Неточные совпадения
Против Зарецкого и Рославлева, между худощавым стариком и толстым
господином, поместился присмиревший Степан Кондратьевич; прочие гости расселись также рядом, один подле другого, выключая офицера:
он сел поодаль от других на конце стола, за которым оставалось еще много порожних мест.
— Жареные рябчики! — вскричал толстый
господин, провожая жадным взором служанку, которая на большом блюде начала разносить жаркое. — Ну вот, почтеннейший, — продолжал
он, обращаясь к худощавому старику, — не говорил ли я вам, что блюда блюдам розь. В «Мысе Доброй Надежды» и пять блюд, но подают ли там за общим столом вот это? — примолвил
он, подхватя на вилку жареного рябчика.
— В деревню! Ах, как вы мне жалки!.. Азор! viens ici, mon ami!.. [иди сюда, мой дружок!.. (франц.)]
Он вас беспокоит, monsieur le come? [
господин граф? (франц.)]
— Здравствуй, сестра! — сказал
он. — Здорово, Рославлев! Bonjour, messieurs! [Здравствуйте,
господа! (франц.)]
— Не беспокойся! — перервал князь Радугин, садясь на диван. — Я заехал к тебе на минуту, рассказать одну презабавную историю, и очень рад, что застал у тебя этих
господ. Так и быть!.. Дурно ли, хорошо ли, а расскажу этот анекдот по-французски: пускай и
они посмеются вместе со мною… Ecoutez, messieurs! [Послушайте,
господа! (франц.)] — примолвил Радугин по-французски. — Хотите ли, я вам расскажу презабавную новость?
— Вот,
господа! с час тому назад, — продолжал князь Радугин, — в Большой Морской повстречались две кареты, в одной из
них сидел ваш посланник, а в другой какой-то гвардейской прапорщик, разумеется малой молодой.
— Если б я приставил
ему мой пистолет ко лбу? Разумеется. Еще один шаг,
господин кавалер Почетного легиона! Прошу покорно!
— Стыдитесь,
господин офицер! Разве вы не видите?
он без чувств!
На завалине перед избою сидел старик лет шестидесяти;
он чертил по земле своим подожком и слушал разговоры ямщиков, которые, собравшись в кружок, болтали всякую всячину, не замечая, что проезжий
барин может слышать все
их слова.
— Эх, Ваня! кабы почтальон, так куда б ни шло; а то какой-то проезжий
барин — пострел бы
его побрал!
— Вестимо. Вот нынче ночью я повез на тройке, в Подсолнечное, какого-то
барина; не успел еще за околицу выехать, а
он и ну понукать; так, знашь ты, кричма и кричит, как за язык повешенный. Пошел, да пошел! «Как-ста не так, — подумал я про себя, — вишь, какой прыткой! Нет,
барин, погоди! Животы-та не твои, как
их поморишь, так и почты не на чем справлять будет».
Он ну кричать громче, а я ну ехать тише!
— Да, слышь ты, глупая голова! Ведь за морем извозчики и все так делают; мне уж третьего дня об этом порассказали. Ну, вот мы отъехали этак верст пяток с небольшим, как вдруг — батюшки светы! мой седок как подымется да учнет ругаться: я, дескать, на тебя, разбойника, смотрителю пожалуюсь. «Эк-ста чем угрозил! — сказал я. — Нет,
барин, смотрителем нас не испугаешь». Я
ему, ребята, на прошлой неделе снес гуся да полсотни яиц.
Вот кабы еще проезжие-та, как ваша милость, не понукали; а то наши
бары, провал бы
их взял! ступай
им по десяти верст в час; а поехал вволю рысцой или шагом, так норовят в зубы».
Барам-то вашим это вовсе не по сердцу; да вы на
них не смотрите;
они, пожалуй, наговорят вам турусы на колесах: и то и се, и басурманы-та мы… — не верьте! а встречайте-ка нас, как мы придем, с хлебом да с солью».
— Что, брат, — отвечал Андрей, почесывая в голове, —
оно бы и так, да, слышь ты,
он баил, что исправников не будет и бары-то не станут над нами ломаться.
— Ах ты, дурачина, дурачина! — перервал старик, — да разве без старших жить можно? Мы покорны судьям да
господам;
они — губернатору, губернатор — царю, так испокон веку ведется. Глупая голова! как некого будет слушаться, так и дело-то делать никто не станет.
— Нет, Андрей Васьянович! Вот этот
барин — награди
его господь! — изволит везти меня, вплоть до самой Москвы, в своей коляске.
— Эх, Иван Архипович! — сказал купец, — на что заране так крушиться? Отчаяние — смертный грех, батюшка! Почему знать, может быть, и сожительницам сыновья ваши выздоровеют. А если
господь пошлет горе, так
он же даст силу и перенести
его. А вы покамест все надежды не теряйте: никто как Бог.
Бояр наших, не погневайтесь сударь, учат
они уму-разуму, а нашу братью, купцов, в грязь затоптали; вас,
господа, — не осудите, батюшка! — кругом обирают, а нас, беззащитных, в разор разорили!
И потом: «Ох, тяжело, — прибавляет
он, — дай боже, сто лет царствовать государю нашему, а жаль дубинки Петра Великого — взять бы ее хоть на недельку из кунсткамеры да выбить дурь из дураков и дур…» Не погневайтесь, батюшка, ведь это не я; а ваш брат, дворянин, русских барынь и
господ так честить изволит.
Впереди всех, в провожании двух стремянных, ехал на сером горском коне толстый
барин, в полевом кафтане из черного бархата, с огромными корольковыми пуговицами; на шелковом персидском кушаке, которым
он был подпоясан, висел небольшой охотничий нож в дорогой турецкой оправе.
Сам
барин, в пунцовом атласном шлафроке [халате (
нем.)], смотрел из окна своего кабинета, как целая барщина занималась уборкой сада.
— Да кто тебе сказал, что
он выздоровел? с чего ты взял?.. Взможно ли — ни одного больного! Ну вот,
господа, заводи больницы!.. ни одного больного!
— Что вы с
ним хлопочете,
господа? — перервал Ижорской. — Я знаю этого молодца: натощак от
него толку не добьешься. Пойдемте-ка обедать, авось за рюмкою шампанского
он выболтает нам свою государственную тайну. Эй, малый! ступай в сад, проси барышень к столу. Водки!
Господа, милости просим!
Конечно, для чести нашей нации не мешало бы этих
господ, как запрещенный товар, не выпускать за границу, но сердиться на
них не должно.
— Ну,
господа! — сказал исправник, — теперь таиться нечего: ведь и
его превосходительство за этим изволил ускакать в губернский город.
— Да ведь Наполеон тащит за собой всю Европу, — подхватил Ижорской. — Нет,
господа,
он доберется и до Москвы.
— Я еще, любезный, до солдатства был с моим
барином в
их главном городе.
У
барина был там другой слуга, из тамошних;
он мараковал немного по-русски, так все мне показывал и толковал.
— Полноте,
господа, остриться, — перервал бригадный адъютант, Вельской, который уже несколько времени слушал
их разговор. — А седлайте-ка лошадей: сейчас в поход.
— Постойте,
господа! — вскричал
он. — Если уж непременно надобно кому-нибудь драться, так — извините, князь, — вы деретесь не с
ним, а со мною. Ваши дерзкие замечания насчет полученной мною награды вызвали
его на эту неприятность; но, так как я обижен прежде…
—
Господа офицеры! — сказал Блесткин, подскакав к батарее, —
его превосходительство приказал вам быть в готовности, и если французы откроют по вас огонь, то сейчас отвечать.
— Это уже не ваша забота,
господин Блесткин! — отвечал хладнокровно Ленской, повернясь к
нему спиною.
— По местам,
господа! — закричал Зарядьев пехотным офицерам, которые спокойно завтракали, сидя на пушечном лафете. — Зарецкой, — продолжал
он, — пойдем к нам в колонну — до вас еще долго дело не дойдет.
— Позови
его сюда. А мы с вами,
господин Блесткин, остановимся здесь, на этом бугорке; отсюда и мы будем приметнее, и нам будет все виднее.
— Все, слава богу! батюшка; то есть Прасковья Степановна и обе барышни; а об нашем
барине мы ничего не знаем.
Он изволил пойти в ополчение; да и все наши соседи — кто уехал в дальние деревни, кто также пошел в ополчение. Ну, поверите ль, Владимир Сергеич, весь уезд так опустел, что хоть шаром покати. А осень-та, кажется, будет знатная! да так ни за копейку пропадет: и поохотиться некому.
Подавай
ему того, другого; да как покрикивает на людей — словно
барин какой.
Русской крестьянин, надев солдатскую суму, встречает беззаботно смерть на неприятельской батарее или, не будучи солдатом, из одного удальства пробежит по льду, который гнется под
его ногами; но добровольно никак не решится пройти ночью мимо кладбищной церкви; а посему весьма натурально, что ямщик, оставшись один подле молчаливого
барина, с приметным беспокойством посматривал на кладбище, которое расположено было шагах в пятидесяти от большой дороги.
—
Барин! а
барин!.. — прошептал
он, наконец, трепещущим голосом, — что это такое?..
— Глядь-ка,
барин!.. — закричал ямщик, — глядь! вон и огонек в окне показался — свят, свят!.. Ух, батюшки!.. Ажно мороз по коже подирает!.. Куда это нелегкая
его понесла? — продолжал
он, глядя вслед за уходящим Рославлевым. — Ну, несдобровать
ему!.. Экой угар, подумаешь!.. И молитвы не творит!..
— Побудь с своим
барином, — сказал Егору лекарь, уходя вслед за Оленькой, — а я сбегаю в аптеку и приготовлю лекарство, которое подкрепит
его силы.
«Что ты, братец? — спросил я, — где
барин?» Вот
он собрался с духом и стал нам рассказывать; да видно, со страстей язык-то у
него отнялся: уж
он мямлил, мямлил, насилу поняли, что в кладбищной церкви мертвецы пели всенощную, что вы пошли
их слушать, что вдруг у самой церкви и закричали и захохотали; потом что-то зашумело, покатилось, раздался свист, гам и конской топот; что один мертвец, весь в белом, перелез через плетень, затянул во все горло: со святыми упокой — и побежал прямо к телеге; что
он, видя беду неминучую, кинулся за куст, упал ничком наземь и вплоть до нашего прихода творил молитву.
Егор взял со стола запечатанное письмо и подал
его своему
господину.
— И,
барин, что об
них жалеть! — сказал ямщик, — буяны!.. А кучка порядочная! Посмотрите-ка, сударь, сколько
их навалено.
— Да, батюшка, гнев божий!.. Мы всё твердили, что
господь долготерпелив и многомилостив, а никто не думал, что
он же и правосуден; грешили да грешили — вот и дождались, что нехотя придет каяться.
— А может быть, и до мамаева побоища. Эх, Иван Архипович, унывать не должно! Да если
господь попустит французам одолеть нас теперь, так что ж? У нас, благодаря бога, не так, как у
них, — простору довольно. Погоняются, погоняются за нами, да устанут; а мы все-таки рано или поздно, а свое возьмем.
— Да,
он и есть! Гляжу, слуга
его чуть не плачет,
барин без памяти, а
он сам не знает, куда ехать. Я обрадовался, что
господь привел меня хоть чем-нибудь возблагодарить моего благодетеля. Велел ямщику ехать ко мне и отвел больному лучшую комнату в моем доме. Наш частной лекарь прописал лекарство, и
ему теперь как будто бы полегче; а все еще в память не приходит.
— Нет, Андрей Васьянович! Конечно, сам
он от неприятеля не станет прятать русского офицера, да и на нас не донесет, ведь
он не француз, а немец, и надобно сказать правду — честная душа! А подумаешь, куда тяжко будет, если
господь нас не помилует. Ты уйдешь, Андрей Васьянович, а каково-то будет мне смотреть, как эти злодеи станут владеть Москвою, разорять храмы господни, жечь домы наши…
— Нет, братец, не знаю, — сказал Сборской. — Послушай, Зарецкой, ты будешь держаться около Москвы, так возьми
его с собою. С тобой надобно же кому-либудь быть: ты едешь верхом. Прощай, мой друг!.. Тьфу, пропасть! не знаю, как тебе, а мне больно грустно! Ну,
господа французы! дорвемся же и мы когда-нибудь до вас!
— Quid est? [Кто это? (лат.)] — вскричал прохожий, повернясь к Зарецкому. — Что вам угодно,
господин офицер? — продолжал
он, приподняв шляпу.