Неточные совпадения
Они читали, курили
и только изредка, в полчаса раз, сообщали друг другу, отрывочно
и вполголоса, какую-нибудь новость из Франкфурта
да еще какой-нибудь виц или шарфзин [остроту (нем.).] знаменитого немецкого остроумца Сафира; после чего с удвоенною национальною гордостью вновь погружались в чтение.
Я
только горько заплакал,
да так
и уехал, ничего не сказавши.
Но я знал еще… нет! я тогда еще
только предчувствовал, знал,
да не верил, что кроме этой истории есть
и у них теперь что-то, что должно беспокоить их больше всего на свете,
и с мучительной тоской к ним приглядывался.
Но боже, как она была прекрасна! Никогда, ни прежде, ни после, не видал я ее такою, как в этот роковой день. Та ли, та ли это Наташа, та ли это девочка, которая, еще
только год тому назад, не спускала с меня глаз
и, шевеля за мною губками, слушала мой роман
и которая так весело, так беспечно хохотала
и шутила в тот вечер с отцом
и со мною за ужином? Та ли это Наташа, которая там, в той комнате, наклонив головку
и вся загоревшись румянцем, сказала мне:
да.
—
Да разве князь, — прервал я ее с удивлением, — про вашу любовь знает? Ведь он
только подозревал,
да и то не наверное.
— Наташа, — сказал я, — одного
только я не понимаю: как ты можешь любить его после того, что сама про него сейчас говорила? Не уважаешь его, не веришь даже в любовь его
и идешь к нему без возврата,
и всех для него губишь? Что ж это такое? Измучает он тебя на всю жизнь,
да и ты его тоже. Слишком уж любишь ты его, Наташа, слишком! Не понимаю я такой любви.
Да, я не любил его,
и, каюсь, я никогда не мог его полюбить, —
только один я, может быть, из всех его знавших.
— Так он… ну
да, так это он
и умер…
Только ты не печалься, голубчик мой. Что ж ты не приходила? Ты теперь откуда? Его похоронили вчера; он умер вдруг, скоропостижно… Так ты его внучка?
История Смита очень заинтересовала старика. Он сделался внимательнее. Узнав, что новая моя квартира сыра
и, может быть, еще хуже прежней, а стоит шесть рублей в месяц, он даже разгорячился. Вообще он сделался чрезвычайно порывист
и нетерпелив.
Только Анна Андреевна умела еще ладить с ним в такие минуты,
да и то не всегда.
— Ты ведь говорил, Ваня, что он был человек хороший, великодушный, симпатичный, с чувством, с сердцем. Ну, так вот они все таковы, люди-то с сердцем, симпатичные-то твои!
Только и умеют, что сирот размножать! Гм…
да и умирать-то, я думаю, ему было весело!.. Э-э-эх! Уехал бы куда-нибудь отсюда, хоть в Сибирь!.. Что ты, девочка? — спросил он вдруг, увидев на тротуаре ребенка, просившего милостыню.
— А ты не верь! — перебила старушка. — Что за очаровательная? Для вас, щелкоперов, всякая очаровательная,
только бы юбка болталась. А что Наташа ее хвалит, так это она по благородству души делает. Не умеет она удержать его, все ему прощает, а сама страдает. Сколько уж раз он ей изменял! Злодеи жестокосердые! А на меня, Иван Петрович, просто ужас находит. Гордость всех обуяла. Смирил бы хоть мой-то себя, простил бы ее, мою голубку,
да и привел бы сюда. Обняла б ее, посмотрела б на нее! Похудела она?
— Батюшка… я ничего не хочу! Так, сдуру сказала; прости, коли в чем досадила,
да только не кричи, — проговорила она, все больше
и больше дрожа от страха.
Последний был дядя, Семен Валковский,
да тот
только в Москве был известен,
да и то тем, что последние триста душ прожил,
и если б отец не нажил сам денег, то его внуки, может быть, сами бы землю пахали, как
и есть такие князья.
—
Да ничего не сказал. Я
только держал карандаш, а карандаш сам ходил по бумаге
и писал. Это, говорят, Юлий Цезарь пишет. Я этому не верю.
Да, много помешала мне эта мнительность в моей жизни,
и весь раздор мой с семейством вашим, может быть,
только последствия моего жалкого характера!..
Да только подумала, глядь — она
и бежала вчера!
— Пошел! Пошел! Хочешь, чтоб шею наградили, — лениво пробасил дворник, как бы для одной
только проформы. — Двоим любо, третий не суйся. Поклон,
да и вон!
Чуть было;
да только пораздумал
и предпочел лучше остаться непорядочным человеком.
Бывают они часто с большими способностями; но все это в них как-то перепутывается,
да сверх того они в состоянии сознательно идти против своей совести из слабости на известных пунктах,
и не
только всегда погибают, но
и сами заранее знают, что идут к погибели.
—
И виду не подала!
Только я была немного грустна, а он из веселого стал вдруг задумчивым
и, мне показалось, сухо со мной простился.
Да я пошлю за ним… Приходи
и ты, Ваня, сегодня.
— Как гости, — возразил Маслобоев. — Она меня знает;
да и Митрошку знает. Правда, все на запоре,
да только не для нас.
—
Да что, кончилось благополучнейшим образом,
и цель достигнута, понимаешь? Теперь же мне некогда. На минутку зашел
только уведомить, что мне некогда
и не до тебя;
да, кстати, узнать: что, ты ее поместишь куда-нибудь или у себя держать хочешь? Потому это надо обдумать
и решить.
—
Да уж так… Куда ж это он опять пошел? В тот раз вы думали, что он ко мне ходил. Видишь, Ваня, если можешь, зайди ко мне завтра. Может быть, я кой-что
и скажу тебе… Совестно мне
только тебя беспокоить; а теперь шел бы ты домой к своей гостье. Небось часа два прошло, как ты вышел из дома?
—
Да; но он
только в последний месяц стал совсем забываться. Сидит, бывало, здесь целый день,
и, если б я не приходила к нему, он бы
и другой,
и третий день так сидел, не пивши, не евши. А прежде он был гораздо лучше.
— Вот
и я! — дружески
и весело заговорил князь, —
только несколько часов как воротился. Все это время вы не выходили из моего ума (он нежно поцеловал ее руку), —
и сколько, сколько я передумал о вас! Сколько выдумал вам сказать, передать… Ну,
да мы наговоримся! Во-первых, мой ветрогон, которого, я вижу, еще здесь нет…
— Но так увлекаться невозможно, тут что-нибудь
да есть,
и только что он приедет, я заставлю его объяснить это дело. Но более всего меня удивляет, что вы как будто
и меня в чем-то обвиняете, тогда как меня даже здесь
и не было. А впрочем, Наталья Николаевна, я вижу, вы на него очень сердитесь, —
и это понятно! Вы имеете на то все права,
и…
и… разумеется, я первый виноват, ну хоть потому
только, что я первый подвернулся; не правда ли? — продолжал он, обращаясь ко мне с раздражительною усмешкою.
— Позвольте, Наталья Николаевна, — продолжал он с достоинством, — соглашаюсь, что я виноват, но
только в том, что уехал на другой день после нашего знакомства, так что вы, при некоторой мнительности, которую я замечаю в вашем характере, уже успели изменить обо мне ваше мнение, тем более что тому способствовали обстоятельства. Не уезжал бы я — вы бы меня узнали лучше,
да и Алеша не ветреничал бы под моим надзором. Сегодня же вы услышите, что я наговорю ему.
Обижать я вас не хочу,
да и незачем, хоть уж потому
только, что вы моими словами не обидитесь, что бы я вам ни сказала.
Он не понимал опасений Наташи,
да и вообще не понял хорошо, что она давеча говорила его отцу. Понял
только, что они поссорились,
и это-то особенно лежало камнем на его сердце.
Намедни упросила, совсем уж было собрались в театр;
только что отвернулась брошку прицепить, а он к шкапику: одну, другую,
да и накатился.
Только князь-то
и подлез к дочери,
да так подлез, что она влюбилась в него, как сумасшедшая.
— Ах, боже мой,
да я сейчас
и поеду. Я ведь сказал, что здесь
только одну минутку пробуду, на вас обоих посмотрю, как вы вместе будете говорить, а там
и туда.
—
Да что мы вместе, ну вот
и сидим, — видел?
И всегда-то он такой, — прибавила она, слегка краснея
и указывая мне на него пальчиком. — «Одну минутку, говорит,
только одну минутку», а смотришь,
и до полночи просидел, а там уж
и поздно. «Она, говорит, не сердится, она добрая», — вот он как рассуждает! Ну, хорошо ли это, ну, благородно ли?
—
Да, доктор. Она действительно странная, но я все приписываю болезненному раздражению. Вчера она была очень послушна; сегодня же, когда я ей подносил лекарство, она пихнула ложку как будто нечаянно,
и все пролилось. Когда же я хотел развести новый порошок, она вырвала у меня всю коробку
и ударила ее об пол, а потом залилась слезами…
Только, кажется, не оттого, что ее заставляли принимать порошки, — прибавил я, подумав.
—
Да, злее меня, потому что вы не хотите простить свою дочь; вы хотите забыть ее совсем
и берете к себе другое дитя, а разве можно забыть свое родное дитя? Разве вы будете любить меня? Ведь как
только вы на меня взглянете, так
и вспомните, что я вам чужая
и что у вас была своя дочь, которую вы сами забыли, потому что вы жестокий человек. А я не хочу жить у жестоких людей, не хочу, не хочу!.. — Нелли всхлипнула
и мельком взглянула на меня.
Да, бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем убить ее, если б мы с доктором не подоспели вовремя. Не прошло
и четверти часа после моего отъезда, как вошел князь. Он
только что проводил своих
и явился к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно, уже давно был решен
и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом, что в первое мгновение она даже
и не удивилась князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
Да ведь я в этот вечер к тебе приходил, простить тебя хотел
и только от дверей воротился…
Мало-помалу он залиберальничалсяи переходит к невинно-скептическому убеждению, что в литературе нашей,
да и вообще ни в какой
и никогда, не может быть ни у кого честности
и скромности, а есть
только одно «взаимное битье друг друга по мордасам» — особенно при начале подписки.
— Нелли
только что заснула, бедняжка! — шепчет она мне поскорее, — ради бога, не разбудите!
Только уж очень она, голубушка, слаба. Боимся мы за нее. Доктор говорит, что это покамест ничего.
Да что от него путного-то добьешься, от вашегодоктора!
И не грех вам это, Иван Петрович? Ждали вас, ждали к обеду-то… ведь двое суток не были!..
— Что она? Как спала? Не было ли с ней чего? Не проснулась ли она теперь? Знаешь что, Анна Андреевна: мы столик-то придвинем поскорей на террасу, принесут самовар, придут наши, мы все усядемся,
и Нелли к нам выйдет… Вот
и прекрасно.
Да уж не проснулась ли она? Пойду я к ней.
Только посмотрю на нее… не разбужу, не беспокойся! — прибавил он, видя, что Анна Андреевна снова замахала на него руками.
—
Да что я-то с князем? Пойми: полнейшая нравственная уверенность
и ни одного положительного доказательства, — ни одного,как я ни бился. Положение критическое! Надо было за границей справки делать, а где за границей? — неизвестно. Я, разумеется, понял, что предстоит мне бой, что я
только могу его испугать намеками, прикинуться, что знаю больше, чем в самом деле знаю…
—
Да ничего не вышло. Надо было доказательств, фактов, а их у меня не было. Одно
только он понял, что я все-таки могу сделать скандал. Конечно, он
только скандала одного
и боялся, тем более что здесь связи начал заводить. Ведь ты знаешь, что он женится?
—
Да тебе-то какое дело, для чьей выгоды я буду стараться, блаженный ты человек?
Только бы сделать — вот что главное! Конечно, главное для сиротки, это
и человеколюбие велит. Но ты, Ванюша, не осуждай меня безвозвратно, если я
и об себе позабочусь. Я человек бедный, а он бедных людей не смей обижать. Он у меня мое отнимает,
да еще
и надул, подлец, вдобавок. Так я, по-твоему, такому мошеннику должен в зубы смотреть? Морген-фри!