно записывал им какую-нибудь febris catarhalis [катаральная лихорадка (лат.).] и оставлял лежать иногда даже на неделю.
Иногда
больной злоупотреблял мягкосердием лекаря и продолжал лежать до тех пор, пока его
не выгоняли силой.
Он сначала намекал ему, потом как бы упрашивал: «
Не пора ли, дескать? ведь уж ты почти здоров, в палате тесно» и проч. и проч., до тех пор, пока
больному самому становилось совестно и он сам, наконец, просился на выписку.
Пришедших с «запасными колотьями» он никогда
не отвергал и
не отсылал назад; но если
больной сам упорствовал, то просто-запросто выписывал его: «Ну что ж, брат, полежал довольно, отдохнул, ступай, надо честь знать».
Больному собирают сзади на шее кожу рукой, сколько можно захватить, протыкают все захваченное тело ножом, отчего происходит широкая и длинная рана по всему затылку, и продевают в эту рану холстинную тесемку, довольно широкую, почти в палец; потом каждый день, в определенный час, эту тесемку передергивают в ране, так что как будто вновь ее разрезают, чтоб рана вечно гноилась и
не заживала.
Если
не приводили новых
больных, было еще скучнее.
Я еще ни о чем
не догадывался; его привели вовсе
не как сумасшедшего, а как обыкновенного
больного.
Что же касается вообще до лечения и лекарств, то, сколько я мог заметить, легкобольные почти
не исполняли предписаний и
не принимали лекарств, но труднобольные и вообще действительно
больные очень любили лечиться, принимали аккуратно свои микстуры и порошки; но более всего у нас любили наружные средства.
«Зверь! — говорили они, —
не дается!» Потом и Шарик стал больно обижать его; страх прошел, и он, когда натравливали, изловчился хватать его за
больное крыло.
Я говорю это
не потому, что дворянин и образованный будто бы чувствуют утонченнее,
больнее, что они более развиты.
«Она стара, она
больная, — говорил он мне, — она любит меня более всего на свете, а я здесь
не знаю, жива она или нет?
— Сейчас, моя прелесть, сейчас. Итак, доктор, мы прикажем вымыть ее борной кислотой и тогда… Но, Трилли, не волнуйся же так! Старик, подведите, пожалуйста, вашу собаку сюда. Не бойтесь, вам заплатят. Слушайте, она у вас
не больная? Я хочу спросить, она не бешеная? Или, может быть, у нее эхинококки?
— А вот и имущество мое! — прибавила она, указывая на жиденький чемодан, — тут все: и родовое, и благоприобретенное! Иззябла я, Евпраксеюшка, очень иззябла! Вся я больна, ни одной косточки во мне
не больной нет, а тут, как нарочно, холодище… Еду, да об одном только думаю: вот доберусь до Головлева, так хоть умру в тепле! Водки бы мне… есть у вас?
Неточные совпадения
Артемий Филиппович. Человек десять осталось,
не больше; а прочие все выздоровели. Это уж так устроено, такой порядок. С тех пор, как я принял начальство, — может быть, вам покажется даже невероятным, — все как мухи выздоравливают.
Больной не успеет войти в лазарет, как уже здоров; и
не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Городничий. Мотает или
не мотает, а я вас, господа, предуведомил. Смотрите, по своей части я кое-какие распоряженья сделал, советую и вам. Особенно вам, Артемий Филиппович! Без сомнения, проезжающий чиновник захочет прежде всего осмотреть подведомственные вам богоугодные заведения — и потому вы сделайте так, чтобы все было прилично: колпаки были бы чистые, и
больные не походили бы на кузнецов, как обыкновенно они ходят по-домашнему.
Да нас дирал Шалашников //
Больней — я
не поморщился // С заводского дранья.
— Ты стой пред ним без шапочки, // Помалчивай да кланяйся, // Уйдешь — и дело кончено. // Старик
больной, расслабленный, //
Не помнит ничего!
Поля совсем затоплены, // Навоз возить — дороги нет, // А время уж
не раннее — // Подходит месяц май!» // Нелюбо и на старые, //
Больней того на новые // Деревни им глядеть.