Неточные совпадения
Полагали, что
у него должна быть порядочная родня в России, может быть даже и не последние люди, но
знали, что он с самой ссылки упорно пресек с ними всякие сношения, — одним словом, вредит себе.
К тому же
у нас все
знали его историю,
знали, что он убил жену свою еще в первый год своего супружества, убил из ревности и сам донес на себя (что весьма облегчило его наказание).
Многие из арестантов приходили в острог ничего не
зная, но учились
у других и потом выходили на волю хорошими мастеровыми.
—
Знаю. Он
у нас в третьем годе в целовальниках сидел, а по прозвищу Гришка — Темный кабак.
Знаю.
Не было ремесла, которого бы не
знал Аким Акимыч. Он был столяр, сапожник, башмачник, маляр, золотильщик, слесарь, и всему этому обучился уже в каторге. Он делал все самоучкой: взглянет раз и сделает. Он делал тоже разные ящики, корзинки, фонарики, детские игрушки и продавал их в городе. Таким образом,
у него водились деньжонки, и он немедленно употреблял их на лишнее белье, на подушку помягче, завел складной тюфячок. Помещался он в одной казарме со мною и многим услужил мне в первые дни моей каторги.
У нас все это
знали, и никто никогда даже и не вздумал наказать или хоть укорить негодяя.
Присматривался к ним и по лицам и движениям их старался
узнавать, что они за люди и какие
у них характеры?
По острогу я уже расхаживал как
у себя дома,
знал свое место на нарах и даже, по-видимому, привык к таким вещам, к которым думал и в жизнь не привыкнуть.
«Да
знаешь ли ты, подлец, что такое майор! — кричал он с пеной
у рта, по-свойски расправляясь с А-вым, — понимаешь ли ты, что такое майор!
Мастерства никакого не
знал, да и денег
у него почти никогда не водилось.
Не
знаю почему, но к Рождеству всегда разбрасывали
у нас по казарме сено. […к Рождеству всегда разбрасывали
у нас по казарме сено.
«Ведь кто
знает, — думали и говорили
у нас про себя и между собою, — пожалуй, и самое высшее начальство
узнает; придут и посмотрят; увидят тогда, какие есть арестанты.
У генерала Абросимова было раз, говорят, представление и еще будет; ну, так, может, только костюмами и возьмут, а насчет разговору, так еще кто
знает перед нашими-то!
Узнал только, что взята она не из книги, а «по списку»; что пьесу достали
у какого-то отставного унтер-офицера, в форштадте, который, верно, сам когда-нибудь участвовал в представлении ее на какой-нибудь солдатской сцене.
Вспоминаю только, что
у него были прекрасные глаза, и, право, не
знаю, почему он мне так отчетливо вспоминается.
Знали очень хорошо, что это принятая
у нас, по какому-то обоюдному согласию между доктором и больным, формула для обозначения притворной болезни; «запасные колотья» как переводили сами арестанты febris catarhalis.
«
Знаете ли, Александр Петрович, я ведь и теперь, коли сон ночью вижу, так непременно — что меня бьют: других и снов
у меня не бывает».
— Да, друг ты мой, рассуди сам; ум-то ведь
у тебя есть, чтоб рассудить: ведь я и сам
знаю, что по человечеству должен и на тебя, грешника, смотреть снисходительно и милостиво…
Но этого развлекала цель, и бог
знает что
у него на уме.
Жжет, как огнем палит, — вот всё, что я мог
узнать, и это был единственный
у всех ответ.
Право, не
знаю, для чего это
у них так делается?
Но о том, что
у него в листе написано было sanat., мы
узнали уже, когда доктора вышли из палаты, так что сказать им, в чем дело, уже нельзя было.
Ломовых
у нас не любили, не
знаю за что.
Ломовы хоть и разорились под судом, но жили в остроге богачами.
У них, видимо, были деньги. Они держали самовар, пили чай. Наш майор
знал об этом и ненавидел обоих Ломовых до последней крайности. Он видимо для всех придирался к ним и вообще добирался до них. Ломовы объясняли это майорским желанием взять с них взятку. Но взятки они не давали.
— Не то что
знает,
у него только рука полегче. А насчет скотины и Куликов не сробеет.
Тоже не
знаю, откуда он
у нас взялся и кто принес его, но вдруг очутился в остроге маленький, беленький, прехорошенький козленок.
Знали тоже
у нас, что сам генерал-губернатор, доверявший нашему майору и отчасти любивший его как исполнителя и человека с некоторыми способностями,
узнав про эту историю, тоже выговаривал ему.
Кто
знает, как они сговорились и какие
у них были надежды; но уж, верно, надежды их выходили из обыкновенной рутины сибирского бродяжничества.
Целую неделю продолжались строгости в остроге и усиленные погони и поиски в окрестностях. Не
знаю, каким образом, но арестанты тотчас же и в точности получали все известия о маневрах начальства вне острога. В первые дни все известия были в пользу бежавших: ни слуху ни духу, пропали, да и только. Наши только посмеивались. Всякое беспокойство о судьбе бежавших исчезло. «Ничего не найдут, никого не поймают!» — говорили
у нас с самодовольствием.
Но когда их по вечеру действительно привезли, связанных по рукам и по ногам, с жандармами, вся каторга высыпала к палям смотреть, что с ними будут делать. Разумеется, ничего не увидали, кроме майорского и комендантского экипажа
у кордегардии. Беглецов посадили в секретную, заковали и назавтра же отдали под суд. Насмешки и презрение арестантов вскоре упали сами собою.
Узнали дело подробнее,
узнали, что нечего было больше и делать, как сдаться, и все стали сердечно следить за ходом дела в суде.
Знали, что
у меня в городе есть знакомство, что я тотчас же отправлюсь отсюда к господам и рядом сяду с этими господами, как ровный.
Неточные совпадения
Городничий. Вам тоже посоветовал бы, Аммос Федорович, обратить внимание на присутственные места.
У вас там в передней, куда обыкновенно являются просители, сторожа завели домашних гусей с маленькими гусенками, которые так и шныряют под ногами. Оно, конечно, домашним хозяйством заводиться всякому похвально, и почему ж сторожу и не завесть его? только,
знаете, в таком месте неприлично… Я и прежде хотел вам это заметить, но все как-то позабывал.
Аммос Федорович. Да, нехорошее дело заварилось! А я, признаюсь, шел было к вам, Антон Антонович, с тем чтобы попотчевать вас собачонкою. Родная сестра тому кобелю, которого вы
знаете. Ведь вы слышали, что Чептович с Варховинским затеяли тяжбу, и теперь мне роскошь: травлю зайцев на землях и
у того и
у другого.
Э, не перебивайте, Петр Иванович, пожалуйста, не перебивайте; вы не расскажете, ей-богу не расскажете: вы пришепетываете,
у вас, я
знаю, один зуб во рту со свистом…
Городничий. Я здесь напишу. (Пишет и в то же время говорит про себя.)А вот посмотрим, как пойдет дело после фриштика да бутылки толстобрюшки! Да есть
у нас губернская мадера: неказиста на вид, а слона повалит с ног. Только бы мне
узнать, что он такое и в какой мере нужно его опасаться. (Написавши, отдает Добчинскому, который подходит к двери, но в это время дверь обрывается и подслушивавший с другой стороны Бобчинский летит вместе с нею на сцену. Все издают восклицания. Бобчинский подымается.)
Городничий (с неудовольствием).А, не до слов теперь!
Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь скажете? Теперь я вас…
у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б
знали, так бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его не тронь. «Мы, говорит, и дворянам не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!