Неточные совпадения
—
Князь Мышкин? Лев Николаевич? Не знаю-с. Так что даже и не слыхивал-с, — отвечал в раздумье чиновник, — то есть я не об имени, имя историческое, в Карамзина «Истории» найти можно и должно, я об лице-с, да и
князей Мышкиных уж что-то нигде не встречается, даже и слух затих-с.
Князь даже одушевился говоря, легкая краска проступила в его бледное
лицо, хотя речь его по-прежнему была тихая. Камердинер с сочувствующим интересом следил за ним, так что оторваться, кажется, не хотелось; может быть, тоже был человек с воображением и попыткой на мысль.
Камердинер, хотя и не мог бы так выразить все это, как
князь, но конечно, хотя не всё, но главное понял, что видно было даже по умилившемуся
лицу его.
— Вы
князь Мышкин? — спросил он чрезвычайно любезно и вежливо. Это был очень красивый молодой человек, тоже лет двадцати восьми, стройный блондин, средневысокого роста, с маленькою наполеоновскою бородкой, с умным и очень красивым
лицом. Только улыбка его, при всей ее любезности, была что-то уж слишком тонка; зубы выставлялись при этом что-то уж слишком жемчужно-ровно; взгляд, несмотря на всю веселость и видимое простодушие его, был что-то уж слишком пристален и испытующ.
Генерал был удовлетворен. Генерал погорячился, но уж видимо раскаивался, что далеко зашел. Он вдруг оборотился к
князю, и, казалось, по
лицу его вдруг прошла беспокойная мысль, что ведь
князь был тут и все-таки слышал. Но он мгновенно успокоился, при одном взгляде на
князя можно была вполне успокоиться.
— Вы знаете,
князь, к какому
лицу мы теперь вам бумаги писать дадим?
— Удивительное
лицо! — ответил
князь, — и я уверен, что судьба ее не из обыкновенных. —
Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек. Это гордое
лицо, ужасно гордое, и вот не знаю, добра ли она? Ах, кабы добра! Всё было бы спасено!
— За что ты все злишься, не понимаю, — подхватила генеральша, давно наблюдавшая
лица говоривших, — и о чем вы говорите, тоже не могу понять. Какой пальчик и что за вздор?
Князь прекрасно говорит, только немного грустно. Зачем ты его обескураживаешь? Он когда начал, то смеялся, а теперь совсем осовел.
— Давеча, действительно, — обратился к ней
князь, несколько опять одушевляясь (он, казалось, очень скоро и доверчиво одушевлялся), — действительно у меня мысль была, когда вы у меня сюжет для картины спрашивали, дать вам сюжет: нарисовать
лицо приговоренного за минуту до удара гильотины, когда еще он на эшафоте стоит, пред тем как ложиться на эту доску.
— Не верьте ей,
князь, — обратилась к нему генеральша, — она это нарочно с какой-то злости делает; она вовсе не так глупо воспитана; не подумайте чего-нибудь, что они вас так тормошат. Они, верно, что-нибудь затеяли, но они уже вас любят. Я их
лица знаю.
— И я их
лица знаю, — сказал
князь, особенно ударяя на свои слова.
— Чрезвычайно! — с жаром ответил
князь, с увлечением взглянув на Аглаю, — почти как Настасья Филипповна, хотя
лицо совсем другое!..
Аглая остановилась, взяла записку и как-то странно поглядела на
князя. Ни малейшего смущения не было в ее взгляде, разве только проглянуло некоторое удивление, да и то, казалось, относившееся к одному только
князю. Аглая своим взглядом точно требовала от него отчета, — каким образом он очутился в этом деле вместе с Ганей? — и требовала спокойно и свысока. Они простояли два-три мгновения друг против друга; наконец что-то насмешливое чуть-чуть обозначилось в
лице ее; она слегка улыбнулась и прошла мимо.
— В этом
лице… страдания много… — проговорил
князь, как бы невольно, как бы сам с собою говоря, а не на вопрос отвечая.
— Это вы, — заскрежетал Ганя, вдруг набрасываясь на
князя, только что все вышли, — это вы разболтали им, что я женюсь! — бормотал он скорым полушепотом, с бешеным
лицом и злобно сверкая глазами, — бесстыдный вы болтунишка!
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В
лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем же самым спокойным удивлением, как давеча на
князя, и, казалось, это спокойное удивление ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
Аглая слегка пожала руку
князю и вышла.
Лицо ее было серьезно и нахмурено, она даже не улыбнулась, когда кивнула
князю головой на прощание.
Ганя топнул ногой от нетерпения.
Лицо его даже почернело от бешенства. Наконец, оба вышли на улицу,
князь с своим узелком в руках.
На обстоятельную, но отрывистую рекомендацию Гани (который весьма сухо поздоровался с матерью, совсем не поздоровался с сестрой и тотчас же куда-то увел из комнаты Птицына) Нина Александровна сказала
князю несколько ласковых слов и велела выглянувшему в дверь Коле свести его в среднюю комнату. Коля был мальчик с веселым и довольно милым
лицом, с доверчивою и простодушною манерой.
— Фердыщенко, — проговорил он, пристально и вопросительно засматривая
князю в
лицо.
Господин приблизился к
князю, не спеша, с приветливою улыбкой, молча взял его руку, и, сохраняя ее в своей, несколько времени всматривался в его
лицо, как бы узнавая знакомые черты.
Князь обернулся было в дверях, чтобы что-то ответить, но, увидев по болезненному выражению
лица своего обидчика, что тут только недоставало той капли, которая переполняет сосуд, повернулся и вышел молча.
Князь воротился и глядел на нее как истукан; когда она засмеялась — усмехнулся и он, но языком все еще не мог пошевелить. В первое мгновение, когда он отворил ей дверь, он был бледен, теперь вдруг краска залила его
лицо.
Тут был и еще наблюдатель, который тоже еще не избавился от своего чуть не онемения при виде Настасьи Филипповны; но он хоть и стоял «столбом», на прежнем месте своем, в дверях гостиной, однако успел заметить бледность и злокачественную перемену
лица Гани. Этот наблюдатель был
князь. Чуть не в испуге, он вдруг машинально ступил вперед.
Настасья Филипповна была тоже очень поражена и поступком Гани, и ответом
князя. Обыкновенно бледное и задумчивое
лицо ее, так всё время не гармонировавшее с давешним как бы напускным ее смехом, было очевидно взволновано теперь новым чувством; и, однако, все-таки ей как будто не хотелось его выказывать, и насмешка словно усиливалась остаться в
лице ее.
—
Князь, я сделал подло, простите меня, голубчик, — сказал он вдруг с сильным чувством. Черты
лица его выражали сильную боль.
Князь смотрел с изумлением и не тотчас ответил. — Ну, простите, ну, простите же! — нетерпеливо настаивал Ганя, — ну, хотите, я вашу руку сейчас поцелую!
Коля прошел в дверь совсем и подал
князю записку. Она была от генерала, сложена и запечатана. По
лицу Коли видно было, как было ему тяжело передавать.
Князь прочел, встал и взял шляпу.
В эту минуту в отворенные двери выглянуло из комнат еще одно
лицо, по-видимому, домашней экономки, может быть, даже гувернантки, дамы лет сорока, одетой в темное платье. Она приблизилась с любопытством и недоверчивостью, услышав имена генерала Иволгина и
князя Мышкина.
Князь скорбным, строгим и проницающим взглядом смотрел в
лицо продолжавшей его оглядывать Настасьи Филипповны.
Генеральша на это отозвалась, что в этом роде ей и Белоконская пишет, и что «это глупо, очень глупо; дурака не вылечишь», резко прибавила она, но по
лицу ее видно было, как она рада была поступкам этого «дурака». В заключение всего генерал заметил, что супруга его принимает в
князе участие точно как будто в родном своем сыне, и что Аглаю она что-то ужасно стала ласкать; видя это, Иван Федорович принял на некоторое время весьма деловую осанку.
Князь обратился было к голосу с дивана, но заговорила девушка и с самым откровенным видом на своем миловидном
лице сказала...
Один портрет во весь рост привлек на себя внимание
князя: он изображал человека лет пятидесяти, в сюртуке покроя немецкого, но длиннополом, с двумя медалями на шее, с очень редкою и коротенькою седоватою бородкой, со сморщенным и желтым
лицом, с подозрительным, скрытным и скорбным взглядом.
С тяжелым удивлением заметил
князь, что прежняя недоверчивость, прежняя горькая и почти насмешливая улыбка всё еще как бы не оставляла
лица его названого брата, по крайней мере мгновениями сильно выказывалась.
— Небось! Я хоть и взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все
лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял
князя и, задыхаясь, проговорил: — Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
Убеждение в чем? (О, как мучила
князя чудовищность, «унизительность» этого убеждения, «этого низкого предчувствия», и как обвинял он себя самого!) Скажи же, если смеешь, в чем? — говорил он беспрерывно себе, с упреком и с вызовом. — Формулируй, осмелься выразить всю свою мысль, ясно, точно, без колебания! О, я бесчестен! — повторял он с негодованием и с краской в
лице, — какими же глазами буду я смотреть теперь всю жизнь на этого человека! О, что за день! О боже, какой кошмар!
Два давешних глаза, те же самые, вдруг встретились с его взглядом. Человек, таившийся в нише, тоже успел уже ступить из нее один шаг. Одну секунду оба стояли друг перед другом почти вплоть. Вдруг
князь схватил его за плечи и повернул назад, к лестнице, ближе к свету: он яснее хотел видеть
лицо.
Глаза Рогожина засверкали, и бешеная улыбка исказила его
лицо. Правая рука его поднялась, и что-то блеснуло в ней;
князь не думал ее останавливать. Он помнил только, что, кажется, крикнул...
Первое неприятное впечатление Лизаветы Прокофьевны у
князя — было застать кругом него целую компанию гостей, не говоря уже о том, что в этой компании были два-три
лица ей решительно ненавистные; второе — удивление при виде совершенно на взгляд здорового, щеголевато одетого и смеющегося молодого человека, ступившего им навстречу, вместо умирающего на смертном одре, которого она ожидала найти.
— Это правда, что я думала,
князь, тебя чуть не в постели застать, так со страху преувеличила, и, ни за что лгать не стану, досадно мне стало сейчас ужасно на твое счастливое
лицо, но божусь тебе, это всего минута, пока еще не успела размыслить.
— Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал
князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо было
лицо; стали перебирать
лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Когда Коля кончил, то передал поскорей газету
князю и, ни слова не говоря, бросился в угол, плотно уткнулся в него и закрыл руками
лицо. Ему было невыносимо стыдно, и его детская, еще не успевшая привыкнуть к грязи впечатлительность была возмущена даже сверх меры. Ему казалось, что произошло что-то необычайное, всё разом разрушившее, и что чуть ли уж и сам он тому не причиной, уж тем одним, что вслух прочел это.
Евгений Павлович и
князь Щ. стали вдруг чрезвычайно любезными и веселыми, на
лицах Аделаиды и Александры выражалось, сквозь продолжавшееся удивление, даже удовольствие, одним словом, все были видимо рады, что миновал кризис с Лизаветой Прокофьевной.
— Позвольте же и мне, милостивый государь, с своей стороны вам заметить, — раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, — что жена моя здесь у
князя Льва Николаевича, нашего общего друга и соседа, и что во всяком случае не вам, молодой человек, судить о поступках Лизаветы Прокофьевны, равно как выражаться вслух и в глаза о том, что написано на моем
лице.
Князь заметил, что Аглая вдруг вышла из своего места и подошла к столу. Он не смел на нее посмотреть, но он чувствовал всем существом, что в это мгновение она на него смотрит и, может быть, смотрит грозно, что в черных глазах ее непременно негодование, и
лицо вспыхнуло.
Она отняла платок, которым закрывала
лицо, быстро взглянула на него и на всю его испуганную фигуру, сообразила его слова и вдруг разразилась хохотом прямо ему в глаза, — таким веселым и неудержимым хохотом, таким смешным и насмешливым хохотом, что Аделаида первая не выдержала, особенно когда тоже поглядела на
князя, бросилась к сестре, обняла ее и захохотала таким же неудержимым, школьнически веселым смехом, как и та.
— Что вы на меня так смотрите,
князь? — сказала она вдруг, прерывая веселый разговор и смех с окружающими. — Я вас боюсь; мне все кажется, что вы хотите протянуть вашу руку и дотронуться до моего
лица пальцем, чтоб его пощупать. Не правда ли, Евгений Павлыч, он так смотрит?
В самом
лице этой женщины всегда было для него что-то мучительное;
князь, разговаривая с Рогожиным, перевел это ощущение ощущением бесконечной жалости, и это была правда:
лицо это еще с портрета вызывало из его сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его сердца, не оставило и теперь.
Опомнившись и совершенно догадавшись, с кем имеет дело, офицер вежливо (закрывая, впрочем,
лицо платком) обратился к
князю, уже вставшему со стула.
На террасе уже было довольно темно,
князь не разглядел бы в это мгновение ее
лица совершенно ясно. Чрез минуту, когда уже они с генералом выходили с дачи, он вдруг ужасно покраснел и крепко сжал свою правую руку.
— Вы, однако ж,
князь, за руки его давеча схватили. Благородному
лицу и при публике это трудно перенести.