— Мы, Пахомыч, — сказал рыжий мужик, — захватили одного живьем.
Кто его знает? баит по-нашему и стоит в том, что он православный. Он наговорил нам с три короба: вишь, ушел из Москвы, и русской-то он офицер, и вовсе не якшается с нашими злодеями, и то и се, и дьявол его знает! Да все лжет, проклятый! не верьте; он притоманный француз.
Неточные совпадения
— Добро бы жена, — отвечал детина, — а то черт
знает кто — нелегкая бы
его взяла, проклятого!
— Ну да! А ты, Андрей, с дуру-та уши и развесил. Бонапарт? Да
знаете ли, православные,
кто такой этот Бонапарт! Иль никто из вас не помнит, что о
нем по всем церквам читали? Ведь
он антихрист!
— Видно, брат, земля голодная — есть нечего. Кабы не голод, так черт ли
кого потащит на чужую сторону! а посмотри-ка, сколько
их к нам наехало: чутьем
знают, проклятые, где хлебец есть.
—
Знаешь ли, сестра! — примолвил вполголоса Ижорской, смотря вслед за Рославлевым, который вышел вместе с Полиною, —
знаешь ли,
кто больше всех пострадал от этого несчастного случая? Ведь это
он! Свадьба была назначена на прошлой неделе, а бедняжка Владимир только сегодня в первый раз поговорит на свободе с своей невестою. Не в добрый час
он выехал из Питера!
— Да как это
ему вздумалось? — продолжал Ленской. — Не
знаю, у
кого другого, а у нашего генерала шарканьем не много возьмешь, Да вот, кажется,
его сиятельство сюда скачет. Ну, легок на помине!
— Эй, вы! — закричал Зарядьев, — стоять смирно! Ну! начали кланяться, дурачье! Тотчас
узнаешь рекрут, — продолжал
он, обращаясь к Зарецкому. — Обстрелянный солдат от ядра не пошевелится…
Кто там еще отвесил поклон?
— Все, слава богу! батюшка; то есть Прасковья Степановна и обе барышни; а об нашем барине мы ничего не
знаем.
Он изволил пойти в ополчение; да и все наши соседи —
кто уехал в дальние деревни,
кто также пошел в ополчение. Ну, поверите ль, Владимир Сергеич, весь уезд так опустел, что хоть шаром покати. А осень-та, кажется, будет знатная! да так ни за копейку пропадет: и поохотиться некому.
— А черт
его знает — полковник ли
он, или нет!
Они все меж собой запанибрата; платьем пообносились, так не
узнаешь,
кто капрал,
кто генерал. Да это бы еще ничего; отвели б
ему фатеру где-нибудь на селе — в людской или в передбаннике, а то — помилуйте!.. забрался в барские хоромы да захватил под себя всю половину покойного мужа Прасковьи Степановны. Ну, пусть
он полковник, сударь; а все-таки француз, все пил кровь нашу; так какой, склад русской барыне водить с
ним компанию?
— Эх, батюшка! за этим бы дело не стало, да ведь бог весть! Ну как в самом деле
он примется разорять нас?
Кто знает, что у
него на уме?
—
Кто? да французы. Ты жил затворником у своего Сезёмова и ничего не
знаешь:
им скоро придется давать генеральные сражения для того только, чтоб отбить у нас кулей десять муки.
Надобно было все это видеть и привыкнуть смотреть на это, чтоб постигнуть наконец, с каким отвращением слушает похвалы доброму сердцу и чувствительности императора французов тот,
кто был свидетелем сих ужасных бедствий и
знает адское восклицание Наполеона: »Солдаты?.. и, полноте! поговоримте-ка лучше о лошадях!» [Так отвечал Наполеон одному из генералов, который стал
ему докладывать о бедственном положении
его солдат.
— Да что ты, Мильсан, веришь русским? — вскричал молодой кавалерист, — ведь теперь за
них мороз не станет драться; а бедные немцы так привыкли от нас бегать, что
им в голову не придет порядком схватиться — и с
кем же?.. с самим императором! Русские нарочно выдумали это известие, чтоб мы скорей сдались, Ils sont malins ces barbares! [
Они хитры, эти варвары! (франц.)] Не правда ли, господин Папилью? — продолжал
он, относясь к толстому офицеру. — Вы часто бываете у Раппа и должны
знать лучше нашего…
Я не боюсь смерти, но желал бы умереть, не доставя ни одной минуты удовольствия французам; а эти негодяи очень обрадуются, когда
узнают,
кто у
них в руках.
Это был один из тех характеров, которые могли возникнуть только в тяжелый XV век на полукочующем углу Европы, когда вся южная первобытная Россия, оставленная своими князьями, была опустошена, выжжена дотла неукротимыми набегами монгольских хищников; когда, лишившись дома и кровли, стал здесь отважен человек; когда на пожарищах, в виду грозных соседей и вечной опасности, селился он и привыкал глядеть им прямо в очи, разучившись знать, существует ли какая боязнь на свете; когда бранным пламенем объялся древле мирный славянский дух и завелось козачество — широкая, разгульная замашка русской природы, — и когда все поречья, перевозы, прибрежные пологие и удобные места усеялись козаками, которым и счету никто не ведал, и смелые товарищи их были вправе отвечать султану, пожелавшему знать о числе их: «
Кто их знает! у нас их раскидано по всему степу: что байрак, то козак» (что маленький пригорок, там уж и козак).
Кнуров. Ничего тут нет похвального, напротив, это непохвально. Пожалуй, с своей точки зрения, он не глуп: что он такое…
кто его знает, кто на него обратит внимание! А теперь весь город заговорит про него, он влезает в лучшее общество, он позволяет себе приглашать меня на обед, например… Но вот что глупо: он не подумал или не захотел подумать, как и чем ему жить с такой женой. Вот об чем поговорить нам с вами следует.
— Полно, не распечатывай, Илья Иваныч, — с боязнью остановила его жена, —
кто его знает, какое оно там письмо-то? может быть, еще страшное, беда какая-нибудь. Вишь, ведь народ-то нынче какой стал! Завтра или послезавтра успеешь — не уйдет оно от тебя.
Неточные совпадения
Как бы, я воображаю, все переполошились: «
Кто такой, что такое?» А лакей входит (вытягиваясь и представляя лакея):«Иван Александрович Хлестаков из Петербурга, прикажете принять?»
Они, пентюхи, и не
знают, что такое значит «прикажете принять».
Чудно все завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький — как
его узнаешь,
кто он?
О! я шутить не люблю. Я
им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да что в самом деле? Я такой! я не посмотрю ни на
кого… я говорю всем: «Я сам себя
знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не
знаю твоей книжки, однако читай ее, читай.
Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет. Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из
них все то, что переведено по-русски.
Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
Правдин. А
кого он невзлюбит, тот дурной человек. (К Софье.) Я и сам имею честь
знать вашего дядюшку. А, сверх того, от многих слышал об
нем то, что вселило в душу мою истинное к
нему почтение. Что называют в
нем угрюмостью, грубостью, то есть одно действие
его прямодушия. Отроду язык
его не говорил да, когда душа
его чувствовала нет.