Неточные совпадения
В последнем отношении с ним приключилось даже несколько забавных анекдотов; но генерал никогда не унывал, даже и при самых забавных анекдотах; к тому
же и везло ему, даже в картах, а он играл по чрезвычайно большой и даже с намерением не только не хотел скрывать эту свою маленькую будто бы слабость к картишкам, так существенно и во многих случаях ему пригождавшуюся, но и выставлял
ее.
Что
же с душой в эту минуту делается, до каких судорог
ее доводят?
— Помню, помню, конечно, и буду. Еще бы, день рождения, двадцать пять лет! Гм… А знаешь, Ганя, я уж, так и быть, тебе открою, приготовься. Афанасию Ивановичу и мне
она обещала, что сегодня у себя вечером скажет последнее слово: быть или не быть! Так смотри
же, знай.
— Своего положения? — подсказал Ганя затруднившемуся генералу. —
Она понимает; вы на
нее не сердитесь. Я, впрочем, тогда
же намылил голову, чтобы в чужие дела не совались. И, однако, до сих пор всё тем только у нас в доме и держится, что последнего слова еще не сказано, а гроза грянет. Если сегодня скажется последнее слово, стало быть, и все скажется.
Ну, вот, это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество не может идти, тут все прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я
ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот
же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая вещь!
Если
же я вами так интересуюсь, то у меня на ваш счет есть даже некоторая цель; впоследствии вы
ее узнаете.
— Ну, извините, — перебил генерал, — теперь ни минуты более не имею. Сейчас я скажу о вас Лизавете Прокофьевне: если
она пожелает принять вас теперь
же (я уж в таком виде постараюсь вас отрекомендовать), то советую воспользоваться случаем и понравиться, потому Лизавета Прокофьевна очень может вам пригодиться; вы
же однофамилец. Если не пожелает, то не взыщите, когда-нибудь в другое время. А ты, Ганя, взгляни-ка покамест на эти счеты, мы давеча с Федосеевым бились. Их надо бы не забыть включить…
— Да что
же, жениться, я думаю, и завтра
же можно; женился бы, а чрез неделю, пожалуй, и зарезал бы
ее.
Эта новая женщина объявляла, что
ей в полном смысле все равно будет, если он сейчас
же и на ком угодно женится, но что
она приехала не позволить ему этот брак, и не позволить по злости, единственно потому, что
ей так хочется, и что, следственно, так и быть должно, — «ну хоть для того, чтобы мне только посмеяться над тобой вволю, потому что теперь и я наконец смеяться хочу».
В то
же время совершенно легко и без всякого труда познакомился с
ней и один молодой чиновник, по фамилии Фердыщенко, очень неприличный и сальный шут, с претензиями на веселость и выпивающий.
Он тотчас
же прибавил, что просьба эта была бы, конечно, с его стороны нелепа, если б он не имел насчет
ее некоторых оснований.
Он прибавил в пояснение, что эта сумма все равно назначена уже
ей в его завещании; одним словом, что тут вовсе не вознаграждение какое-нибудь… и что, наконец, почему
же не допустить и не извинить в нем человеческого желания хоть чем-нибудь облегчить свою совесть и т. д., и т. д., все, что говорится в подобных случаях на эту тему.
Она благодарит Афанасия Ивановича за его деликатность, за то, что он даже и генералу об этом не говорил, не только Гавриле Ардалионовичу, но, однако ж, почему
же и ему не знать об этом заранее?
Она допускала, однако ж, и дозволяла ему любовь его, но настойчиво объявила, что ничем не хочет стеснять себя; что
она до самой свадьбы (если свадьба состоится) оставляет за собой право сказать «нет», хотя бы в самый последний час; совершенно такое
же право предоставляет и Гане.
Правда, Лизавета Прокофьевна уже с давних пор начала испытывать ветреность своего супруга, даже отчасти привыкла к
ней; но ведь невозможно
же было пропустить такой случай: слух о жемчуге чрезвычайно интересовал
ее.
Генеральша была ревнива к своему происхождению. Каково
же ей было, прямо и без приготовления, услышать, что этот последний в роде князь Мышкин, о котором
она уже что-то слышала, не больше как жалкий идиот и почти что нищий, и принимает подаяние на бедность. Генерал именно бил на эффект, чтобы разом заинтересовать, отвлечь все как-нибудь в другую сторону.
— Дайте
же ему по крайней мере, maman, говорить, — остановила
ее Александра. — Этот князь, может быть, большой плут, а вовсе не идиот, — шепнула
она Аглае.
— И философия ваша точно такая
же, как у Евлампии Николавны, — подхватила опять Аглая, — такая чиновница, вдова, к нам ходит, вроде приживалки. У
ней вся задача в жизни — дешевизна; только чтоб было дешевле прожить, только о копейках и говорит, и, заметьте, у
ней деньги есть,
она плутовка. Так точно и ваша огромная жизнь в тюрьме, а может быть, и ваше четырехлетнее счастье в деревне, за которое вы ваш город Неаполь продали, и, кажется, с барышом, несмотря на то что на копейки.
— И думается, — отвечал князь, по-прежнему с тихою и даже робкою улыбкой смотря на Аглаю; но тотчас
же рассмеялся опять и весело посмотрел на
нее.
И представьте
же, до сих пор еще спорят, что, может быть, голова когда и отлетит, то еще с секунду, может быть, знает, что
она отлетела, — каково понятие!
Наконец,
ее отрепья стали уж совсем лохмотьями, так что стыдно было показаться в деревне; ходила
же она с самого возвращения босая.
Мне очень хотелось тут
же и утешить, и уверить
ее, что
она не должна себя такою низкою считать пред всеми, но
она, кажется, не поняла.
Когда я кончил,
она мне руку поцеловала, и я тотчас
же взял
ее руку и хотел поцеловать, но
она поскорей отдернула.
В тот
же день все узнали, вся деревня; всё обрушилось опять на Мари:
ее еще пуще стали не любить.
Я поцеловал Мари еще за две недели до того, как
ее мать умерла; когда
же пастор проповедь говорил, то все дети были уже на моей стороне.
Дети тотчас
же узнали и почти все перебывали у
ней в этот день навестить
ее;
она лежала в своей постели одна-одинехонька.
— Ах, князь, мне крайняя надобность! — стал просить Ганя. —
Она, может быть, ответит… Поверьте, что я только в крайнем, в самом крайнем случае мог обратиться… С кем
же мне послать?.. Это очень важно… Ужасно для меня важно…
Разговаривая с князем,
она как бы и не замечала, что Ганя тут
же. Но покамест князь поправлял перо, отыскивал страницу и изготовлялся, Ганя подошел к камину, где стояла Аглая, сейчас справа подле князя, и дрожащим, прерывающимся голосом проговорил
ей чуть не на ухо...
Князь быстро повернулся и посмотрел на обоих. В лице Гани было настоящее отчаяние; казалось, он выговорил эти слова как-то не думая, сломя голову. Аглая смотрела на него несколько секунд совершенно с тем
же самым спокойным удивлением, как давеча на князя, и, казалось, это спокойное удивление
ее, это недоумение, как бы от полного непонимания того, что
ей говорят, было в эту минуту для Гани ужаснее самого сильнейшего презрения.
— Ведь я знаю
же, что вы
ее не читали и не можете быть поверенным этого человека. Читайте, я хочу, чтобы вы прочли.
— Как? Моя записка! — вскричал он. — Он и не передавал
ее! О, я должен был догадаться! О, пр-р-ро-клят… Понятно, что
она ничего не поняла давеча! Да как
же, как
же, как
же вы не передали, о, пр-р-ро-клят…
— Извините меня, напротив, мне тотчас
же удалось передать вашу записку, в ту
же минуту как вы дали, и точно так, как вы просили.
Она очутилась у меня опять, потому что Аглая Ивановна сейчас передала мне
ее обратно.
— Но, несчастный, по крайней мере
она вам сказала
же что-нибудь при этом? Что-нибудь ответила
же?
Да, еще: когда я спросил, уже взяв записку, какой
же ответ? тогда
она сказала, что без ответа будет самый лучший ответ, — кажется, так; извините, если я забыл
ее точное выражение, а передаю, как сам понял.
Она была очень похожа на мать, даже одета была почти так
же, как мать, от полного нежелания наряжаться.
— Сегодня вечером! — как бы в отчаянии повторила вполголоса Нина Александровна. — Что
же? Тут сомнений уж более нет никаких, и надежд тоже не остается: портретом всё возвестила… Да он тебе сам, что ли, показал? — прибавила
она в удивлении.
— Да ведь это лучше
же, Ганя, тем более что, с одной стороны, дело покончено, — пробормотал Птицын и, отойдя в сторону, сел у стола, вынул из кармана какую-то бумажку, исписанную карандашом, и стал
ее пристально рассматривать. Ганя стоял пасмурный и ждал с беспокойством семейной сцены. Пред князем он и не подумал извиниться.
— Наконец-то удалось войти… зачем это вы колокольчик привязываете? — весело проговорила
она, подавая руку Гане, бросившемуся к
ней со всех ног. — Что это у вас такое опрокинутое лицо? Познакомьте
же меня, пожалуйста…
— Где
же тут держать жильцов? У вас и кабинета нет. А выгодно это? — обратилась
она вдруг к Нине Александровне.
— Скажите, почему
же вы не разуверили меня давеча, когда я так ужасно… в вас ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, рассматривая князя с ног до головы самым бесцеремонным образом;
она в нетерпении ждала ответа, как бы вполне убежденная, что ответ будет непременно так глуп, что нельзя будет не засмеяться.
Самолюбивый и тщеславный до мнительности, до ипохондрии; искавший во все эти два месяца хоть какой-нибудь точки, на которую мог бы опереться приличнее и выставить себя благороднее; чувствовавший, что еще новичок на избранной дороге и, пожалуй, не выдержит; с отчаяния решившийся наконец у себя дома, где был деспотом, на полную наглость, но не смевший решиться на это перед Настасьей Филипповной, сбивавшей его до последней минуты с толку и безжалостно державшей над ним верх; «нетерпеливый нищий», по выражению самой Настасьи Филипповны, о чем ему уже было донесено; поклявшийся всеми клятвами больно наверстать
ей всё это впоследствии, и в то
же время ребячески мечтавший иногда про себя свести концы и примирить все противоположности, — он должен теперь испить еще эту ужасную чашу, и, главное, в такую минуту!
Сдружиться с его матерью и сестрой или оскорбить их у него
же в доме приехала
она?
Настасья Филипповна не могла не слышать вопроса и ответа, но веселость
ее оттого как будто еще увеличилась.
Она тотчас
же снова засыпала генерала вопросами, и через пять минут генерал был в самом торжественном настроении и ораторствовал при громком смехе присутствующих.
— Болонки! Это что
же такое? — с особенным любопытством спросила Настасья Филипповна. — С болонкой? Позвольте, и на железной дороге!.. — как бы припоминала
она.
— Но, однако, что
же это такое? — грозно и внезапно воскликнул рассердившийся Ардалион Александрович, приближаясь к Рогожину. Внезапность выходки молчавшего старика придала
ей много комизма. Послышался смех.
— Что ты сделала? — вскричал он, глядя на
нее, как бы желая испепелить
ее на этом
же месте. Он решительно потерялся и плохо соображал.
— Не провожайте! — крикнула
она ему. — До свидания, до вечера! Непременно
же, слышите!
— С какой
же вы стати сказали
ей прямо в глаза, что
она «не такая».
Но если
она приехала нас звать, то как
же она начала обходиться с мамашей?