Неточные совпадения
— Сейчас, когда я
был с поздравлением, дала. Я давно уже просил. Не знаю, уж не намек ли это с ее стороны, что я сам приехал с пустыми
руками, без подарка,
в такой день, — прибавил Ганя, неприятно улыбаясь.
Она пришла домой, побираясь, вся испачканная, вся
в лохмотьях, с ободранными башмаками; шла она пешком всю неделю, ночевала
в поле и очень простудилась; ноги
были в ранах,
руки опухли и растрескались.
— Да вечно, что ли, ты мне дорогу переступать
будешь! — заревел Ганя, бросив
руку Вари, и освободившеюся
рукой,
в последней степени бешенства, со всего размаха дал князю пощечину.
— Ну, это пусть мне… а ее… все-таки не дам!.. — тихо проговорил он наконец, но вдруг не выдержал, бросил Ганю, закрыл
руками лицо, отошел
в угол, стал лицом к стене и прерывающимся голосом проговорил: — О, как вы
будете стыдиться своего поступка!
Коля провел князя недалеко, до Литейной,
в одну кафе-биллиардную,
в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо,
в углу,
в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и
в самом деле с «Indеpendance Belge»
в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал
было горячее и многословное объяснение,
в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал
был уж почти что готов.
Князь, может
быть, и ответил бы что-нибудь на ее любезные слова, но
был ослеплен и поражен до того, что не мог даже выговорить слова. Настасья Филипповна заметила это с удовольствием.
В этот вечер она
была в полном туалете и производила необыкновенное впечатление. Она взяла его за
руку и повела к гостям. Перед самым входом
в гостиную князь вдруг остановился и с необыкновенным волнением, спеша, прошептал ей...
Один только Лебедев
был из числа наиболее ободренных и убежденных и выступал почти рядом с Рогожиным, постигая, что
в самом деле значит миллион четыреста тысяч чистыми деньгами и сто тысяч теперь, сейчас же,
в руках.
— Вы, кажется, сказали, князь, что письмо к вам от Салазкина? — спросил Птицын. — Это очень известный
в своем кругу человек; это очень известный ходок по делам, и если действительно он вас уведомляет, то вполне можете верить. К счастию, я
руку знаю, потому что недавно дело имел… Если бы вы дали мне взглянуть, может
быть, мог бы вам что-нибудь и сказать.
Он от радости задыхался: он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!» Вся компания уже набилась
в гостиную. Одни
пили, другие кричали и хохотали, все
были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа. Фердыщенко начинал пробовать к ним пристроиться. Генерал и Тоцкий сделали опять движение поскорее скрыться. Ганя тоже
был со шляпой
в руке, но он стоял молча и все еще как бы оторваться не мог от развивавшейся пред ним картины.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая
руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне
в камин: весь влезу, всю голову свою седую
в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе, голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз
было в камин.
Слушателями
были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с книгой
в руках, молодая девушка лет двадцати, вся
в трауре и с грудным ребенком на
руках, тринадцатилетняя девочка, тоже
в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
— Ни-ни-ни! Типун, типун… — ужасно испугался вдруг Лебедев и, бросаясь к спавшему на
руках дочери ребенку, несколько раз с испуганным видом перекрестил его. — Господи, сохрани, господи, предохрани! Это собственный мой грудной ребенок, дочь Любовь, — обратился он к князю, — и рождена
в законнейшем браке от новопреставленной Елены, жены моей, умершей
в родах. А эта пигалица
есть дочь моя Вера,
в трауре… А этот, этот, о, этот…
И Лебедев потащил князя за
руку. Они вышли из комнаты, прошли дворик и вошли
в калитку. Тут действительно
был очень маленький и очень миленький садик,
в котором благодаря хорошей погоде уже распустились все деревья. Лебедев посадил князя на зеленую деревянную скамейку, за зеленый вделанный
в землю стол, и сам поместился напротив него. Чрез минуту, действительно, явился и кофей. Князь не отказался. Лебедев подобострастно и жадно продолжал засматривать ему
в глаза.
Говоря, князь
в рассеянности опять
было захватил
в руки со стола тот же ножик, и опять Рогожин его вынул у него из
рук и бросил на стол. Это
был довольно простой формы ножик, с оленьим черенком, нескладной, с лезвием вершка
в три с половиной, соответственной ширины.
Подходит ко мне: «Купи, барин, крест серебряный, всего за двугривенный отдаю; серебряный!» Вижу
в руке у него крест и, должно
быть, только что снял с себя, на голубой, крепко заношенной ленточке, но только настоящий оловянный с первого взгляда видно, большого размера, осьмиконечный полного византийского рисунка.
— Матушка, — сказал Рогожин, поцеловав у нее
руку, — вот мой большой друг, князь Лев Николаевич Мышкин; мы с ним крестами поменялись; он мне за родного брата
в Москве одно время
был, много для меня сделал. Благослови его, матушка, как бы ты родного сына благословила. Постой, старушка, вот так, дай я сложу тебе
руку…
Взаимные вежливости
были произнесены, оба пожали друг другу
руку и пристально заглянули друг другу
в глаза.
Это
был молодой человек, бедно и неряшливо одетый,
в сюртуке, с засаленными до зеркального лоску рукавами, с жирною, застегнутою доверху жилеткой, с исчезнувшим куда-то бельем, с черным шелковым замасленным донельзя и скатанным
в жгут шарфом, с немытыми
руками, с чрезвычайно угреватым лицом, белокурый и, если можно так выразиться, с невинно-нахальным взглядом.
Когда Коля кончил, то передал поскорей газету князю и, ни слова не говоря, бросился
в угол, плотно уткнулся
в него и закрыл
руками лицо. Ему
было невыносимо стыдно, и его детская, еще не успевшая привыкнуть к грязи впечатлительность
была возмущена даже сверх меры. Ему казалось, что произошло что-то необычайное, всё разом разрушившее, и что чуть ли уж и сам он тому не причиной, уж тем одним, что вслух прочел это.
Никакой растраты ротной суммы и никаких обид подчиненным не
было —
в этом я положительно убежден, и как у вас
рука поднялась такую клевету написать?)
— Не беспокойтесь, Аглая Ивановна, — спокойно отвечал Ипполит, которого подскочившая к нему Лизавета Прокофьевна схватила и неизвестно зачем крепко держала за
руку; она стояла пред ним и как бы впилась
в него своим бешеным взглядом, — не беспокойтесь, ваша maman разглядит, что нельзя бросаться на умирающего человека… я готов разъяснить, почему я смеялся… очень
буду рад позволению…
Иван Федорович протянул, однако же, князю
руку, но не успел пожать и побежал за Лизаветой Прокофьевной, которая с шумом и гневом сходила с террасы. Аделаида, жених ее и Александра искренно и ласково простились с князем. Евгений Павлович
был в том же числе, и один он
был весел.
Если, например,
в продолжение десятков лет все тащили свои деньги
в ломбард и натащили туда миллиарды по четыре процента, то, уж разумеется, когда ломбарда не стало и все остались при собственной инициативе, то большая часть этих миллионов должна
была непременно погибнуть
в акционерной горячке и
в руках мошенников, — и это даже приличием и благонравием требовалось.
«Ведь вот, — подумала про себя Лизавета Прокофьевна, — то спит да
ест, не растолкаешь, а то вдруг подымется раз
в год и заговорит так, что только
руки на нее разведешь».
— Евгений Павлыч, — сказал он с странною горячностью, схватив его за
руку, —
будьте уверены, что я вас считаю за самого благороднейшего и лучшего человека, несмотря ни на что;
будьте в этом уверены…
— Я хотел сказать… я хотел сказать, — затрепетал князь, — я хотел только изъяснить Аглае Ивановне… иметь такую честь объяснить, что я вовсе не имел намерения… иметь честь просить ее
руки… даже когда-нибудь… Я тут ни
в чем не виноват, ей-богу, не виноват, Аглая Ивановна! Я никогда не хотел, и никогда у меня
в уме не
было, никогда не захочу, вы сами увидите;
будьте уверены! Тут какой-нибудь злой человек меня оклеветал пред вами!
Будьте спокойны!
Но капитан уже опомнился и уже не слушал его.
В эту минуту появившийся из толпы Рогожин быстро подхватил под
руку Настасью Филипповну и повел ее за собой. С своей стороны, Рогожин казался потрясенным ужасно,
был бледен и дрожал. Уводя Настасью Филипповну, он успел-таки злобно засмеяться
в глаза офицеру и с видом торжествующего гостинодворца проговорить...
На террасе уже
было довольно темно, князь не разглядел бы
в это мгновение ее лица совершенно ясно. Чрез минуту, когда уже они с генералом выходили с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко сжал свою правую
руку.
Записка
была написана наскоро и сложена кое-как, всего вероятнее, пред самым выходом Аглаи на террасу.
В невыразимом волнении, похожем на испуг, князь крепко зажал опять
в руку бумажку и отскочил поскорей от окна, от света, точно испуганный вор; но при этом движении вдруг плотно столкнулся с одним господином, который очутился прямо у него за плечами.
«Ба! — остановился он вдруг, озаренный другою идеей, — давеча она сошла на террасу, когда я сидел
в углу, и ужасно удивилась, найдя меня там, и — так смеялась… о чае заговорила; а ведь у ней
в это время уже
была эта бумажка
в руках, стало
быть, она непременно знала, что я сижу на террасе, так зачем же она удивилась?
— Какая у тебя
будет злоба! — засмеялся опять Рогожин
в ответ на горячую, внезапную речь князя. Он действительно стоял, сторонясь от него, отступив шага на два и пряча свои
руки.
Но когда я,
в марте месяце, поднялся к нему наверх, чтобы посмотреть, как они там „заморозили“, по его словам, ребенка, и нечаянно усмехнулся над трупом его младенца, потому что стал опять объяснять Сурикову, что он „сам виноват“, то у этого сморчка вдруг задрожали губы, и он, одною
рукой схватив меня за плечо, другою показал мне дверь и тихо, то
есть чуть не шепотом, проговорил мне: „Ступайте-с!“ Я вышел, и мне это очень понравилось, понравилось тогда же, даже
в ту самую минуту, как он меня выводил; но слова его долго производили на меня потом, при воспоминании, тяжелое впечатление какой-то странной, презрительной к нему жалости, которой бы я вовсе не хотел ощущать.
Я поспешил поднять — и
было время, потому что уже подскочил какой-то
в длинном кафтане, но, увидев вещь
в моих
руках, спорить не стал, бегло заглянул мне
в руки и проскользнул мимо.
Он
был очень сбит с толку и как будто всё еще не мог прийти
в себя; бумажник торчал у него
в левой
руке.
— Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын, простившись с князем и протягивая
руку Ипполиту, — вы, кажется,
в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет, собственный ваш, то
есть ваши кости завещаете?
Он быстро схватил со стола бокал, рванулся с места и
в одно мгновение подошел к сходу с террасы. Князь побежал
было за ним, но случилось так, что, как нарочно,
в это самое мгновение Евгений Павлович протянул ему
руку прощаясь. Прошла одна секунда, и вдруг всеобщий крик раздался на террасе. Затем наступила минута чрезвычайного смятения.
Пистолет
был уже
в руках Келлера.
«Какая… славная…» — подумал князь и тотчас забыл о ней. Он зашел
в угол террасы, где
была кушетка и пред нею столик, сел, закрыл
руками лицо и просидел минут десять; вдруг торопливо и тревожно опустил
в боковой карман
руку и вынул три письма.
— Единственно на минуту, многоуважаемый князь, по некоторому значительному
в моих глазах делу, — натянуто и каким-то проникнутым тоном вполголоса проговорил вошедший Лебедев и с важностию поклонился. Он только что воротился и даже к себе не успел зайти, так что и шляпу еще держал
в руках. Лицо его
было озабоченное и с особенным, необыкновенным оттенком собственного достоинства. Князь пригласил его садиться.
Великий писатель принужден
был его наконец высечь для удовлетворения оскорбленного нравственного чувства своего читателя, но, увидев, что великий человек только встряхнулся и для подкрепления сил после истязания съел слоеный пирожок, развел
в удивлении
руки и так оставил своих читателей.
— Господи! — вскричала Варя и всплеснула
руками.
В записке
было ровно семь строк...
— То-то и
есть, что смотрел-с! Слишком, слишком хорошо помню, что смотрел-с! На карачках ползал, щупал на этом месте
руками, отставив стул, собственным глазам своим не веруя: и вижу, что нет ничего, пустое и гладкое место, вот как моя ладонь-с, а все-таки продолжаю щупать. Подобное малодушие-с всегда повторяется с человеком, когда уж очень хочется отыскать… при значительных и печальных пропажах-с: и видит, что нет ничего, место пустое, а все-таки раз пятнадцать
в него заглянет.
Он застал супругу и дочку
в объятиях одну у другой и обливавших друг друга слезами. Это
были слезы счастья, умиления и примирения. Аглая целовала у матери
руки, щеки, губы; обе горячо прижимались друг к дружке.
— Простите глупую, дурную, избалованную девушку (она взяла его за
руку) и
будьте уверены, что все мы безмерно вас уважаем. А если я осмелилась обратить
в насмешку ваше прекрасное… доброе простодушие, то простите меня как ребенка за шалость; простите, что я настаивала на нелепости, которая, конечно, не может иметь ни малейших последствий…
К тому же Белоконская и
в самом деле скоро уезжала; а так как ее протекция действительно много значила
в свете и так как надеялись, что она к князю
будет благосклонна, то родители и рассчитывали, что «свет» примет жениха Аглаи прямо из
рук всемощной «старухи», а стало
быть, если и
будет в этом что-нибудь странное, то под таким покровительством покажется гораздо менее странным.
— Не совсем, многоуважаемый князь, — не без злости ответил Лебедев, — правда, я хотел
было вам вручить, вам,
в ваши собственные
руки, чтоб услужить… но рассудил лучше там услужить и обо всем объявить благороднейшей матери… так как и прежде однажды письмом известил, анонимным; и когда написал давеча на бумажке, предварительно, прося приема,
в восемь часов двадцать минут, тоже подписался: «Ваш тайный корреспондент»; тотчас допустили, немедленно, даже с усиленною поспешностью задним ходом… к благороднейшей матери.
Ганя
был смущен и потрясен, но не хотел всходить наверх и даже боялся увидеть больного; он ломал себе
руки, и
в бессвязном разговоре с князем ему удалось выразиться, что вот, дескать, «такое несчастье и, как нарочно,
в такое время!».
Одним из представителей этого среднего рода людей
был в этот вечер один техник, полковник, серьезный человек, весьма близкий приятель князю Щ., и им же введенный к Епанчиным, человек, впрочем,
в обществе молчаливый и носивший на большом указательном пальце правой
руки большой и видный перстень, по всей вероятности, пожалованный.
— Вы совершенно готовы, — заметила она тихо и как бы спокойно, — одеты, и шляпа
в руках; стало
быть, вас предупредили, и я знаю кто: Ипполит?
Но только это и успел выговорить, онемев под ужасным взглядом Аглаи.
В этом взгляде выразилось столько страдания и
в то же время бесконечной ненависти, что он всплеснул
руками, вскрикнул и бросился к ней, но уже
было поздно! Она не перенесла даже и мгновения его колебания, закрыла
руками лицо, вскрикнула: «Ах, боже мой!» — и бросилась вон из комнаты, за ней Рогожин, чтоб отомкнуть ей задвижку у дверей на улицу.