Неточные совпадения
И я повернулся и вышел. Мне никто не
сказал ни
слова, даже князь; все только глядели. Князь мне передал потом, что я так побледнел, что он «просто струсил».
Может, я очень худо сделал, что сел писать: внутри безмерно больше остается, чем то, что выходит в
словах. Ваша мысль, хотя бы и дурная, пока при вас, — всегда глубже, а на
словах — смешнее и бесчестнее. Версилов мне
сказал, что совсем обратное тому бывает только у скверных людей. Те только лгут, им легко; а я стараюсь писать всю правду: это ужасно трудно!
Когда я всходил на лестницу, мне ужасно захотелось застать наших дома одних, без Версилова, чтоб успеть
сказать до его прихода что-нибудь доброе матери или милой моей сестре, которой я в целый месяц не
сказал почти ни одного особенного
слова.
— Я хотел долго рассказывать, но стыжусь, что и это рассказал. Не все можно рассказать
словами, иное лучше никогда не рассказывать. Я же вот довольно
сказал, да ведь вы же не поняли.
— А! и ты иногда страдаешь, что мысль не пошла в
слова! Это благородное страдание, мой друг, и дается лишь избранным; дурак всегда доволен тем, что
сказал, и к тому же всегда выскажет больше, чем нужно; про запас они любят.
В виде гарантии я давал ему
слово, что если он не захочет моих условий, то есть трех тысяч, вольной (ему и жене, разумеется) и вояжа на все четыре стороны (без жены, разумеется), — то пусть
скажет прямо, и я тотчас же дам ему вольную, отпущу ему жену, награжу их обоих, кажется теми же тремя тысячами, и уж не они от меня уйдут на все четыре стороны, а я сам от них уеду на три года в Италию, один-одинехонек.
И вот прямо
скажу: понять не могу до сих пор, каким это образом тогда Оля, такая недоверчивая, с первого почти
слова начала его слушать?
Мы не успели
сказать и
слова: отворилась дверь, и вошли Версилов и Васин.
Васин подал мне руку, а Версилов не
сказал мне ни
слова и опустился в кресло.
— Ба! какой у вас бодрый вид.
Скажите, вы не знали ничего о некотором письме, сохранявшемся у Крафта и доставшемся вчера Версилову, именно нечто по поводу выигранного им наследства? В письме этом завещатель разъясняет волю свою в смысле, обратном вчерашнему решению суда. Письмо еще давно писано. Одним
словом, я не знаю, что именно в точности, но не знаете ли чего-нибудь вы?
— Эти лестницы… — мямлил Версилов, растягивая
слова, видимо чтоб
сказать что-нибудь и видимо боясь, чтоб я не
сказал чего-нибудь, — эти лестницы — я отвык, а у тебя третий этаж, а впрочем, я теперь найду дорогу… Не беспокойся, мой милый, еще простудишься.
Скажи он тогда
слово — и я бы, может быть, удержался.
— Женевские идеи — это добродетель без Христа, мой друг, теперешние идеи или, лучше
сказать, идея всей теперешней цивилизации. Одним
словом, это — одна из тех длинных историй, которые очень скучно начинать, и гораздо будет лучше, если мы с тобой поговорим о другом, а еще лучше, если помолчим о другом.
— Вы говорите об какой-то «тяготеющей связи»… Если это с Версиловым и со мной, то это, ей-Богу, обидно. И наконец, вы говорите: зачем он сам не таков, каким быть учит, — вот ваша логика! И во-первых, это — не логика, позвольте мне это вам доложить, потому что если б он был и не таков, то все-таки мог бы проповедовать истину… И наконец, что это за
слово «проповедует»? Вы говорите: пророк.
Скажите, это вы его назвали «бабьим пророком» в Германии?
— Сейчас, —
сказал ему князь, не поздоровавшись с ним, и, обратясь к нам спиной, стал вынимать из конторки нужные бумаги и счеты. Что до меня, я был решительно обижен последними
словами князя; намек на бесчестность Версилова был так ясен (и так удивителен!), что нельзя было оставить его без радикального разъяснения. Но при Стебелькове невозможно было. Я разлегся опять на диване и развернул лежавшую передо мной книгу.
— Он мне
сказал; не беспокойтесь, так, мимо речи, к
слову вышло, к одному только
слову, не нарочно. Он мне
сказал. А можно было у него не брать. Так или не так?
Раз там, за границей, в одну шутливую минуту, она действительно
сказала князю: «может быть», в будущем; но что же это могло означать, кроме лишь легкого
слова?
Но все-таки надо, чтобы вы теперь мне что-нибудь
сказали… признались (простите это
слово).
Вы хоть и очень часто бываете какой-то… странный, но вы иногда так оживлялись, что всегда умели
сказать меткое
слово, и интересовались именно тем, что меня интересовало.
Но все-таки вы могли не
сказать именно этого
слова, этого выражения!..
— Хохоча над тобой,
сказал! — вдруг как-то неестественно злобно подхватила Татьяна Павловна, как будто именно от меня и ждала этих
слов. — Да деликатный человек, а особенно женщина, из-за одной только душевной грязи твоей в омерзение придет. У тебя пробор на голове, белье тонкое, платье у француза сшито, а ведь все это — грязь! Тебя кто обшил, тебя кто кормит, тебе кто деньги, чтоб на рулетках играть, дает? Вспомни, у кого ты брать не стыдишься?
— Это играть? Играть? Перестану, мама; сегодня в последний раз еду, особенно после того, как Андрей Петрович сам и вслух объявил, что его денег там нет ни копейки. Вы не поверите, как я краснею… Я, впрочем, должен с ним объясниться… Мама, милая, в прошлый раз я здесь
сказал… неловкое
слово… мамочка, я врал: я хочу искренно веровать, я только фанфаронил, и очень люблю Христа…
— И вот, завтра я в три часа у Татьяны Павловны, вхожу и рассуждаю так: «Отворит кухарка, — вы знаете ее кухарку? — я и спрошу первым
словом: дома Татьяна Павловна? И если кухарка
скажет, что нет дома Татьяны Павловны, а что ее какая-то гостья сидит и ждет, — что я тогда должен заключить,
скажите, если вы… Одним
словом, если вы…»
О друг мой, она
сказала всего только два
слова, но это… это было вроде великолепнейшего стихотворения.
Странно было и то, что, войдя и поговорив с Тушаром, она ни
слова не
сказала мне самому, что она — моя мать.
— А что же вы, мама, мне про нашего дорогого гостя ничего не
сказали? — спросил я вдруг, сам почти не ожидая, что так
скажу. Все беспокойство разом исчезло с лица ее, и на нем вспыхнула как бы радость, но она мне ничего не ответила, кроме одного только
слова...
Но я как бы
сказал себе вдруг в ту минуту: «Если спрошу хоть одно
слово в объяснение, то опять ввяжусь в этот мир и никогда не порешу с ним».
Одним
словом, сцена вышла потрясающая; в комнате на сей раз были мы только все свои, даже Татьяны Павловны не было. Лиза как-то выпрямилась вся на месте и молча слушала; вдруг встала и твердо
сказала Макару Ивановичу...
— Короче
сказать (он уже десять раз перед тем употребил
слово «короче
сказать»), короче
сказать, — заключил он, — если я вас, Аркадий Макарович, потревожил и так настоятельно позвал вчера через Лизу, то хоть это и пожар, но так как сущность решения должна быть чрезвычайная и окончательная, то мы…
— Она мне ровно ничего не передавала. Она вечером вчера пришла такая расстроенная, что не успела даже
сказать со мной
слова.
О, она ведь и сама, я уверен, слишком хорошо понимала, что Ламберт преувеличил и даже просто налгал ей, единственно чтоб иметь благовидный предлог явиться к ней и завязать с нею сношения; если же смотрела мне в глаза, как уверенная в истине моих
слов и моей преданности, то, конечно, знала, что я не посмею отказаться, так
сказать, из деликатности и по моей молодости.
Он оглядел меня очень внимательно, но не
сказал ни
слова, а Ламберт так был глуп, что, сажая нас за одним столом, не счел нужным нас перезнакомить, и, стало быть, тот меня мог принять за одного из сопровождавших Ламберта шантажников.
Раз я протянул руку к бутылке с красным вином; рябой вдруг взял бутылку хересу и подал мне, до тех пор не
сказав со мною
слова.
Я не знал и ничего не слыхал об этом портрете прежде, и что, главное, поразило меня — это необыкновенное в фотографии сходство, так
сказать, духовное сходство, — одним
словом, как будто это был настоящий портрет из руки художника, а не механический оттиск.
Читатель поймет теперь, что я, хоть и был отчасти предуведомлен, но уж никак не мог угадать, что завтра или послезавтра найду старого князя у себя на квартире и в такой обстановке. Да и не мог бы я никак вообразить такой дерзости от Анны Андреевны! На
словах можно было говорить и намекать об чем угодно; но решиться, приступить и в самом деле исполнить — нет, это, я вам
скажу, — характер!
Я, однако, зашел лишь на минуту; я хотел бы
сказать Соне что-нибудь хорошее и ищу такого
слова, хотя сердце полно
слов, которых не умею высказать; право, все таких каких-то странных
слов.
Одним
словом, я не помню выражений письма, но она доверилась… так
сказать, для последнего разу… и, так
сказать, отвечая самыми геройскими чувствами.
Еще черта: мы только говорили, что надо это сделать, что мы «это» непременно сделаем, но о том, где это будет, как и когда — об этом мы не
сказали тоже ни
слова!
— Mon ami! Mon enfant! — воскликнул он вдруг, складывая перед собою руки и уже вполне не скрывая своего испуга, — если у тебя в самом деле что-то есть… документы… одним
словом — если у тебя есть что мне
сказать, то не говори; ради Бога, ничего не говори; лучше не говори совсем… как можно дольше не говори…
И дерзкий молодой человек осмелился даже обхватить меня одной рукой за плечо, что было уже верхом фамильярности. Я отстранился, но, сконфузившись, предпочел скорее уйти, не
сказав ни
слова. Войдя к себе, я сел на кровать в раздумье и в волнении. Интрига душила меня, но не мог же я так прямо огорошить и подкосить Анну Андреевну. Я вдруг почувствовал, что и она мне тоже дорога и что положение ее ужасно.
Я обнял Лизу и
сказал ей только два
слова о том, что принял огромное и роковое решение и сейчас его исполню.
Я решил, несмотря на все искушение, что не обнаружу документа, не сделаю его известным уже целому свету (как уже и вертелось в уме моем); я повторял себе, что завтра же положу перед нею это письмо и, если надо, вместо благодарности вынесу даже насмешливую ее улыбку, но все-таки не
скажу ни
слова и уйду от нее навсегда…
Катерина Николаевна стремительно встала с места, вся покраснела и — плюнула ему в лицо. Затем быстро направилась было к двери. Вот тут-то дурак Ламберт и выхватил револьвер. Он слепо, как ограниченный дурак, верил в эффект документа, то есть — главное — не разглядел, с кем имеет дело, именно потому, как я
сказал уже, что считал всех с такими же подлыми чувствами, как и он сам. Он с первого
слова раздражил ее грубостью, тогда как она, может быть, и не уклонилась бы войти в денежную сделку.
Я
сказал, что о Катерине Николаевне он не говорит ни единого
слова; но я даже думаю, что, может быть, и совсем излечился.
Бьоринг посмотрел с недоумением и, как только узнал, что Катерина Николаевна уже уехала, тотчас отправился к ней, не
сказав у нас ни
слова.
Но горькое, настоящее горькое
слово предстоит мне
сказать в особенности о сестре моей Лизе.