Неточные совпадения
В доме, внизу, было устроено вроде домашней конторы,
и один чиновник вел дела, счеты
и книги, а вместе с тем
и управлял домом.
Этого чиновника, служившего, кроме того, на казенном месте,
и одного было бы совершенно достаточно; но, по желанию самого князя, прибавили
и меня, будто бы на помощь чиновнику; но я тотчас же был переведен в кабинет
и часто, даже для виду, не имел пред собою занятий, ни бумаг, ни
книг.
Но он только сухо ответил, что «ничего не знает»,
и уткнулся в свою разлинованную
книгу, в которую с каких-то бумажек вставлял какие-то счеты.
Книги, бумаги, чернилица — все было в самом отвратительном порядке, идеал которого совпадает с мировоззрением хозяйки-немки
и ее горничной.
Книг было довольно,
и не то что газет
и журналов, а настоящих
книг, —
и он, очевидно, их читал
и, вероятно, садился читать или принимался писать с чрезвычайно важным
и аккуратным видом.
Я сидел здесь на стуле один
и критиковал вашу комнату,
и вас,
и каждую
книгу вашу,
и хозяйку вашу, старался унизить вас
и смеяться над вами…
—
И пусть,
и книги ей в руки. Мы сами прекрасные! Смотри, какой день, смотри, как хорошо! Какая ты сегодня красавица, Лиза. А впрочем, ты ужасный ребенок.
— Сейчас, — сказал ему князь, не поздоровавшись с ним,
и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги
и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними словами князя; намек на бесчестность Версилова был так ясен (
и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять на диване
и развернул лежавшую передо мной
книгу.
Эта идея привела меня в бешенство; я разлегся еще больше
и стал перебирать
книгу с таким видом, как будто до меня ничего не касается.
Он вдруг сел на стул. Я стоял у стола
и одной рукой трепал
книгу Белинского, а в другой держал шляпу.
— Вы просто ничем не ознаменовали себя, а потому
и беситесь; я бы попросил вас оставить эту
книгу в покое.
Любил я тоже очень, что она очень образованна
и много читала,
и даже дельных
книг; гораздо более моего читала.
— Я теперь здесь сижу
и спрашиваю себя: почему мне всегда приятнее вас находить за
книгой, чем за рукодельем? Нет, право, рукоделье к вам почему-то нейдет. В этом смысле я в Андрея Петровича.
И я дрожащею рукой пустился вынимать мои деньги
и класть их на диван, на мраморный столик
и даже в какую-то раскрытую
книгу, кучками, пригоршнями, пачками; несколько монет покатилось на ковер.
И книг, друг мой, у него столько, что я
и не видывал еще столько ни у кого, — сам говорил мне, что на восемь тысяч рублей.
Иной из
книг выбрал одни лишь цветочки, да
и то по своему мнению; сам же суетлив,
и в нем предрешения нет.
Тогда
и премудрость приобретешь не из единых
книг токмо, а будешь с самим Богом лицом к лицу;
и воссияет земля паче солнца,
и не будет ни печали, ни воздыхания, а лишь единый бесценный рай…»
Одел его Максим Иванович как барчонка,
и учителя нанял,
и с того самого часу за
книгу засадил;
и так дошло, что
и с глаз его не спускает, все при себе.
Только он раз вышел, а мальчик вскочил из-за
книги да на стул: пред тем на шифонерку мяч забросил, так чтоб мячик ему достать, да об фарфоровую лампу на шифонерке рукавом
и зацепил; лампа-то грохнулась, да на пол, да вдребезги, ажно по всему дому зазвенело, а вещь дорогая — фарфор саксонский.
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком, приходила с твоей мамой в этот собор
и лепетала молитвы по старой
книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная,
и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше —
и вдруг обрывается почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки —
и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот —
и с последней нотой обморок!
Действительно, на столе, в шкафу
и на этажерках было много
книг (которых в маминой квартире почти совсем не было); были исписанные бумаги, были связанные пачки с письмами — одним словом, все глядело как давно уже обжитой угол,
и я знаю, что Версилов
и прежде (хотя
и довольно редко) переселялся по временам на эту квартиру совсем
и оставался в ней даже по целым неделям.
Неточные совпадения
Ляпкин-Тяпкин, судья, человек, прочитавший пять или шесть
книг,
и потому несколько вольнодумен. Охотник большой на догадки,
и потому каждому слову своему дает вес. Представляющий его должен всегда сохранять в лице своем значительную мину. Говорит басом с продолговатой растяжкой, хрипом
и сапом — как старинные часы, которые прежде шипят, а потом уже бьют.
Аммос Федорович. Нет, нет! Вперед пустить голову, духовенство, купечество; вот
и в
книге «Деяния Иоанна Масона»…
Была тут также лавочка // С картинами
и книгами, // Офени запасалися // Своим товаром в ней.
«А статских не желаете?» // — Ну, вот еще со статскими! — // (Однако взяли — дешево! — // Какого-то сановника // За брюхо с бочку винную //
И за семнадцать звезд.) // Купец — со всем почтением, // Что любо, тем
и потчует // (С Лубянки — первый вор!) — // Спустил по сотне Блюхера, // Архимандрита Фотия, // Разбойника Сипко, // Сбыл
книги: «Шут Балакирев» //
И «Английский милорд»…
Эх! эх! придет ли времечко, // Когда (приди, желанное!..) // Дадут понять крестьянину, // Что розь портрет портретику, // Что
книга книге розь? // Когда мужик не Блюхера //
И не милорда глупого — // Белинского
и Гоголя // С базара понесет? // Ой люди, люди русские! // Крестьяне православные! // Слыхали ли когда-нибудь // Вы эти имена? // То имена великие, // Носили их, прославили // Заступники народные! // Вот вам бы их портретики // Повесить в ваших горенках, // Их
книги прочитать…